Поп

Брячеслав Галимов

Поп

– Говорят, что каков поп, таков и приход, но верно также обратное: каков приход, таков и поп, – говорил отец Михаил. Он очень разгорячился после выпитого и мы были уже не рады, что заехали к нему. Пить отцу Михаилу было нельзя: у него часто пошаливало сердце и болела голова, об этом нам рассказала его жена – матушка Валентина. «Как выпьет, ему вроде бы легче, но потом мучается невыносимо», – успела она нам шепнуть, пока он ходил за своей непревзойдённой настойкой, изготовленной на семнадцати травах и ягодах.
Мы завернули к нему по пути на весеннюю охоту на вальдшнепов. В машине мы вспоминали Аксакова, который утверждал, что в его время охотник мог настрелять две-три сотни вальдшнепов за одну вечернюю тягу, и Сабанеева, сетовавшего пятьюдесятью годами позже, что нынче охотнику едва ли удастся добыть несколько десятков этих птиц. Это звучало как горькая ирония, потому что в наши дни счёт шёл уже на единицы; правда, в девяностые годы количество вальдшнепов увеличилось – заброшенные по всей России поля заросли молодым березняком, в котором любит селиться эта птица. Однако через пятнадцать лес подрос, загустел, и вальдшнеп покинул его; к тому же, горы мусора заполонили окрестности городов и деревень, и охотиться здесь было всё равно что на свалке. Волей-неволей приходилось уезжать подальше, в «депрессивные» районы, а их, к счастью для охотников, к несчастью для страны, становится всё больше.
В один из таких районов мы и ехали, а заодно решили заглянуть в маленький городок, к знакомому попу, которого давно знали, но не навещали уже года три или четыре. Он жил рядом с церковью, в доме с садом и огородом; мы долго стучали в ворота, прежде чем нам открыли. С тех пор, как мы в последний раз видели его, отец Михаил сильно постарел, сгорбился и высох. Длинные, прежде густые волосы поредели, лицо покрылось глубокими морщинами, глаза были красными и слезились; он щурился, глядя на нас, и, казалось, превозмогал боль. Тем не менее, наш приезд явно обрадовал его – на стол была выставлена знаменитая настойка; мы тоже извлекли кое-что из своих запасов, дабы не остаться в долгу.
– Каков приход, таков и поп, – повторил отец Михаил, вновь наполняя стаканы и грозно цыкнув на жену, которая робко пыталась помешать этому. – Молчи, мать! Ступай на кухню, а то в огороде покопайся. Время весеннее,  – разве у тебя дел нету? Дай поговорить с людьми, – и прибавил, когда она вышла: – Кудахчет, как наседка, помереть спокойно не даёт, а проку от неё, что от осы – одно жужжание.
Мы возразили, что матушка Валентина – хорошая жена и заботится о нём, но он отмахнулся:
– Полвека с ней прожил, мне ли её не знать? Не такую жену мне надо было, – ну, да что теперь об этом жалеть, жизнь прожита! А я хотел о многом с вами потолковать, – может быть, больше не увидимся.
Мы дружно принялись уверять его, что он ещё поживёт, что напрасно он себя хоронит раньше времени, однако отец Михаил мрачно усмехнулся и сказал:
– Меня утешать не надо, я смерти не боюсь. Тоскливо только – в пустоту уходить.
Мы оторопели. Он опять усмехнулся, на этот раз с каким-то озорством:
– Что удивляетесь? Бога не вспоминаю и Царствие его? А ежели нету этого ничего? Кому знать про то, как не священнику? Скажу вам, как на духу, – ни один поп, который служит долго, не верует в Господа, ибо многолетняя служба в церкви отвращает от веры начисто. Среди долго служивших простых священников веруют либо дураки, либо блаженные. У нас тут есть такой неподалёку, он нашёл своё доказательство существования Бога. «Если мы говорим о нём, значит, он существует, – утверждает этот блаженный. – А мы то и дело говорим: «Господи, помилуй! Бог с тобою! О, Боже!». Нельзя ведь говорить о том, кого нет».  
Есть и другой блаженный - старенький, старше меня. Он воевал, год был на фронте, – уверяет, что выжил исключительно благодаря молитве. «Как в атаку идти, или бомбят, или артобстрел, я перекрещусь, прочту «Отче наш», скажу «Господи, помилуй» – и вот, жив остался», – он всем это рассказывает и улыбается так хитро, как будто особую, умную штуку придумал, до которой другие не додумались. Блаженный, истинное слово, блаженный! Считает, что на войне он один такой был, молящийся, и не было других забот у Бога, как его спасти. Миллионы людей погибли, – дети, женщины, старики, – а этот юродивый полагает, что его жизнь ценнее всех прочих, и если он жив остался, значит, Бог есть. А я вам скажу, что если бы был такой Бог, который спасал бы и миловал людей по своему усмотрению и лишь тех, коим благоволит, то его следовало бы отринуть и проклясть!
– Ну уж! – возразил один из нас.
– Да не «ну уж», а так и есть! – в сердцах вскричал отец Михаил. – Я подобного насмотрелся немало: за время моей службы сколько людских молитв к Богу было вознесено, – и каких молитв: идущих от самого сердца, душераздирающих, заветных! – а много ли исполнилось? Не о пустяках ведь просили, не о суетном, – это бы ладно, пусть! – нет, о самом важном, о том, без чего жить нельзя, о высшей справедливости. Самый закоренелый злодей, жестокосердный тиран, разбойник-душегуб – и тот бы не выдержал, дрогнул и смилостивился, но не ваш Господь. Как же после этого мне в него верить?
– Так-таки ничего не исполнялось? – спросили мы.
