О ту пору деревушка наша Песчановка была еще настоящим селом с одной, хоть и длиннющей улицей, изгибавшийся вдоль неширокой речки на пару километров от стоявших за околицей коровников до темневшего на горке кладбища. Время было давнее, нелегкое, народ жил после войны небогато. Личного транспорта никто тогда не имел, да и не слыхивал об этом вовсе. Коровенки еще у многих сохранились, а вот с лошадями было уже негусто, да и тех все больше для дела использовали — вспахать, отвезти что, а не для пустого катанья. Село стояло от райцентра далековато, пешком и за полдня не дойдешь, а от сельсовета помощи не допросишься. Сельповская машина приезжала не каждый день и в случае какой нужды деревенские пробавлялись кто как, а большей частью старались от власти и хвороб держаться подальше, обходясь своими проверенными веками народными средствами.
По весне вернулся из города кум моей свояченницы — дядя Прохор, еще не совсем старый, высокий и крепкий мужик, только, что оформивший себе военную пенсию. Что уж ему там не понравилось или просто потянуло в родные места, не знаю, но мужиков после войны в колхозе осталось мало и ему, конечно, были рады. Поработав немало в каких-то хитрых и дальних частях механиком, стал он мастером на все руки и быстренько поправив малость покосившуюся после смерти родителей избушку, зажил припеваючи, сразу оказавшись заметным женихом для изголодавшихся по мужскому вниманию деревенских молодух и вдовушек. Работать, понятно, устроился в колхозные мастерские. Благо, довоенные тракторы нуждались в ежедневном уходе, а новую технику город давал тогда очень скупо. Не покладая рук, копался он целыми днями в грудах ржавых железок, мастеря из обломков то дефицитные запчасти, то ножики для детворы, а то и целые непонятные нам тогда агрегаты.
Приехал он, кстати, не как все — на попутке, а на собственном трофейном велосипеде, который стал сразу же для нас, босоногих пацанов, предметом первейшего внимания, восторга и вожделения. Особенно радовали нас блестящие на солнце тонкие спицы и пронзительный ручной звонок, от которого шарахались в сторону спящие на ходу куры и гуси. Кататься он нам давал строго по очереди, внимательно следя, что б старшие не обижали и не обделяли маленьких. Самых младших нередко возил и сам, когда выпадала свободная минутка на раме и багажнике купаться на речку или в сельпо за всякой нужностью. Однако, наибольший интерес к его транспорту проявил самый старший из нас — Юрка, сын шурина дяди Прохора, парень нехилый и расторопный. В какой уж библиотечной книжке он вычитал доселе незнакомое нам заграничное слово «такси», не ведаю, но обладая недюжинной фантазией и сметкой, быстро сообразил, как извлечь из трофейного развлечения вполне реальную пользу и для себя, и односельчан.
Договорившись по-свойски с веловладельцем и раскрасив черную раму оранжевыми шашечками, шустро объехал он все село, оставляя на калитках написанные от руки объявления, приглашающие воспользоваться невиданным ранее сервисом по доставке нуждающихся в райцентр и обратно. Народ наш прочитал их, посмеялся, пустил на самокрутки и лег с вечерней зарей спать, но когда еще затемно в окно Юрику постучала молодая соседка, у которой ночью что-то заболело в боку, то не прошло и пяти минут, как они уже бодро пылили по проселку, вызывая удивленные взгляды у поднимавшихся на утреннюю дойку односельчанок. К полудню парочка уже вернулась, усталая, но вполне довольная. Опасная болезнь, очевидно, позорно отступила от пышногрудой молодухи, а свежий румянец вызывающе алел на ее загорелых щеках. На полных губах блуждала загадочная улыбка. Юрка так же был утомлен, но как то по-особому горд собой, несмотря на то, что полученную им бутыль самогона мать отобрала и рачительно спрятала в сундук.
