6 сентября 2014, 11.00
Держа друг друга в поле зрения, приближаемся к первому зданию — покосившемуся деревянному строению, выкрашенному в советский синий цвет. Прогнившее крыльцо и плотно закрытая дверь с толстой деревянной ручкой на железной основе. Со всхлипом дверь открывается, когда резко дергаю ее на себя. Запах стлевших тряпок ударяет в нос. Жадно вдыхаю, наслаждаясь моментом, и ныряю в темноту. Скрипят под ботинками половицы. Снимаю крышку объектива. Выкрашенные стены и порядком прогнувшийся потолок. Листы фанеры выгнуло дождями, а керамзит рассыпан по полу. Длинный коридор. Луч фонарика скользит по распахнутым дверям.
По спине пробегает зябкий рой мурашек, ощущение — словно за мной следят. В принципе, это норма на вылазках. Но я все равно резко оборачиваюсь, прижимаясь нос к носу с Ромычем.
— Тих-тих чувак, поменьше пыла. Еще нос мне разобьешь.
Самое интересное — это не просто прогуляться по оставленным людьми комнатам, а восстановить в голове картинку: что в них происходило. Увидеть тени. По старым документам понять, кто здесь находился и чем они занимались. Медицинские карты, дубликаты больничных листов, трудовых книжек. Рабочая документация. Остатки оборудования и даже чашки.
Сколько шарюсь по заброшкам, что мне только не попадалось. И выгоревшие комнаты, в которых расставлены вдоль стен стулья, и библиотеки, полные книг, и столы с чернильницами и листами бумаги. Но такого — ни разу...
В комнате, по всей видимости, пользуемой под комнату отдыха персонала, обвалившийся потолок упирается в спинку дивана, а под образовавшимся навесом прижат к стене стол, на котором стоит пыльная старая сахарница. Красная в белый крупный горошек. Расставлены чашки, наполненные керамзитом и остатками заварки. Какие-то камни, видимо, окостенелое печенье или хлеб на блюдце. Делаю несколько снимков, прежде чем понимаю, что не отрегулировал камеру. Подправив настройки и вжавшись в стену, отгоняю парней, чтобы заснять и стол, и чайную ложку, торчащую из сахарницы, и фикус на подоконнике, который один прекрасно себя чувствует, словно его только вчера поливали. Зеленые листья лопухами закрывают почти все неширокое окно.
За следующей дверью медпункт, как гласит облезшая пластиковая черная табличка с красными буквами. Металлический ящик со стеклянными дверцами, за которым упаковки со шприцами, несколько пачек с ампулами лидокаина. Баночки с таблетками, прикрытыми ватой и резиновыми пробками, как делали в советское время. Физраствор в бутылях с разметкой за пыльным, треснутым стеклом закрытой дверцы. Приоткрыв одну створку, щелкаю баночки. Вытаскиваю шприц и надеваю иголку, поставив рядом бутыль.
Мимо меня проходит девушка в белом халате, придерживая поднос со склянками, накрытыми белым полотенцем, из-под которого торчат изогнутые хирургические ножницы, она тихо смеется и ставит поднос на стол. Вытаскивает из распахнутого шкафа пакет с конфетами, выходит, что-то отвечая девушке, ожидающей ее в коридоре с сахарницей в крупный горошек на руках.
Еще пару раз щелкаю. В углу кушетка, обтянутая порозовевшей от времени, но некогда коричневой клеенкой. Стул и шкафчик с надписью "перевязочные". Потолок чуть провис в центре и немного выкатил пузо, разглядывая щели половиц. В столе только канцтовары, пара пачек аспирина, градусники. В шкафу помимо бинтов, марли и нескольких перевязочных стерильных пакетов — висящая зеленая клизма, типа грелки, только со шлангом. Подергав шланг, Ден заглядывает в него, вопросительно смотря:
— Эт че?
— Че-че, профилактика инсультов, — хмыкает Роман, пока я делаю снимки. — Знаешь, из-за чего случается инсульт? Не знаешь. От перенапряжения. Сосуд не выдерживает давления и лопается. А у кого чаще всего случаются инсульты? Правильно, у стариков. А с чего бы им напрягаться, если вагоны им не разгружать?
