Женюсь,- коротко ответил я.
Мама смолчала, только горестная складка залегла в уголке рта. Но ни до свадьбы, ни после развода мама, ни единым словом не обмолвилась об этом…
Известие про ее смерть застало меня в Норильске, где я работал главным инженером строительно-монтажного управления. К тому времени мне было уже пятьдесят четыре года, я был вполне обеспеченным человеком. С женитьбой, однако, уже не вышло. Сначала учился, потом мотался по большим стройкам Сибири и Дальнего Востока, потом работал в Москве. Сначала в Главке, потом в Министерстве. И вдруг захотелось за Полярный Круг. И было все так, как говорила Наташа. Был арест, ночные допросы, обвинение в крупной растрате. Впереди маячила расстрельная статья, но повезло(я думаю, что тут не обошлось без Наташи): сменился следователь, и вскоре дело было прекращено в связи с отсутствие состава преступления…
На похороны мамы я успел. Земляки и родня с трудом признали в грузном, совершенно седом, представительном мужчине того самого Алешку, который тридцать лет назад махал из автобуса кепкой провожающим, и не уставал повторять: « Я вернусь, я обязательно вернусь». Все село вышло проводить меня, не было только Людмилы…
После похорон подошел ко мне председатель колхоза, спросил, не думаю ли я вернуться в село?
- Дом нужен?- догадался я.
- Да, нужен,- честно ответил он. Молодежь женится, просит отдельное жилье, а где его взять? Сами строиться не хотят, а в колхозе лишних рук не бывает, сам знаешь.
- А шабашники?
- Да ну их, бракоделов. Денег хотят много, а делают халтуру. Приходится переделывать, а это лишние расходы.
- Ладно,- согласился я,- забирай дом.
- Как забирай? Продаешь?
- Дарю. Не вернусь я сюда. Лет мне уже много. Квартира есть, и в квартире не пусто. На мой век хватит. А дом забирайте…
Председатель расцеловал меня и ушел, а я обошел родню, соседей, сказал, чтоб забирали к себе все, что есть в доме, на память. Себе взял только небольшую иконку святителя Николая да еще старую семейную фотографию, на которой между двумя женщинами – молодой и старой – сидел на подставке мальчик, удивительно похожий на обеих. На обратном пути я попросил таксиста сделать крюк и заехать в село, где я работал молотобойцем.
В кузнице бойко хозяйничали другие люди. Они-то и рассказали, что года через три, как я уехал отсюда, Юра умер. Его нашли сидящим у горна, с открытыми удивленными глазами и радостной улыбкой на лице. Не иначе как пришли за ним его жена и сын, чтобы, уже никогда не разлучаясь, идти вместе по одной дороге к Вечности…
В Норильске я проработал до выхода на пенсию и вернулся в Москву, где вскоре пронесся слух, что какой-то полковник из МВД, умирая, потребовал привести попа. Иповедывался он не долго, но батюшка вышел от него белее мела, и со словами: «О Господи!» выбежал вон. А где-то в середине июля ко мне пришли двое сотрудников милиции. Долго расспрашивали о дедушке, о бабушке, о маме (про отца, правда, помалкивали. Знали, видать, что я сиротой вырос), а потом, как хозяина дома (официально он не был переоформлен), пригласили поехать в мое село. Я, конечно, был удивлен, но, привыкший не задавать лишних вопросов, покорно согласился. На военном самолете мы быстро добрались до местного аэродрома, где нас ждала черная «Волга». Когда приехали к дому, там уже было много людей в штатском, которые, казалось, были всюду. Нынешние хозяева – молодая семья – дрожали от страха, что их выселят, но председатель, пошептавшись с каким-то толстяком (видимо – старший), подошел к молодоженам, поговорил, и дрожь унялась, на лицах появилось подобие улыбки. Откуда-то взялся бойкий газетчик с фотоаппаратом, но, к моему удивлению, никто его не прогонял.
Толстяк подошел ко мне, представился начальником какого-то милицейского Управления (я не запомнил) и попросил меня присутствовать при осмотре места происшествия.
- Какого происшествия?- удивился я.
- Вы обязаны быть при вскрытии и осмотре подвале вашего дома. У нас есть сведения, что в подвале зарыты останки бывших хозяев этого дома: попа, его жены и дочки.
«Наташа»,- чуть не сорвалось у меня с языка, но я взял себя в руки. Появились люди с фонарями, ломами и лопатами, и меня попросили пройти вместе с ними. Спустившись в подвал, мне указали место в стороне, откуда я мог наблюдать, как происходит вскрытие земляного пола. Я уже догадывался, что должно было произойти. Так и есть! Скоро ломы нащупали нечто, издающее специфический звук. Заработали лопаты, и через полчаса мы все увидели полуистлевшие кости. Их было много, но маленьких было меньше. Мне все стало ясно.
Газетчик тоже был тут, брызгал ярким светом фотовспышки, и все приставал ко мне с какими-то вопросами. И вдруг я увидел Наташу. Она стояла в противоположном углу и грустно смотрела на меня. Потом вдруг оказалась у меня за спиной и зашептала в ухо:
- Вот, Алешенька, и пришло время узнать обо всем. А ты молодец, честно живешь. Я тебе почти и не нужна.
«Почти»?- мысленно спросил я.
- А ты догадлив, Алеша,- шепот стал еще тише, - я к тебе еще один раз наведаюсь.
- Я даже знаю, зачем.
- Вы с кем разговариваете?- громко спросил газетчик.
- Сам с собой,- довольно грубо ответил я.
Газетчик внимательно посмотрел на меня и, совершенно не обидевшись, по-товарищески подергал меня за рукав рубашки.
- Детство вспомнили?
- И детство тоже,- сказал я и оглянулся. Наташи уже не было, но я знал, что я с ней встречусь обязательно, и уже ничего не сможет помешать нашей беседе, а может быть и беседам…
Кости были сложены в мешок, опечатаны и вынесены во двор, где милицейские работники сложили протокол, дали подписать мне и еще кому-то. Этим же самолетом я и мешки с останками людей были доставлены в Москву. Мешки отправили на экспертизу, а я приехал домой, и в первый в жизни положил под язык таблетку валидола.
Шустрый газетчик оказался способным малым: он все-таки докопался до истины, и его статья о давнем преступлении белогвардейцев (хотя, по рассказам домочадцев милицейского полковника, речь шла о комиссарах). Перебывая в поповском доме, они, перепившись, изнасиловали несовершеннолетнюю поповскую дочку, а когда протрезвели, убили всех, чтобы избавиться и от потерпевшей, и от свидетелей. Попа с попадьей зарезали, а девочку придушили, но не совсем. Со слов исповедавшегося полковника, Наташу закопали живою. Они утрамбовали пол в подполе и, принеся туда табуретки, пили до самого утра, но пьяными не стали, и утром потихоньку ушли…
Сейчас мне семьдесят шесть лет. Буквально вчера, в метро, столкнулся с женщиной. На ходу извинился и пошел себе дальше, однако что-то заставило меня оглянуться. Женщина тоже оглянулась, и на меня глянули вечно-молодые и вечно-печальные глаза Наташи. Скоро, видимо, она придет ко мне".
Алексей Иванович закончил свой рассказ, извинился за вмешательство в мои думы, пожелал мне спокойной ночи, лег на диванчик, отвернулся к стене и быстро уснул спокойным сном праведника. Я же смог заснуть только под утро, а когда проснулся, то моего попутчика уже не было. Я мысленно пожелал ему доброй дороги и стал собираться.
Моя станция была следующей…