С тех пор новый деревенский транспорт стал пользоваться все возрастающей популярностью в широких кругах нуждающегося в крепкой мужской руке женского населения. Поллитры уже несли заранее дяде Прохору, а пироги и конфеты — Юркиной матери, нередко устраивая настоящий конкурс за право поездки по, разумеется, совершенно неотложным делам. Заявки сыпались даже на поздние вечерние часы, нечастые праздники и выходные. Юрик сначала радовался, отдавая предпочтение самым молодым и стройным кандидаткам с высоким бюстом, но потом осунулся, похудел и начал потихоньку сдавать, а со временем и вовсе начал манкировать своими добровольными обязанностями. Пацаны, из тех, кто постарше, пытались заменить его на этом нелегком поприще, да только получалось у них это, видимо, как то не так. Тут еще прохудились истертые об острые камни шины. За неимением запасных камер и резинового клея, покрышки набили конским волосом, но мягкости езде это добавило несильно.
Возможно, тому поспособствовали и немногие оставшиеся деревенские мужики, до поры до времени не жаловавшиеся на серьезную конкуренцию. Да и колхозное начальство с явным неодобрением смотрело на вдруг сократившееся количество трудодней разом занедуживших передовых доярок и скотниц. Поток желающих прокатиться начал заметно редеть. А в сентябре велосипед дяди Прохора и полностью перепрофилировался на доставку школьников в соседнюю деревню. Потом похолодало, пошли дожди, грунтовка раскисла, и катить много километров по грязи и лужам стало уже не под силу и самым крепким из нас. Однако пытливые умы народного умельца и юного дарования нашли нестандартный выход в этой непростой ситуации. Прохор с Юркой сколотили из широких досок три несколько угловатых колеса. Два из них укрепили на одной оси сзади, одно поставили спереди. Крутить педали было нелегко, неровные колеса подскакивали на каждой колдобине, а сиденье впивалось между ног, однако чудо-транспорт медленно, но уверенно продвигался даже через довольно глубокие ямы.
Затем выпал снег. Недолго думая, тяжелые и неуклюжие колеса заменили на легкие лыжи. Самостоятельно ехать по глубокой наледи уже не получалось, но с кладбищенской горки конструкция скатывалась лихо под восторженные вопли оседлавших ее мальчишек. Так появился, возможно, первый в России, если не в мире, снегокат. Однако на этом творческая мысль не остановилась. Агрегат был дополнен немаленьким парусом из грубой холстины и высокой мачтой, прикрученной к сиденью, поставлен на лыжи, оснащенные уже металлическими прутьями-коньками. По замерзшей речке первые российские виндсерферы развивали вполне приличную для столь неординарного сооружения скорость. Разумеется, что ни о каком мопедном движке говорить тогда не приходилось и первого снегохода не вышло. В таких нехитрых, но увлекательных забавах прошла долгая и холодная зима.
Когда речка только еще освободилась ото льда, у сельских Кулибиных был готов новый проект. На место лыж справа и слева были пришпандорены на каждой оси по две запаянные бочки из-под солярки, с укрепленными на них гребными пластинами. Плавсредство получилось тяжеловесным, но на редкость устойчивым. Оно ровно держалось на воде даже в не самый слабый ветер и так же уверенно, хоть и медленно передвигалось по глади реки. Вот с разворотами было сложнее. Приходилось возить с собой длинный шест и, при необходимости, отталкиваясь, корректировать курс дредноута. От идеи использовать его опять как такси благоразумно отказались, но для томных прогулок под луной и рыбной ловли новая реинкарнация творения неизвестных фашистов продолжала верно служить советскому народу еще не один месяц, пока в одну из дождливых августовских ночей колышек, к которому она была привязана, не был сорван то ли ветром, то ли вражескими диверсантами, то ли кем-то из ревнивых мужей.
О бывшем трофее погоревали малость, даже помянули граненым стаканом, но печалиться уже было некогда. Грянули новые времена. Дядя Прохор из подручных деталей собрал настоящий мотоцикл, по проложенной мимо бетонке утром стал ходить автобус, а через несколько лет появился и первый телевизор. Юрка уехал в город учиться на журналиста, а я в ПТУ на механика. Впоследствии далеко вниз по реке среди камышей нашли только одну полузатонувшую бочку, на оранжевом от ржавчины борту которой еще гордо белела надпись на неведомом языке.
