УЛЫБКА РОЗОВОГО ЗАЙЦА Рассказ

жить?
Попробовала даже выругать её, а она…
Ну, а когда привела её домой, легла она сразу на тахту и отвернулась к стене.
Я подошла, присела рядом и, чтоб отвлечь от горестного вопроса «зачем?», стала расспрашивать о работе, а она опять:
- И всё же, Тетьаль, скажите: а зачем жить, для чего?
И пришлось суемудрствовать: смысла жизни как такового вообще нет… даже более умные головы не нашли ответа на этот вопрос… перед человеком должен стоять только выбор: как жить… Слушала Настя, успокаивалась понемногу, а мне подумалось: да-а, ошибку я сделала, что повела её на этот фильм, рано ей - такое…»
А ты и вовсе заснула на нём?
Ну, может и лучше было б Настю - на другой…
Ага, на «Новые приключения Шурика» или «Пёс Барбос…», но тогда они не шли в кинотеатрах, вот и... Ладно, отвлеклись мы с тобой, читаем дальше.
«И всё же в субботу собралась Настенька к Пашке, а я даже и не попыталась отговорить её, ибо знала: не послушает. Но перед уходом забежала ко мне, улыбнулась грустно:
- Тетьаль, пожелайте мне ни пуха, ни пера.
И снова вечером сидели мы на кухне и она рассказывала, что не застала Пашку дома, что хотела сразу уйти, но его мать затащила к себе.
- Посидели мы, поговорили… - Настенька смотрит в окно на иву, что растет как раз напротив нашего окна: - Спросила: буду ли я поступать в Университет? Сказала, что поеду, а она вдруг и говорит: «Если поступишь, то приди, скажи».
- Она всё так же смотрит на верхушку ивы, но губы ее… Вот-вот заплачет! - И почему-то меня это сразу резануло: значит, знает, что Пашка меня бросил.  Оборачивается ко мне, смотри в глаза, а я… А я будто бы эдак легко-о, как ни в чём ни бывало восклицаю:
- Ну, бросил, так бросил. - И даже выдавливаю на лице улыбку: - Дурак, что отказался от счастья. - И снова улыбаюсь, но уже искренне: - Настюша, да найдешь ты себе друга лучше Пашки! Ты только верь в себя! – Она дернула плечом, горько усмехнулась, но я не унялась: – Ты же красивая, умная, будь еще и гордой!
Ничего не ответила моя исстрадавшаяся девочка. Поднялась. Засобиралась к себе, а когда прощалась, взглянула виновато. И почему виновато?»
Может, и так… может, и извинялась за «своё дурацкое поведение». Но Раис, почему «дурацкое», объясни? Влюблённая, страдающая… и не с кем посоветоваться потому, что мать бросила.
Ну, пусть будет по-твоему: не бросила, а предоставила свободу. Но в её годы от такой свободы может повеять холодом и случиться беда. Но вернёмся к Насте.
«И снова я - у Настеньки. И снова встречает заплаканная, ложится на тахту, но розового зайца уже не обнимает, а сидит он на спинке тахты, свесив голову набок, отчего кажется, что улыбка его погасла. Сажусь рядом с ней, глажу по волосам и слышу.
- Ну за что мне такое горе? – И рыдает. - Я же никому плохого не де-елала!
Как помочь, чем? И тогда, - может это подействует? - начинаю ругать Пашку, а она:
- Никого больше так не полюблю, как его!
И сдёргивает зайца со спинки тахты, прижимает к груди.
И опять стараюсь пробудить в ней гордость. И опять говорю и говорю, что она достойнее, умнее его, что он - так, мальчишка неразумный, если отказывается от такой красивой, доброй и умной дивчины. Немного помогает… хоть плакать перестаёт, но тут же слышу:
- Вот заснуть бы сейчас… и не проснуться.»
Ты, Раис, счастливая, если с тобой такого не было. А, впрочем… Знаешь, человек должен пройти через подобное. И потому, что оно не унижает, как ты думаешь, а наполняет душу.
А хотя бы и страдания. Как без них? Нельзя порхать по жизни мотыльком с василька на василёк, с ромашки на…
Можно? И даже очень «олрайтно»? Ну что ж, Раисочка, каждому - своё. Но позволь мне закончить свой рассказ, тем более, что осталось всего… всего три записи.   
