Если жителя большого города спросить, как выглядит ад, то многим, возможно, вспомнится поездка в автобусе в час пик. Сидячие места давно заняты, а если какое-то и освобождается, как и положено святому месту, долго не пустует. Узкие проходы также набиты людьми, словно бочка – селёдками.
Тучная женщина с двойным подбородком сидела у самого прохода, однако по хмурому выражению лица, могла бы, пожалуй, дать фору любому их тех, кто давно стоял на своих двоих. По-видимому, пассажирка была свято убеждена, что опущенные вниз уголки рта уберегут от любых несчастий, в избытке населяющих этот жестокий мир.
Женщина лет примерно шестидесяти, сидевшая по другую сторону прохода, похоже, напротив, была счастлива. Только что глаза не светились, поскольку были закрыты.
Кряхтя, словно старый дед, автобус остановился, выплюнув очередную порцию замученных пассажиров, впустил в своё нутро новых. Молодая женщина пропустили вперёд мальчика (на вид ему было лет десять) с культей вместо правой ноги. Упираясь костылями в пол, он проковылял вглубь салона и встал между двумя дамами.
Не успел он ухватиться за поручень, как автобус тронулся. Потеряв равновесие, мальчик упал на хмурую даму.
- Аккуратнее нельзя? – возмутилась пострадавшая на весь автобус.
- Ну, что Вы кричите? – вступилась за него спутница. – Разве не видите: ребёнок без ноги!
- А Вам, мамаша, надо было думать! Сейчас, слава Богу, можно аборт сделать! А то нарожали калек, потом носитесь с ними!
Разбуженная перепалкой, женщина с другой стороны прохода открыла глаза.
- Садись, сынок, - сказала она, вставая с места.
Мальчик замялся, раздумывая, принимать ли предложение.
- Садись, мне всё равно на поезд. Насижусь ещё.
Мальчик, поблагодарив её, сел на место.
Хмурая дама, пробормотав сквозь зубы: «Мать Тереза недоделанная!», - вскоре закрыла глаза, и её храп услышал весь автобус.
Молодой человек, с трудом протиснувшийся в проход, качнулся в такт автобусу и чуть не упал на спящую. Но вовремя ухватился за поручень.
По лицу одноногого мальчика скользнула улыбка. То ли он порадовался, что сел, то ли улыбался каким-то своим мыслям.
Автобус же, равнодушный к людским радостям и горестям, продолжал путь.
Пробивая себе дорогу тучным телом, Алла Геннадьевна вышла на своей остановке. Надоело! Как же всё надоело! Каждый день – одно и то же! Квартира, одинокая и пустая, работа, будь она трижды неладна, противные рожи учеников – двоечников, лоботрясов, бездарей, их тетради с кучей идиотских ошибок. Коллеги-учителя – придурки убогие! Особенно Ёлкин этот! Молокосос – вчера только за партой сидел, а тут – учитель английского. Уж вёл бы себя тише воды ниже травы! Мало того, что из-за него, козла, пролежала в больнице с травмой головы, так теперь к нему не подступишься. У директрисы Ёлкин теперь в любимчиках. Стишок написал – она, дура, крашеная, и растаяла! Рыдала, как белуга. Стих внизу на доске прицепили – любуйся и стар и млад.
«В Донецке без боёв ни дня!
О, что творится, Боже правый!
Прими проклятье от меня,
Майдан жестокий и кровавый!
Бандера, проклят будь навек
За реки крови! Нет закона!
Там брат на брата. Человек,
Ты стал рабом у Вашингтона!
Хоть трудно, братья, нам теперь,
Победа станет нам судьбою.
Прогоним вместе НАТО тень.
Держись, Донецк, мы все с тобою!»
Подхалим – и больше ничего! Да предложит ему этот самый Вашингтон хорошие деньги, не то что страну – мать родную продаст! А у директрисы в Донецке двоюродный брат погиб вместе с женой. Один только сын выжил. Племянница его к себе в Москву взяла. Мальчик вроде как собирается в эту школу. Надо будет с ним поласковее – родня директрисы всё-таки…
Но сначала – зайти в супермаркет. А то дома нет ни куска хлеба.
Вечером после трудового дня народу, как всегда, было много. Пока дождёшься у кассы своей очереди, проклянёшь всё на свете. Особенно матушек с полными корзинами и уцепившимися за юбку детишками, которые, похоже, слово «купи» выучили прежде, чем «мама». Проклятый западный капитализм!
Наконец, кассирша пробила чек. Алла Геннадьевна полезла в сумку. Где он, этот чёртов кошелёк? Но сколько они ни рылась, рука никак не желала нащупывать его ласковых чешуек. Позади в нетерпении сопела длиннющая очередь.
Выругавшись, Алла Геннадьевна вывалила из сумки все вещи. Кошелька среди них не было.
- Какие сволочи! – воскликнула соседка Марина. – Вытащить кошелёк у бедной учительницы! Как только таких земля носит!
