Подвиг Христа и Страстная пятница.

В  ПОДГОТОВКЕ  "ЗОЛОТОГО  ВЕКА  ЧЕЛОВЕЧЕСТВА"



1.
Словно бы находясь в сопереживании скорых скорбных страданий Спасителя, еще накануне «Страстной пятницы» пошел дождь.
Светившее весь «Великий четверг» солнце, к вечеру оказалось скрыто мрачными черными тучами, а с ним и голубое, залитое прежде солнечным светом, небо.
Начавшись крупными – как слезы – каплями, дождь лил всю ночь, не переставая. Словно бы сама Природа, являя пример истинной скорби, принялась печально оплакивать Спасителя в наступившую уже «Страстную пятницу»…  

Проснувшись рано, Петр тут же припал к окну. Сегодня у него день рождения – возраст Христа.
Но протерев глаза, он с удивлением застал тот – длившийся всего несколько минут – «момент», когда, дождь, шедший всю ночь, внезапно перестал. Уступив тут же «место», едва зримому из-за покрова темных туч, восходящему солнцу. Что, едва пробиваясь из-за мрачно-серых, почти беспросветных туч, ненадолго показалось, – казалось словно бы даже прощаясь с нашим миром – а затем окончательно исчезло.  
И тут же следом – точно нетерпеливо уже ожидая исчезновения этой своей «светлой помехи» – густо пошел мокрый, холодный, пепельно-серый – точно даже не от мира сего – снег.

Поеживаясь от утренней прохлады, но не возвращаясь в постель, Петр, думая теперь о странных метаморфозах природы, вновь постепенно перешел к той самой мысли, с которой и заснул накануне своего тридцати трёхлетия – о Христе.
Размышляя о непогоде, о Страстной пятнице, о трагическом дне страданий, распятия и смерти Христа, Петр постепенно вернулся к тому, на чем накануне закончил:

«XXI век на дворе… – подумал он, болезненно морщась. – Как может руководство церкви считать до сих пор, объясняя это и верующим, и утверждая самой себе, что распяли Иисуса Христа, потому что Бог, решив простить людей, решил якобы принести Сына самому Себе в жертву? Распять и убить. Как будто «без пролития крови – как ветхозаветно поясняется церковью до сих пор – не бывает прощения».
Что за допотопная нелепость! Что за абсурд! – возмутился Петр, по-прежнему глядя на стремительно летящие вниз холодные окалины снега. – Почему у человека бывает прощения без страданий другого и тем более «без пролития крови», а у Бога якобы нет? Ведь именно «Бог есть Свет и нет в Нем никакой тьмы»; как открывал Иоанн Богослов, добавляя: «Бог есть Любовь».

А «Любовь – как сказал апостол Павел – долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает».

Да и разве не учил пророк Осия, столь же проникновенно призывая от имени Бога: «Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений (жертвоприношений)». Разве столь же светоносно не проповедовал о Боге величайший пророк древности Исайя: «К чему Мне множество жертв ваших?, говорит Господь… И когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови. Омойтесь, очиститесь, удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло. Научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову. Тогда придите – и рассудим, говорит Господь».

А что на деле? Кровожадная толпа, не делая добра и не ища правды, становится, со злыми воплями «Распни! Распни!», осуществителем совершенно обратно-противоположного, чем «милости хочу, а не жертвы».
Это ли не ветхозаветный абсурд, доживший до наших дней! – воскликнул в сердцах Петр, с мучительной досадой. – Это ли не ошибочная нелепость, столь же нелепо очерняющая Образ и искажающая светоносный Лик Творца!

«Да и, с другой стороны. Если Бог приносит Сына самому Себе в жертву, а тот вновь оживает, то какая же это жертва? Это, скорее, какой-то неестественный спектакль. Какой-то даже, столь же невероятный фарс. Неужели не ясно?
Петр на секунду задумался, точно подбирая пример.

Выстрел на сцене. Актер, сказав пронзительные слова, падает. Истекая «искусственно-несмертельной» кровью, точно бы умирает. Все происходит проникновенно и даже душераздирающе. Зрители в слезы. Особенно тонко чувствующие, не равнодушные к чужой боли, страданиям и жертвенной смерти. Особенно женщины. Затем мучительная тишина. Занавес. Тут же взрыв аплодисментов. Крики: браво! Поклоны. Цветы. Все радуются и умиленно расходятся…
Какая же это смерть? Какая же это жертва?

Нет, дело здесь совершенно в ином. – рассуждал Петр дальше; поеживаясь от холода, но продолжая нависать над подоконником. – Дело не в том, что «без пролития крови не бывает прощения». Не в том, что Бог якобы не мог простить людей без принесения Сына самому Себе за всех нас в жертву. Тем более – кровавую жертву. Такое объяснение могло сработать – и сработало! – лишь для ветхозаветного миропонимания. И лишь для людей той поры, когда кровавые жертвоприношения были нормой, считаясь строгой необходимостью. А без этого якобы и не было прощения грехов. И все почему? Общечеловеческим уровнем морали было тогда единственное: «Око за око». «Смерть за смерть». «Зуб за зуб».
С распятием же и убийством Христа дело совершенно в ином!

Петр вспомнил, как в молодых арабских народах, еще до проповедничества Мухаммеда полторы тысячи лет назад, принятой нормой было постоянное принесение кровавых жертв различным богам. Но пророку удалось, сократив все это «в разы», убедить соплеменников делать жертвоприношения лишь раз в году. И что этого достаточно. Что вся остальная кровь ни к чему. Проникновенно призывая их: «Следуйте тому, чему заповедовал вам Бог, а не тому пути, на котором застали отцов своих, даже если они идут не туда и мыслят не верно».