– Нет, иногда бывало, однако так редко и безо всякого смысла, что кроме как случайностью это не назовёшь, – ответил он. – Исполнялось, как в лотерее: на кого выпадет. И ничто тут не могло помочь, – ни молитвы, ни посты, ни каноны, ни воистину воцерквлённая жизнь. Ежели это была воля Божья, ежели таким образом исполнялась его воля, то как назвать такую волю? Не воля это, а каприз. С ветхозаветных времен мучились эдакими вопросами и пророки, и цари, и проповедники. Ответ же был один: как Бог восхочет, так и сделает; захочет – помилует не по заслугам, захочет – казнит без вины. Бог – господин, мы – рабы его; это всё же объяснение, однако. Но и этого нету: чем дольше служишь в церкви, тем лучше понимаешь, что нет никакой высшей силы, а есть одна слепая случайность. Нету Бога, нету! Сам хотел бы верить и верил когда-то, но к концу жизни пропали все сомнения – нету его!
– Ах, други мои хорошие, – вздохнул он, – с каким желанием служить Богу и людям, с каким рвением вступил я на священническую стезю, но церковь и вера – две вещи несовместные. Хотите, расскажу, как я пришёл к этому?
Мы ответили, что хотим, и он начал свой рассказ.
***  
– Что же, про семинарию долго говорить не буду, – погладив свою клочковатую бороду, сказал отец Михаил. – Ещё раз вам повторю, что пришёл туда не только по семейной традиции и отцовскому примеру, но с искренним желанием священнического служения. Учёба в семинарии подвигла меня на сие служение более прежнего: каким наслаждением было проникнуться мудростью отцов церкви и всех церковных учителей! Какой источник чистой душевной радости получил я от сих вдохновенных трудов! Учился я с превеликой охотою и достиг в учении немалых успехов.  
Были, однако, огорчения. Какое волнение, какой страх я испытал, когда должен был прочитать свою первую проповедь; каким потрясением для меня было принятие исповеди в первый раз! Вам трудно себе представить, что это такое, как содрогается душа от чужих сокровенных тайн, от таких откровений, которых лучше бы никогда не слышать. Нас отправляли, конечно, на практику в действующие храмы, и там это тоже было страшно, но ты чувствуешь покровительство старших священников. К тому же, сидит у тебя в голове мыслишка, что ты ещё семинарист как-никак, – чего с тебя взять? Когда же начинаешь самостоятельное служение, на первых порах ходишь сам не свой, – а в семинарии о том почти не говорят; как справиться с этим, не обучают.
Второе огорчение было более существенным. Семинария есть замкнутое мужское сообщество и как в каждом замкнутом мужском сообществе здесь возникают условия для содомского греха. Плоть требует своего и греховный взор обращается на своих собратьев: сколь раз ощущал я на себе сладкие взгляды, сколь раз ощущал будто бы случайные прикосновения! Я решительно противился этому, но те, кто не имели такой силы, или сами были склонны к содомскому греху, легко становились его жертвами. Наибольшую же печаль вызывало поведение наших наставников, ибо были среди них такие, кто, вместо того чтобы отвращать семинаристов от греха, совращали их. Были среди совратителей и высокие церковные чины, которые специально приезжали в семинарию для этой цели; говорили, что они ездили также в монастыри с тем же намерением, – а в одном весьма прославленном монастыре существовал даже целый гарем из молодых монахов и послушников.
Не буду распространяться далее на эту тему, прибавлю лишь, что в те времена, советские, содомия была уголовно наказуемым деянием, и потому делалась это с большой опаской, – ныне содомский грех так распространился, что молодому священнику, без особого рода услуг для какого-нибудь склонного к сему греху владыки, трудно иной раз получить назначение на приход. Такие теперь есть владыки, так они сильны и числом обильны, что и сказать нельзя, – зашептал отец Михаил. – Мне, вот, прислали на подмогу молодого клирика, так он, чтобы его благословили сюда… Но не буду, не буду! Не хочу более говорить об этом.
Отец Михаил покосился на дверь и продолжал:
– После семинарии я женился, без этого священнику никак нельзя: соблазны, искушения одолевают. Думаете, я преувеличиваю? Ничуть. Если женщины доверяют вам свои тайны, это способствует сближению. А прибавьте разговоры о жизни и наставничество, которое осуществляет священник, – поневоле он становится самым близким человеком для многих своих прихожанок. Отсюда всего один шаг до плотской близости, ведь все женские переживания, – все до единого – имеют чувственную плотскую окраску. Если бы вы знали, каким фантазиям предаются любящие Христа монашки в монастырях, какие сны их мучают! А прихожанки испытывают то же к своему настоятелю, особенно если он молод и хорош собою; упаси господи, остаться с одержимой страстью мирянкой наедине – бывают вопиющие случаи, когда грех совершается сразу после исповеди или даже во время неё. Даже женатому священнику трудно не поддаться искушению, а уж о холостом и речи нет! В общем, церковь права в том, что неодобрительно относится к неженатым священникам, – таковым нельзя рассчитывать на получение хорошего прихода.
С моей будущей женой я познакомился на дне рождения у родственников; подспудно я уже созрел для женитьбы, – того требовали как моя плоть, так и обычай. Валентина тогда  только что закончила педагогическое училище и начала добывать хлеб свой насущный на ниве воспитания детей. Мы понравились друг другу, её нисколько не пугало звание попадьи. Я, в свою очередь, оценил её скромность, хозяйственность и непритязательность; кроме того, наведя кое-какие справки, убедился, что она ещё не была близка с мужчиной, то есть оставалась девственницей. Для меня это было крайне важно, ибо священник не может жениться на девушке, утратившей честь. Конечно, я видел также её недостатки, я не был ослеплён любовью: большой любви между нами не было, скорее, это можно было назвать симпатией. Недостатки Валентины были те же, что поныне: она не