Через день Вероника, в свойственной ей манере властной и не терпящей возражений феминистки, в "личку" набила мне огромное письмо, куда вопросов умудрилась вставить больше, чем слов. Это был классический сборник женских вопросов. Каждое простое, короткое предложение в нем помимо того, что кричало и билось в истерике, требуя немедленного правдивого ответа, таило хитро в себе еще с десяток вопросов.
А я, в свои 56 лет, так и не научился стойко переносить женские истерики и слезы, хотя значительно чаще стал подозревать женщин в неискренности и наигранном умении пустить обильную слезу. Успокаивая женщин и крепко обнимая, всё пытался незаметно нащупать на теле этот портативный слезоточивый приборчик, легко включаемый ими при желании нанести мне глубокую душевную рану или поиметь от меня материальную выгоду, сильно при этом не напрягаясь.
Даже пришлось согласиться с британскими учеными, утверждавшими, что женщина потому дольше живет, что все свои проблемы, годы и обиды выплакивает в плечо своему мужчине, а мужчина - существо дикое, гордое и терпеливое - хоть и сопротивляется из последних сил, но не может позволить себе тут же уткнуться своей бабе в плечо и выплакать ей обратно все её, а - до кучи еще - и свои обиды.
В общем, я всегда терялся при виде плачущей женщины, но еще больше нервничал и заводился с пол-оборота, читая женские письма.
Каким-то торжествующим коварством светилась каждая строчка письма Вероники, будто секретные зашифрованные выжимки из плана "Барбаросса", о котором я знать ничего не должен по статусу, но обязан неукоснительно выполнить все предписания Генерального штаба сухопутных войск Германии, ответить на все вопросы и исполнить приказ ценой жизни.
"Ты можешь найти Ботова? Очень нужно!!!" - требовала Вероника.
"Могу. Но мне это не нужно. Мне вообще от Ботова никогда и ничего не было нужно. Пять... нет, восемь последних лет я кормил его с ладони, плюс - оплачивал все его пребывания в частных клиниках и операции - по десяти за год. Итого, не меньше восьмидесяти.
В одном неприглядном месте у него вдруг кольнуло, в другом - булькнуло, а в третьем, вообще, всю ночь хрустело, потело и не разгибалось. Денег на лечение у фирмы в конце концов не стало хватать, приходилось частенько брать из шкатулки жены.
- Напагник, ты с дуба гухнул? - говорил мне ортодоксальный еврей Костя: - Этот твой Ботов тебя пегвым пгедаст пги удобном случае. Ты не знаешь, что он говгит за твоей спиной, а мне докладывают. Ботов говогит, что, если ты сдохнешь, он пегвым гвоздь в кгышку твоего гхоба вколотит.
- А тебе обидно, что Ботов вытеснит из очереди моего незаменимого напарника? - старался корректно я парировать провидческие высказывания махрового оракула Кости, памятуя, как за три года до наступления нового тысячелетия - когда я предложил Косте партнерство в закрытом акционерном обществе просто за то, что он сильно нуждался, и поделил с ним акции, даже не по-честному, а поровну - меня доброжелатели из бандитской среды так же заблаговременно предупредили, что старый и лысый Костя обязательно и очень скоро сдаст меня, кинет или выставит "торпедой". Он, мол, в этих делах сильно поднаторел и приобрел известность в определенных кругах задолго до встречи со мной.
Я в тот же час пересказал Косте мнение "смотрящего". Костя поклялся жизнью своей семьи, что готов своей последней рубашкой согреть мою недоверчивую душу. Чем меня избавил от последних сомнений. С того момента я уверенно и спокойно ждал, когда ортодоксальный еврей,скрывавшийся под русской фамилией Артемьев, совершит предательство, кинет на "бабки", перепишет на себя фирму...
Со школьным другом Ботовым сначала отношения представлялись более неопределенными. Он, вопреки устойчивому мнению, сформированному за десятилетие деловыми партнерами и опытными предпринимателями, мог оказаться честным и порядочным человеком.
прод. след.
