Партизанка Часть третья

очень рано, приползли они вместе с низкими тучами и нарастающей метелью. Не будь плотного снега, видны были бы вспышки выстрелов, потому что за день артиллерийские раскаты значительно приблизились и теперь, бой шел километрах в десяти от Масловой.
  Татьяна топталась на месте, согреваясь, разминая ноги. Пора идти. Теперь, когда столько пережито в одиночестве, у нее была только одна цель – дойти до своих. И она зашагала по пояс в снегу, надвинув плотно немецкую фуражку и кутаясь в шинель, ориентируясь близко находившийся дороги.
  Ночь была заполнена немцами. Они кричали на дороге, среди гудевших машин и фыркавших лошадей. Говор их слышался то впереди дороги то сзади. Маслова пробиралась в стороне, метрах в пятидесяти. В основном немцы шли от линии фронта, навстречу Масловой. Возникали и пропадали смутные силуэты, мерцали огоньки сигарет. Сквозь метель и тьму все чаще прорывались впереди красные и желтые всполохи, все явственней становились выстрелы отдельных орудий. Ухо улавливало сплошной треск пулеметов, служивший словно бы звуковым фоном, отчетливо слышимый всякий раз, когда чуть стихал артиллерийский  грохот.
  - Вот, дьявол! – громко выругалась Маслова, наступив на что-то твердое, с пронизывающейся болью в пятке; и в ту же секунду, снизу раздался глухой удар.
  Перед ее глазами возник вдруг узкий, высокий столб пламени, белый и такой горячий, что из глаз покатились слезы. Татьяну крутануло в вонючем дыму разрыва и отбросило в сторону. Она шмякнулась лицом в болотную жижу, поднятую взрывом, и по началу ничего не могла понять. Кто-то закричал, пустили ракету…

                                                                  ***

  Лежать, в общем-то, было спокойно, она вроде бы отдыхала, глядя, как суетятся на дороге темные силуэты, но в спине быстро нарастала резкая, пронизывающая все тело боль. Татьяна подумала, что это от неудобного положения, попробовала повернуться на бок, но нижняя часть туловища совсем не слушалось ее. Ноги будто отнялись, она не чувствовала их.
  Вокруг разрасталась стрельба, Татьяна подумала с горечью: « какую же я, сделала непростительную ошибку, нужно было сидеть тихо и выжидать своих, теперь будут в меня стрелять, но ко мне не сунутся, побоятся напороться на мины. Они, наверное, умней меня…»
  В Маслову стреляли с двух сторон, и от дороги и откуда-то сзади. Трассирующие пули мелькали, как разноцветные светлячки, впиваясь в болотную жижу, рядом с ней. Она давно не чувствовала правой ноги, а тут вдруг возникло такое ощущение, будто ногу укололи иглой. Маслова подумала: наверное, пуля.
  Потом ее хлестнуло в лицо, она едва не захлебнулась от крови, закашлялась. Рот не закрывался. Таня прижала рукой челюсть, но едва отпустила – она с хрустом отошла вниз.
  Ей было страшно лежать на одном месте, как мертвой, и она вытянула вперед руки, вцепилась в мороженный под снегом мох и осторожно подтянула разбитое тело. Боль сразу разлилась по жилам горячим свинцом, и тут же она провалилась в пустоту.

                                                                     ***

  Когда Маслова приоткрыла глаза, было уже светло. Что-то толкнуло ее, возле самого лица увидела она грязный ботинок на толстой подошве и ногу в черной обмотке. Татьяна
сразу поняла: саперы – свои! Радость ее была так велика, что она закричала. Вернее, хотела закричать – из груди ее вырвался тихий стон. Она искала взглядом лица, глаза людей, но не находила их. Только ноги в обмотках, в тяжелых американских ботинках равнодушно перешагивали через нее.
  По дороге ползли тягачи с орудиями на прицепах, шли оленьи обозы, груженные какими-то ящиками, шли танки, стуча траками гусениц, ремонтные летучки, полуторки. Саперы торили путь массированной пехоте по целине вдоль дороги.
  Высокий сержант в истертой шинели, едва достававшей ему до колен, отделился от своих, присел на бугорок и, покряхтывая, снял ботинок. Молоденький солдат с узкими глазами, с добрым полно круглым лицом, в новой шапке – ушанке, бесшабашно надвинутой на самую бровь, примостился рядом и начал крутить цигарки – для сержанта и для себя.
  За кочкой, в двух метрах лежал труп, такой грязный, что даже нельзя было разобрать, какая на нем форма. Сапоги вроде бы русские, без раструбов, а валявшийся рядом и тронутый ржавчиной автомат – немецкий. Да и, по всей видимости, шинель с фуражкой тоже на нем вражеская. Лежал он, вероятно давно, после метели, погода скисла, повсюду в воронках и в ямках образовалась вода, и поэтому под ним натекла лужа воды бурая от крови.
  Сначала солдат и сержант не обратили внимания на этот труп: много валялось их кругом, и в снегу и в растаявшей болотной луже, и на дорогах, и скорчившихся в агонии, и расплющенных гусеницами – всяких. Где уж смотреть на них…
  Но вот немец застонал негромко, шевельнулась его голова.
  - Во бля, живой еще! – удивляясь, воскликнул солдатик, протягивая сержанту самокрутку, одновременно косясь на раненого, на его разбитое, окровавленное, залепленное грязью лицо. Затылок раненого погрузился в лужу, вода с корочкой льда дошла до ушей. Еще немного – и хлынет в запекшийся провал рта. – Гля, баба! – снова произнес с удивлением солдат.
  Раненый снова застонал. Протяжно с хрипом выдыхал один и тот же тягучий звук: а-а-а… Даже будто не стонал, а пытался говорить, подзывая к себе, стараясь повернуть голову.
  - Захлебнется, верно? – спросил он сержанта, сдвинув шапку на затылок.
  Но сержант не ответил, сосредоточенно наматывая портянку. Потом он поднялся с кочки, пристукивая ботинком, глянул на раненого и вздрогнул: очень уж страшные были у нее глаза. Огромные, наполненные слезами, они словно кричали, словно молили о чем-то. Сержант отвернулся, но этот взгляд жег ему затылок, от него невозможно было уйти.
 - Точно баба, и вроде молодая, - подтвердил сержант.
 - Можно добью? Все равно сдохнет, или захлебнется немка, - спросил солдатик, и голос его прозвучал так равнодушно, что покоробил сержанта.
 - Вали отсель, догоняй наших, - подтолкнул он солдата, а сам шагнул к раненой.
  Ему казалось, что он понимает, чего хочет искалеченная немка. Лучше отмучиться сразу – все равно она не жилец…
  Сержант поставил автомат на одиночный выстрел и, не глядя на расширенные умоляющие глаза, нажал спусковой крючок.
  Раненая дернулась и вытянулась, оборвав стон. Голова качнулась, грязная вода хлынула на лицо, заливая нос, рот, глазницы. Сержанту стало не по себе. Он схватил убитую за локоть, выволок на кочку тяжелое мокрое тело, а потом поспешил за солдатом, на ходу вытирая о шинель руки.  

                                                                       

                                                                         1994 г. – 2007г.