И как результат: поняли. Приняли. Кардинально изменив свои взгляды.

Почему же мы, – по-прежнему глядя в серое, бесцветное окно, мучительно спрашивал Петр не то самого себя, не то постепенно просыпающийся уже город. – Уйдя теперь уже много дальше, все еще остаемся в границах ветхозаветно-кровавого мировоззрения? И по сию пору нелепо считая, что якобы Бог принес Сына самому Себе в кровавую жертву. Якобы велел людям, и они распяли. А прежде, плевая и гогоча, терзали и нещадно били. А затем, с криками «Распни! Распни!», пробив мучительно руки и ноги, еще более мучительно казнили. Разве это от Бога? Разве это похоже на Бога? Разве это «Свет и нет в Нем никакой тьмы»? Разве это «милости хочу, а не жертвы»?
Что за ветхозаветная чушь! Что за кровавая дикость!...


2.
Выскочив на улицу, Петр, зябко хлюпая по снежной каше, тут же растворился среди сотен и тысяч горожан, привычно спешивших в утренний час к месту работы. В большинстве своем не знавших, – или не хотевших теперь знать – о когда-то прошедшей и проходящей в этот самый миг Трагедии. И только, казалось, лишь одна Природа, являя пример истинной скорби, непрестанно проливаясь с самого Неба, как могла, пребывала со Спасителем до самого конца…

Петр посмотрел на часы.
Через час, почти две тысячи лет назад, много южнее наших северных мест, Спасителя мира, под пронзительные и яростные крики толпы, растерзавши, распнут. Пробьют Его руки и ноги. Как будто еще мало тех, почти пяти тысяч (!) больших и малых ран на Его истерзанном перед распятием теле.
Пяти тысяч ран! – мучительно подумал Петр, страдающе сжимаясь от представленной боли. – Ран от более чем шестисот ударов римских плетей, с множеством свинцовых шариков на концах, насчитанных уже в наши дни исследователи Туринской плащаницы.  

Как вообще можно было пережить такое! – восклицает Петр еще более горестно, давно уже не обращая внимания на ледяную «кашу» и непролазные лужи под ногами. – Ведь на одной только, буквально изувеченной голове Христа, насчитано было более шестидесяти ран как от шипов тернового венца – с силой надетого ему на голову, так и от тех же мучительных ударов «римской» плетью.  

«Нет, Бог здесь совсем не причем. – думал Петр, печально вздыхая, вновь возвращаясь к размышлениям о причинах распятия и смерти Христа. – Дело здесь совершенно в ином.
Да, безусловно и вне сомнений, Спаситель, родившись в нашем мире, пожертвовал собой ради нас всех. Как жертвует собой, своим сном и своим покоем, всякая любящая мать ради своих тяжело и даже смертельно больных детей. Как жертвует собой сельский врач или сельский учитель, на долгие годы уезжая в «дикую деревенскую глушь» из самой благополучной жизни в самом благополучном городе. Самоотверженно уезжая – с головой даже погружаясь – ради лечения или просвещения множества множеств нуждающихся, «сирых и нагих».

Причина же распятия и смерти Христа совершенно в ином. Ведь известно, что у многих – если не у всех великих пророков, предсказывавших о Мессии – есть два вида пророчеств; как о Мессии побеждающем, так и о Мессии побежденном. И Исайя, и Даниил, и Захария, точно бы говорят, – предрекая то полную победу над силами зла, то временное от них поражение – что ничего еще до самого ареста и распятия не предопределено. И не известно еще на чью чашу весов – сил Добра или зла – склонится в конечном итоге победа. И что до самого последнего момента не было ясно какая сторона возьмет верх; сил Провиденциальных или сил демонических.  

Другое дело, что не зря же ведь говорит Христос ученикам: «Дьявол – властитель мира сего». Не зря же – еще за три года до распятия – после поту- и посюсторонней встречи с Иисусом в Галилейской пустыне лишь «до времени дьявол отошел от Него». И лишь, когда стало понятно Христу, что демоническая сторона одержит-таки скорую временную победу, оперевшись для этого на «слепое» человеческое большинство, и открывает Он ученикам: «Уже немного Мне говорить с вами, ибо идет уже дьявол – властитель мира сего, что общего со Мной не имеет ничего».

И вот здесь-то как раз – чуть ли не восклицает Петр. – И добавляется еще одна – совершенно новая – жертвенность Спасителя. Сшедшего ради людей с Небес. Родившись среди нас, ради нас и нашего просветления, человеком. Добавляется еще и жертва распятия и мучительной смерти.  

Ведь мог же тогда Иисус Христос спастись. Мог. Уйдя или даже бежав из пасхального Иерусалима. Ведь знал, что готовится западня. Почему и сказал ученикам незадолго до распятия о приближении демонического вождя. Отчего предупредил и их самих тогда же: «Даже наступает такое время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу».


3.
Внезапно мокрый снег, нет-нет, да перемежавшийся холодным промозглым дождем, сменился совершенно зимним уже снегом. Прохожие, удивленно ежась от еще более поразительных метаморфоз непогоды, тщетно подставляли стихии свои жалкие зонты, руки и сумки. Напрасно втягивали головы или укрывали замерзшими ладонями столь же замерзшие лица.
Тут же следом настоящий арктический ветер, нежданно ворвавшись на просторы улиц, злобно скалясь и воя, принялся жалить – словно нещадно стегая – уже всех и каждого на своем пути. В диком вое, точно хлеща незримыми плетьми – точно «пыточные палачи» не утолившие в полной мере свою злобу и