ярость перед распятием – непрестанно полосуя и немилосердно стегая теперь, испуганно шарахающихся из стороны в сторону прохожих.
Беспощадно и безжалостно обжигая их лица и жаля их слабые тела и нетвердые руки; еще несколько дней назад, так радостно и столь трепетно потянувшиеся было к весеннему теплу и солнечному свету.
Отчего даже казалось теперь, – глядя на бушующее неистовство мрачных стихий, губительно ворвавшихся на смену исчезшему уже Солнцу – что само уже Небо, в ответ на людское равнодушие к страданиям Спасителя, оставило этот грешный мир, уступив его ледяному, беснующемуся вторжению…
Петр, ежась вместе со всеми и вместе со всеми страдая, закрывая лицо от обжигающих порывов ледяного ветра, продолжал думать о своем.
«Ведь знал Спаситель… – думал он, не обращая уже внимания ни на пробирающий до костей холод, ни на насквозь промокшие, а теперь и заледенелые уже башмаки. – Знал о подготовке демонических сил и о темном замысле вождя их – дьявола. И это-то, скорее всего, как раз и определило почему не ушел, оставшись и жертвуя Собой в полной мере. Знал Спаситель, что подготовил дьявол уже точно бы «два в одном»; смерть по варианту «А» и смерть по варианту «Б». Или одна смерть в самые ближайшие дни, с ночным арестом, с быстрым и ложным судом, а затем с публичным, самым позорным, самым постыдным распятием «среди разбойников». И смерть другая – несколько позже, – быть может, через несколько дней или даже недель – но уже совершенно тайно; почти безвестно. Как-нибудь так, как в книге Иова, когда посылает сатана вооруженные отряды савеян и халдеев, чтобы перебили те многочисленный род праведника Иова. В результате чего никто уже из семьи Иова не спасся. И смерть эта по варианту «Б», хотя и позже, но уже без всеобщего – как в пасхальном Иерусалиме – свидетельствования смерти Христа людьми. А значит и без всеобщего свидетельствования Воскрешения. А значит уже и без уверования людьми в торжество Добра над злом; пусть и через временное поражение. Пусть и не сразу, но торжество».
В памяти Петра возникли ликующие, даже торжественные слова, что год за годом, укрепляя и возвышая человечество, произносятся во всем христианском мире в пасхальные празднества Воскрешения: «Христос Воскресе! Во истину воскресе! И тут же следом, вселяя надежду и укрепляя сердца, как их ликующее продолжение: «Смерть, где твое жало?! Ад, где твоя победа?!»
Да и разве не свидетельствует обо всем этом же Евангелие? Ведь даже ближайшие ученики, – не говоря уже и обо всех прочих – пребывали после распятия и до воскрешения в сомнениях и непонимании происшедшего. Ведь даже евангелист Лука, после распятия и вплоть до момента воскрешения Спасителя, не только уже не называет Христа Сыном Божьим, но и не считает Его уже долгожданным Мессией–освободителем, именую лишь великим пророком. «Который был пророк, – как рассказывает Лука дорожным попутчикам – сильный в деле и слове пред Богом и всем народом… А мы надеялись-было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиль». И лишь когда «воскрес Он из мертвых… – как свидетельствует уже апостол Иоанн – поверили Писанию и слову, которое сказал Иисус».
Вот в чем истинная жертвенность Спасителя – мог избежать, а не стал. Пошел до конца, а мог свернуть и, переждав, выгадать день-неделю-месяц.
4.
«И даже больше того. – осенило Петра внезапно. – Уступив дьяволу, Иисус Христос и вовсе мог стать властелином мира. Ведь как там, во время поту- и посюсторонней встречи Христа и дьявола в галилейской пустыне? Когда пытается тот, искушая, совратить Иисуса с пути? – Петр на секунду задумался, вспоминая цитату из Евангелия апостола Луки. – «И возведя (Спасителя)… на высокую гору, дьявол показал Ему все царства мира во мгновение времени, и сказал Ему дьявол: «(Если подчинишься) Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она придана мне, и я кому хочу, даю ее…»
Вот же! Покорись и будешь властителем всех царств-государств. Подчинись и станешь владыкой мира!
Но, нет! Отвергнув все это, Спаситель жертвенно пошел до конца!
И тогда – за три года до пасхального Иерусалима – еще в галилейской пустыне. И перед самым Иерусалимом, когда стало ясно, что «идет уже дьявол». И в самом уже Иерусалиме, когда «вошел сатана в Иуду… и он пошел, и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им». И даже на Голгофе. До последнего момента спасая людей; как, к примеру, раскаявшегося разбойника. В том числе и какого-нибудь нынешнего. До самого последнего момента укрепляя людей. И нынешних. И тех – столь же слабых и столь не стойких – ставших свидетелями и ночного ареста, и ложного суда, и беспощадного бичевания, и немилосердного распятия, и мучительной смерти, а затем и победного Воскрешения…
Спасительно вдохновляя и возвышая. Просветляя и спасительно ведя за собой.
И тогда, и теперь.
Ведя, возвышая и просветляя всех на Земле; и вчера, и сегодня, и завтра»…
5.
К вечеру снег засыпал уже каждый уголок и каждый сантиметр крыш, площадей и улиц. Словно ошалелые, чайки, лишь накануне прилетевшие откуда-то с юга, не то безумно теперь смеясь, не то надрывно плача, пронзали заснеженный воздух своим истошным криком. Но ледяной ветер и холодный снег были неумолимы.
Люди, казалось бы, оставленные теперь помощью Свыше, тщетно пытались заботится каждый о своем и каждый о себе. Усталые и подавленные брели они среди заснеженных улиц. Как и две тысячи лет назад; в большинстве своем не знавших или не хотевших знать о происходящей в мире Трагедии. Не приложив усилий и не возвысив свой голос в защиту безвинно осужденного и мучительно убитого. Оставшись в большинстве своем сначала равнодушными, а затем и безучастными к жизни и смерти Спасителя рода человеческого...
Когда же мрачная стихия, словно губительно насытившись, внезапно отступила, в городе воцарилась какая-то непривычная тишина. Снег еще много часов лежал на его безжизненных улицах. Представляя собой – принесенное невесть откуда и невесть кем – сплошное месиво грязно-серого снега и точно столь же нездешнего льда. Безобразно навороченных, и непроходимо, как на поле битвы, разбросанных. Превратив город в безмолвную, унылую и не проходимую пустыню…
И лишь, словно удары римских плетей по живому, время от времени пронзали городскую тишину дикие и истошные крики безумных чаек. Что долго еще, не то надрывно плача, не то безумно смеясь, прожигали своими воплями-криками всеобщую молчаливую растерянность этого, казалось бы, оставленного теперь Богом, северного края.
Служа точно неким укором к равнодушию и безучастности людей – живших две тысячи лет назад и живущих теперь – и к самоотверженному подвигу Христа, и к свершившейся в этот день общечеловеческой Трагедии…