— Не знаю, — копается Дениска в шкафу, вытаскивая календарь. 1974 год.
— А я знаю: на горшке, когда не просраться. Так что клизма — прекрасная профилактика инсульта. Да, а то, куда ты заглядывал и пытался сунуть в рот, в жопу пихают.
— Я не пытался сунуть в рот, — обиженно бухтит пацан, — я просто смотрел.
— Здесь что, лазарет был? Слишком большое здание для стандартной лагерной больнички.
— Хз, — жму плечами, — может, админка, а при ней лазарет.
В соседних комнатах пустынно. Шаги гулко отражаются от стен, когда, шаркнув, прохожу, касаясь рукой плесневелой стены. Эйфория, вот как это называется. Адреналин, дикий восторг и ощущение опасности.
В конце коридора — запертая дверь с надписью «Библиотека», которая подается после пары ударов плечом. Наличник внутренней стороны с хрустом ломается. Рыжие занавесочки, стеллажи, регистрационная стойка. Журнал описи. Медицинская, художественная литература, несколько книг по бухучету, физика, геология, географические атласы, выпуск научного геологического журнала. Дата описи — 89 год, среди пожухлых страниц несколько записок: Литвякова — Тургенев «Ася», Кормильцев — бухучет, Усольцев — помощь при анафилактическом шоке. В другой комнате с кинутым на пол линолеумом и встроенным шкафом, навроде советской кладовки, стоит черный пустой стол и диван. Внутри стола несколько табелей, журналов погодных условий, в основном пустых, и папка фотографий. Парочка домиков, цветы.
Папку со снимками отдаю Денису, пусть просматривает, пригодятся. Какая-никакая, а информация.
Всего насчитываю восемь комнат. Для лазарета многовато. Для админки не хватает мебели. Хотя впрочем, и в больничке под карантин должны быть койки. Но их, скорее всего, вывезли, если они были в хорошем состоянии.
Выйдя из здания и жмурясь на ярком солнце, смотрю снимки. Чтоб не засорять карту памяти, удаляю все заведомо плохие кадры. Но солнце бликует на дисплее и ни черта не видно. Боком, под прямым углом к тому дому, где мы только что были, стоит еще корпус. Занавески на окнах и лиана, укрывающая фасад, создают видимость вполне жилого дома, если бы не обвалившийся шифер рядом с трубой.
Бетонная отмостка вдоль дома, тяжелая дверь. И яркие, по-осеннему алые листья лозы опутывают столб, поддерживающий козырек.
Щелк-щелк. Навожу фокус, регулируя объектив. Красиво. Яркие краски растения и облезшая краска дома. Узкие двустворчатые окошки, спрятавшиеся меж листвы. Подтянув болтающуюся на шее бандану к носу, Ромка с Деном встают в дверях и, приобнявшись, смотрят в камеру.
За дверью оказалось подобие спального корпуса. Комнаты с двумя-четырьмя койками, столом и парой тумб. Кровати покрыты истлевшим матрасом и кое-где постельным бельем. Белые столы, стаканы с канцелярскими принадлежностями. Скрепница, ваза, обрывки записей, больше похожие на подсчет по сопромату, стопка на подоконнике, несколько художественных книг, пустой чемодан, ботинки, рубашка на гвозде и пара полотенец — не велик улов, все комнаты почти начисто прибраны, никаких личных вещей или документов.
Пока все, что мы имеем — это календарь 74-го года, записи в библиотеке, датированные летом 89-го, альбом с фотографиями. Ну и литература, больше подходящая для какого-нибудь завода. Совсем не та, что должна быть в детском лагере.
— Если честно, я всегда думал, что в лагере живут в отдельных домиках, на несколько человек, а не в бараке.
— Лагерь лагерю рознь? — пожав плечами, Рома крутит головой. — Я не был ни разу в лагере, так что не знаю. Но точно уверен, что должна быть еще админка и столовая. Будь это хоть лагерь, хоть санаторий, хоть институт.
