"Встаньте, дети, встаньте в круг..." (рассказ)

Нет, это удел слабых. А ты, Саня, сильный! И в то же время циничный. И эгоистичный. И очень равнодушный и жестокий. И я-то понимаю, что все это от твоего внутреннего одиночества, потому что ты по натуре своей -  одинокий волк. Такой, знаешь, волчара, который в стае жить не может. Он, может, и хочет. Но не может. Апломб не позволяет. Ощущение собственной значимости. А с волками, Саня, жить 0 пол волчьи и жить. И я это понимаю и принимаю. А ты понимаешь, но пересилить себя или не хочешь, или не можешь. Этакий лермонтовский господин Печорин… Вот поэтому  и хотела, чтобы ты был сегодня здесь, чтобы посмотрел на этих людей. Да, они тоже не ангелы. Далеко не. И больше половины из них по жизни самые настоящие бандиты, а остальные, конечно, дремучие неучи. Во всяком случае, до тебя им как до Луны. Но только они, Саня, и каждый в отдельности, и все скопом, как это тебе не покажется странно, честнее тебя, честнее и благороднее.
Я видела, какими глазами ты смотрел на Пантюхаева. Да, бандит, да, кровушки на нем хватает. И что? Что? А на ком её нет?
-На мне, - сказал он.
-На тебе – яд, - услышал в ответ. – Этого вполне достаточно. А на тех ,кто в серьёзном бизнесе, кровь. Без неё в наше воровское время просто не бывает. Я это давно поняла, а в последние годы и увидела. И ничего ужасного в этом факте не нахожу.
- О чем ты говоришь-то, Надя? – спросил Епишев. – К чему вся эта патетика? Кровь, бизнес… Дешёвая театральщина, а не бизнес! Поднялись на «палёной» аодке, и считают себя пупами земли! Хозяева жизни!
- Они и есть хозяева. Или ты себя хозяином считаешь?
-Я? -  и Саня откинулся на спинку кресла, громко захохотал. – Да с чего ты взяла?
Но такая реакция её не обманула. Действительно, Надюшка слишком хорошо его знала.
- И смех этот наигранный, миллион раз отрепетированный, и в частности, на мне, я уже не один миллион раз слышала, - улыбнулась она. – Нечем меня тебе, Саня, удивить! Десять лет прошло, огромный срок, за десять лет люди напрочь меняются, всю свою злобу съедают и желчь выпивают – а ты нет! Как считал себя этаким скучающим плейбоем, таким и дальше себе хочешь казаться. Увы, Саня, поезд давно ушел. От того плейбоя-ковбоя даже шляпы не осталось. Осталась одна манерность, одно голимое самолюбование, и если тогда, в прошедшем времени, все это еще играло и имело успех, то теперь это уже просто смешно. Да и времена изменились, а ты этого и не заметил за своим распущенным хвостом. И остались около тебя  лишь наивные дурочки вроде Танечки. Да, наивная она, необразованная. Как же, Гиппиус не читала, Сологуба от Мережковского отличить не может! Ну и что, Саня? Кому от этого жарко или прохладно? Т ы что, думаешь, кого-то удивил разоблачением этого дрянного мальчишки? Абсолютно никого, только Танечку лишний раз расстроил. Ну, правда, собой лишний раз полюбовался. А как же? Кто из сидящих и стоящих рядом смердов знает поэтов Серебряного века? Никто! А Оруэлла кто читал? Тоже никто? А я читал! Потому что я – особенный! А ты, Саня, и не заметил, как из этого самого особенного уже давно превратился просто-напросто в смешного. Но некоторые -  и ты их здесь видел – твой совершенно беззубый смех неправильно понимают за все ещё зубастый. И, естественно, обижаются. И поэтому хотят тебе сделать плохо. Я попыталась их отговорить, и, по-моему, мне это удалось. Но это, Саня, только на сегодня. Поэтому не дразни гусей, не надо. Смири, наконец, гордыню.
-Да, – И он поджал губы, и поднялся из кресла. – Страшно. И где же? Здесь, в парке?
- Зачем? – потрясла она отрицательно головой. – Это слишком топорно. Лишний повод, лишний шум. Да и потом не нужно считать этих людей какими-то кровожадными монстрами, и твоя кровь их совершенно не волнует. Достаточно того, что я  тебе предупредила. Сделай, Саня, выводы, и все будет по-прежнему. Как ты любил говорить, всё чики-чики.
-М-да-а? – он качнулся с носков на пятки, насмешливо оттопырил нижнюю губу, грустно-иронично усмехнулся.
- Ну, тогда бывай, Наденька. Не кашляй. И спасибо за предупреждение. Весьма тронут, -  и всё же (ай-ай-ай!) не удержался. – Как живешь-то? Не одна?
- Я одна не могу, ты же знаешь, -  и неожиданно так, сладко, жарко, капризно, истомно,  з н а к о м о  потянулась-изогнулась, что у него, у Сани, даже в глазах вспыхнуло, в мозгах застонало. Хороша, сука! До сих пор хороша! Завалить на диван. Прямо здесь! Прямо сейчас!
- И не вздумай, - насмешливо ответила она, сразу поняв его желание. – Как ты любил говорить-то? «Не для вас, козлов, сей цветочек рос!». А оказалось, что именно для них! Вот такая, Саня, грустная  проза жизни. Что поделаешь – люблю мужиков! И не просто мужиков – самцов! Чтобы прямо до глотки продирал! Ладно, Саня. Не томи себя. А то сейчас диван от твоих взглядов кровожадных вспыхнет, -  и снова усмехнулась. -  Шалун.
-Какая же ты сука, - сказал он почти нежно, - Какой была, такой и осталась. И зря я тебя тогда, десять лет назад, отпустил. При любом, даже самом хреновом раскладе, сейчас бы уже на свободе был…С чистой, как говорится, совестью…

Все мы – сирые и убогие, думал он, шагая по пустынной парковой аллее и кутаясь от ветра в поднятый воротник куртки. «Все мы волки дикой рощи. Все плюем друг другу во щи…». Да, и сирые, и злые, и от этой злости отчаянные и убогие!  Разница только в том, что одни – в приютах для бездомных, другие -  в однокомнатных квартирах, третьи -  в персональных особняках. А так, по существу, все одним миром мазаны. Что я, что она, что бычара Пантюхай, что Танечка, что даже этот дебил, ворующий стихи. Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой… Вышли. Куда-то идём…И куда-то придем. Куда?
Резкий неожиданный удар из темноты сбил его с ног, и последнее, что он, Саня Епишев, успешный журналист, постаревший ловелас, воинствующий эстет и прошлогодний любовник, услышал, так это какой-то смрадный ,придушенный, злорадный,   н о к а у т и р у ю щ и й  смех, и рядом - строгий взрослый командирский голос:
- Чисто. Отпетушился, козел. Тащите его к каналу…

  «Люди добрые, ликуйте,
  Наступает праздник вечный:
  Мир не солнцем озарится,
  А любовью бесконечной…

 Благороднейший из смертных,
           Я желаю вам успеха!...»
 И не в силах кончить фразу,
 Задыхается от смеха.

                                                ( Дмитрий Мережковский, «Дон-Кихот»,1887 г.