«Сегодня Настенька вспыхнула и ожила, когда рассказывала о Пашке: подошел, мол, в парке и возвратил деньги, что давала ему в Болгарии. Но она отсчитала только триста рублей, а остальные вернула. «Почему возвращаешь?» - спросил.  «За тенниску... ту, что подарил». Ничего не ответил, а она повернулась и ушла.
- Молодец, Настасья! – обрадовалась я. – Значит, выздоравливаешь от своей влюблённости, значит становишься гордой… и мудрой, - даже польстила.
Она грустно улыбнулась, перевела разговор на работу, а я… А я не увидела зайца ни на тахте, ни на кухне. Хотела спросить про него, но не стала. Зачем тревожить еще не зажившую рану?»   
«Настя ездила «от завода» на два дня на турбазу, а когда возвратилась, зашла ко мне и сообщила:
- Мы с Пашкой теперь всё выяснили.
И была успокоенная, тихая. 
- Ну и расскажи, - улыбнулась, - как всё было?
И рассказала. 
А получилось так, что ехали они с ним на турбазу одним автобусом, и он всё пробовал заговаривать с ней.
- Даже руку мне подал, когда выходила из автобуса. Потом подходил и на дискотеке, в столовой, а вечером пришел и в номер. Лежала я на кровати, а он присел рядом и начал вспоминать: как хорошо нам было в Болгарии! Девчонки слушали, посмеивались… наверное, были рады за меня, а потом...
Потом подруга закрыла их в номере, а он стал возмущаться: «Меня ж там ждут»! Настя обиделась: «Ждут, так иди». Встала и начала стучать в дверь, что б кто-нибудь открыл. Открыли. И Пашка ушел. Но на другой день опять несколько раз подходил к ней, а вот вечером, когда она одна оставалась в номере, не приходил и не приходил. Тогда сама пошла к нему и пригласила к себе.
- Ну а потом... - делает глубокий вздох и вдруг говорит: - А потом мы легли спать. - Натягивает плед до подбородка, отворачивается к стене. И теперь я только слышу ее: - Говорил, что, никогда не женится, что все девки ему надоели, а я сказала, что теперь мне от него больше ничего не нужно и что это - наша последняя встреча.
Рассказала мне Настасья всё это… и вот уже несколько дней ходит тихая и грустная.»
Раис, ты опять – за своё. Ну почему все должны поступать так, как тебе кажется? Ведь люди очень разные и каждый вправе выбирать поступок, соотносясь со своим характером, вот и Настя… Надо было ей разобраться и в себе, и в Пашке, а не делать резких движений, выводов, и это…
Да, разобралась, не сделала «резких», а понемногу… А, впрочем, послушай две последние записи:
«Я пришла домой, прилегла на диван, закрыла глаза, - уж очень устают после монтажей! Но пришла моя юная соседка: ей уже третий раз звонит Пашка, говорит о том, о сем, но никуда не приглашает, не назначает встреч.
- Настенька, учти, - сказала тихо, - таким он всю жизнь и будет.
- Но он же совсем другим был, когда познакомились! 
- Когда знакомятся, все бывают «другими», - обобщила. 
- Не знаю, и как с ним быть?
И голосок её зазвенел.
- Будь искренней. Скажи как-нибудь: Паша, между нами появилось кривое стекло, через которое мы смотрим друг на друга и не верим: ты - мне, я - тебе. Так нельзя. Любить - значит верить. Если не будешь со мной таким же искренним, как раньше, то лучше не звони.
Ничего не ответила. Ушла к себе».
«Ходила Настенька на проводы заводских новобранцев в Армию, встретила там Пашку, а он сказал: «Приходи провожать меня на вокзал. Я так хочу». И она думала пойти, но я мягко рассоветовала:
- Не ходи. Если бы он любил тебя, то нашел где и как проститься, а так...
И она не пошла».
Да нет, Раис, так и не возвратилась Настя к Пашке, хотя он и писал ей со службы влюбленные письма.
Да, отвечала ему… опять же по моему совету: напиши, мол... ему же, бедненькому, там скучно! А когда возвратился со службы, были у них встречи, но… Но у неё была уже другая влюбленность.

Вот и подошла к финалу моя очередная «эмпирика», в очередной раз подсказавшая мне, что если человеку за тридцать, то принимать его надо таким, каков он есть, ибо с годами почти ничего в нём не меняется. Как в Раисе.
А посему… Нет, так и не сказала ей тогда, что героиней моего рассказа была не соседка Настенька, а её дочь.