- И ведь ни одна зараза не заметила! – горько сетовала Алла Геннадьевна. – Оно им надо? Да что кошелёк? Помирать будешь на их глазах – фиг помогут! Либеральные ценности, ёлки-палки! Вот в Донецке детей убивают – хоть одна либеральная мразь бы пожалела! Не дождёшься!... Слушай, Мариночка, одолжишь мне немного? А то до зарплаты целая неделя, а дома – шаром покати.
Соседка развела руками:
- Ой, Аллочка, я бы рада, да у самой сейчас с деньгами туго. Так что извини.
Тринадцатилетняя Катя вбежала на кухню и, даже не поздоровавшись с гостьей, протянула матери глянцевый журнал.
- Мам, купи мне такую, - она указала пальцем на модель в норковой шубе. – Купишь завтра, если увидим?
Сконфуженная Марина пробормотала что-то неразборчивое, кидая неловкие взгляды то на дочь, а то на соседку.
- Ладно, я пошла, - недовольно поджав губы, проговорила Алла Геннадьевна.
С деньгами у неё, называется, туго! А сама собирается дочери шубку покупать – явно не дешёвую. Чёрствые эгоистичные люди!
Выбравшись из автобуса, Нина Родионовна на негнущихся ногах, засыпая на ходу, двинулась к дому. Люди, коими кишели улицы огромного города, сейчас казались обитателями страны сновидений. Скорей бы уж добраться до дома и завалиться спать!
После ночной смены организм требовал отдыха. В эту ночь рожали четыре женщины. Две – слава Богу, нормально, две – с осложнениями. Притом одну, считай, с того света вытащили. Последствия давнего аборта. Легко, непростительно легко женщины относятся к этой операции. Раз, убила ребёнка, и вперёд – к новым удовольствиям. А что такого? Все так делают. Как справедливо заметила эта бессердечная особа в автобусе, сейчас такое можно сделать легко. Только «слава Богу» ли?
Нина Родионовна никогда не скрывала своих либеральных убеждений. Даже сейчас, когда так вошло в моду слово «либераст», когда протесты на Болотной приравниваются к Майдану, а за сочувствие «узникам 6 мая» можно из высококлассной опытной акушерки в глазах начальства и коллег вдруг превратиться в саму посредственность и первого кандидата на увольнение. Но право женщин на аборты Нина Родионовна, будь её воля, существенно бы ограничила. Даже если б её за это исключили из «Яблока».
Яблоки… Сколько их на деревьях, на кустах! Зелёные, жёлтые с красными боками, ярко-бордовые… Стоп! Какие яблоки? Ещё только апрель-месяц!
Нина Родионовна помотала головой, отгоняя сонное наваждение. На какой-то миг оно прошло, но затем улицу стали заполнять одноногие мальчики. Эх, не дал бабке поспать! Но ничего – дома отоспимся. Про поезд Нина Родионовна соврала. Иначе б не сел. А мама как-то непохожа на него. Наверное, в папу пошёл.
Вот, наконец, родной подъезд. Осталось только подняться на лифте, открыть ключом дверь – и дома…
По телевизору шёл репортаж из Донбасса. Витя судорожно вцепился побелевшими пальцами в пульт и нажал кнопку «Выключить». Резким движением уронил на пол костыль. Чтобы поднять его, пришлось встать на здоровую ногу и нагнуться.
Эта война не была для него далёкой и чужой. Донецк – родной город, в котором он родился и прожил девять лет, нынче превратился в руины. Дом, с любовью построенный отцом, дружная семья, любовь и счастье – казалось, всё это было в прошлой жизни и не с ним. Сильные мира чего-то не поделили, и как аргумент в своих разборках использовали жизни, судьбы простых людей.
Никогда не забудет он отца, наколотого на выбитое взрывом стекло, ошмёток матери, разлетевшихся по комнате вместе с его оторванной ногой. Она прикрыла его от снаряда своим телом, чтобы он остался жив.
На кухне тётя Ира готовила ужин. Добрая женщина, замечательная! Она взяла Витю к себе, хорошо к нему относится. Скоро он пойдёт в школу. У тёти Иры родственница работает там директрисой. Говорят, люди там добрые, хорошие. Не то что эта злая тётка из автобуса! Ну так ей и надо – пусть теперь за свою чёрствость сидит без денег! Сама она, храпя во все дырки, не видела, как чуть не упавший на неё молодой человек лезет к ней в сумку, вытаскивает оттуда кошелёк и быстренько суёт к себе в пакет. Да и никто из пассажиров не заметил. Один только Витя.
Конечно, он мог бы крикнуть, поднять шум, разбудить тётку. Пока вор лихорадочно пытался бы покинуть автобус, его могли успеть схватить, вызвать полицию, отдать в руки правоохранительных органов. Да, мальчик мог бы предотвратить кражу. Но после таких мерзких слов не хотелось.
