Снится мне сон. Что у меня появились крылья. Не то чтобы прямо белые и в перьях, а вот как-то чувствую я себя лёгкой птицей, названье которой душа, и влечёт она мою плоть то ли в дальние страны, то ль в давние времена. Может хочет узнать, что другими незнаемо, и потом прыгать кувырком да бахвалиться на весь мир – что во всей вселенной одна я, кроме бога, коей всё ведомо.
Честно признаюсь – полетал я да покружил. Заглядывал в светлые окна домов и в потаённые комнатки открытых сердец; ведь когда люди спят – то их настежь сердца. И захотелось мне проведаться середь тех душ, кои дороги мне сейчас как я сам, и драгоценны станут в раю иль в аду, коли сдохну на смерть. Потому что они моя память и мой обелиск, когда злые от трудной натуги могильщики всё же спихнут мой отчаянный гроб в мокрую яму – среди вьюги дождя – и их усталые грязные морды выдадут залп тягомотных проклятий – как ты нам надоел! забивайся скорее под землю.
Я лечу к её дому. Вот он. Я всё ясно вижу – как и тогда...
Мне сейчас очень больно. Я стою, раскорячив по стенке руки да ноги, крепко упёрши свой лоб толоконный в блёклые обои, узор которых расплывается перед глазами. Ещё полчаса назад, когда я не знал своего несчастья – хотя оно уже совершилось, и висело мечом древнего дядьки дамокла над моей головой – то шагал весело по солнечному дню, тревожа лучистой улыбкой дрожащих от счастья окрестных девчат, что в надежде смущённо глядели – не к ним ли иду.
Нет, к другой; у которой душа ожиданьем жива – пусть минуту, иль год, даже вечность – а лиши её веры надёжной, то кажется в ту же секунду умрёт, не стерпев острой режущей боли сердечной.
Той что сейчас меня самого бьёт под рёбра – не маленький нож перочинный, а казацкая пика воткнулась зараза, и как будто бы я подымаюсь на ней прямо к солнцу, и оно жжёт да жрёт мою плоть, медленно проворачивая её на толстом раскалённом вертеле.
Я узнал о беде, переходя через деревянный мостик мелкой речушки, ручья, куда сливали сточные воды хозяева ближних домов. И вот в этих вонючих отбросах, какашных помоях, в гандонах и кровавых затычках я сразу решил утопиться. Именно такая смерть теперь мне к лицу.
Время пройдёт и я стану смеяться над своими нынешними мученьями. Разложу фотографии на столе – как мы, с кем мы, прошлое о нас – а со снимков проглянут совсем другие личины, которые я даже забуду как звать. И только тоска о несбывшемся вечно пребудет со мной – и с ней тоже – она станет морочить старыми пустыми надеждами о том как могло бы всё сбыться в судьбе, если… В русском языке это если, ежели, да кабы называется сослагательным наклонением – вот так тухло и официально – а в жизни это мечты, грёзы любви, и великие свершения которые могли… Но не хватило решительности отваги и воли, чтобы пойти наперекор мировым событиям – что, казалось бы, войны, болезней чума, и сам конец света – когда за тем светом разгорается новое солнце, ещё ярче звезда, а со смертью приходит бессмертная жизнь. И любовь...
И вот время прошло. Она спит; а я захожу в её сон – и пытаю, пытаю её.
- Ответь мне, пожалуйста. Это меня давно мучает, потому что поверить хочу и поверить трудно. Три года назад, летом не скажу точно, ровно в полночь. Не разбивал ли твоё окно камень, или птица безумная?
- голубь. Я уже засыпала; и он ударился в створку, так что стекло пополам раскололось. Потом мне заклеить пришлось.
- Белый крест из бумаги. Я видел его, когда мимо ходил. Но ты не спала в эту ночь, ты была не одна, ты мне врёшь – я душой жил в том голубе. Иногда меня мучают безумные желания духа и плоти, и их силой я научился вселяться в чужие тела. Не только животных, но и людей. Ты не веришь, наверное.
- верю. Ты всегда был не тем, что другие. Я любила и боялась тебя.
- Ты была не одна в эту ночь. Безумьем и злом я проник в его тело, и гробил тебя и насиловал долго. А потом, заорав в твоём теле и выплеснув всё, я очнулся. Не надо... ты лучше молчи... а то я убью тебя... И теперь я часто ночами летаю, вселяюсь, насилую – мщу – а утром гляжу им в глаза и вижу – боятся. Потому что они меня тоже чуяли, как и ты. Значит, вся эта жизнь моя въяве, раз они меня знают в себе. Это не сны.
Я и в самом деле умею выходить душою из тела… Раньше умел, ещё полгода назад. Оставляя себя лежать на диване, я сам как на крыльях, невидимый чёрный, прыгал с балкона – и всё же немного боясь, что вдруг вылетаю вместе с телом и об землю серьёзненько шмякнусь.
Но всё обходилось. Когда хотел приземлённости низменной, то отправлялся к знакомым бабам своим, которых знал близко – чтобы вспомнить себя, навестив своё прошлое. А если хотелось величия, то я взлетал к звёздам, крутясь среди них и бравируя малостью огромной души, коей сейчас нет предела – и если я захочу, то вмиг облетю всю вселенную, солидарясь всевышнему. Но я тогда был в памяти, в разуме: и мне стало там страшно потеряться во звёздах, уйти на тот свет безвозвратно, оставив себя на диване: что если я всё же когда-то вернусь божьей местью, а меня закопали? живьём. И буду как муми далай-ламы ждать сто лет своего пробуждения.
Я больше уже не летаю. Меня гложет страх, гложет ужас… а может, перед собой лишь притворство. Для этих полётов, для душевной нирваны мне приходилось вызывать в фантазьях такие безумствующие видения, что я сомневаюсь от доброго ль бога они. Боюсь, что владел мною яростный дьявол; и продолжая сей опыт, могу я совсем уж отдаться во власть сатаны. Но я хочу этого – хоть и страшусь.
===================================
