Август

Каждый день августа хотелось смаковать, лелеять, вкушать как сладкую конфету. Бакинский август, притягательный как любовь, лил с неба потоки расплавленной синевы. Недаром август называют порой созревания инжира и винограда. Марево - сизое как рута, сизое как старушечьи вены - дрожало в воздухе и наливало сладостью янтарные гроздья и рыхлые ягоды смоквы. И они, истомленные, истекающие соком, с глухим стуком шмякались об асфальт, распластывались  липкой лепешкой, привлекали на пиршество мух. А разве нельзя и мухам побаловаться Божьим изобилием? Или они не Божьи твари?!
- Дурашка, Дурашка…
- Р-р-р!
- Стой, Дурашка, не вертись!
Рустам погладил собаку. Тотчас из окна двухэтажного дома высунулась встрепанная женская голова с повязкой на лбу.
- Я тебе сколько раз говорила, не трогать собаку. Мало ли какие у нее микробы. Заболеешь – клянусь жизнью твоего брата – лечить не буду!
- Обязательно моей жизнью надо клясться! – послышался вопль шестилетнего Камиля.- Почему его жизнью не клянешься?!
- Цыц! – прикрикнула мать.- Тоже мне - вчерашнее яйцо курицу учит!  Вот отец придет – все расскажу ему! Рустам, Руста-ам!
- Да, мама! – Рустам хихикал, но придал голосу серьезность, ибо легкомысленный смех не украшает девятилетнего мужчину!
- Привяжи собаку к дереву, мой руки, и поднимайся в дом. Обедать будем.
Обедать – это всегда хорошо. И пока Рустам привязывал Дурашку к айвовому дереву, мыл руки, мама уже выкладывала на стол салат из огурцов и помидоров и разливала по тарелкам суп с мясными тефтелями и горохом – любимое блюдо мальчишек.
- Бери хлеб.- Мать подвинула к Рустаму тарелку с хлебом.- А ты не болтай ногами,- обратилась она к Камилю. Тот сосредоточенно выскребывал со дна тарелки гущу и болтал ногами под столом. Голос матери вдруг стал просительным.
- Когда поешь, Рустамчик, отнеси дедушке немного супу. Я налила уже в банку.
- Ну, мам!!! – В планы Рустама явно не входило тащиться через весь поселок с кошелкой, когда можно провести остаток дня с толком! Окунуться в пенное, ласковое море, поваляться на песке, погрызть горячие соленые початки кукурузы, побегать с Дурашкой по берегу, залезть на дерево и собрать инжир, - да мало ли  еще важных дел! Он скорчил умоляющую рожу.
-Никуда инжир не денется,- сказала мама. – И море не убежит. А дедушка один, скучает, к нам ему приходить трудно, он старенький, надо его навестить, побаловать домашним.
Своего двоюродного деда, дядю матери, Рустам любил сложной любовью. С упрямым этим голубоглазым стариком было интересно, но долго рядом с ним находиться было нельзя. Старик обожал лук и чеснок, считал их панацеей от всех болезней, и ел по 3 раза в день. Возможно, поэтому и дожил до 81 года, пережив жену и дочь, всех младших братьев и дождавшись внуков и правнуков. Те благополучно процветали в другом городе, звали старика к себе, но он наотрез отказался покинуть свой маленький дом, крохотную печку и занесенный песком сад. «Здесь я родился, отсюда меня и вынесут» - отрезал он раз и навсегда, когда внук в очередной раз подступил к нему с уговорами. Тому ничего не оставалось делать, как поручить деда заботам матери Рустама и Камиля. Заботы были трогательны, щедры, но редки. Старик упорно отвергал чрезмерные ухаживания. «И у благодеяния шипы торчат» - повторял он, нимало не смущаясь тем, что эти слова задевают и обижают племянницу.
Но бывать  у старика было интересно. В первую очередь потому, что это был необычный дом, дом без мебели, по всем правилам старины. Вместо мебели в стенах были аркообразные ниши. В двух  из них была составлена нехитрая щербатая посуда. Племянница несколько раз грозилась выбросить допотопные пиалы с вытертым рисунком, и треснувшие блюдца, заменив их на новые. Но старик отстаивал это бедный, чистый хлам с достоинством, с тихим ропотом. В  другой нише были горкой уложены разноцветные одеяла и матрасы. Украшением дома были ковры. Мохнатые и гладкие, со сложным и простым рисунком, они были расстелены везде. И везде же на них были навалены овальные подушки-мутаки. Старик отдыхал на них днем, вечером же доставал из ниши матрас и яркое лоскутное одеяло и сооружал себе постель тут же на полу. Кровать, впрочем, была, но сиротливо пылилась в давно опустевшем курятнике.
В третьей нише за матовым стеклом  стояли книги. Старик был книгочеем и предпочитал книгу игре в нарды, домино и другим развлечениям поселковых пенсионеров. «Знание еще никого не отягощало» - неспешно отвечал он, когда ему говорили, что он давно уже выпил всю мудрость этих книг,  и лишь понапрасну утруждает свои глаза. Рустам любил особую прохладу стариковского дома, его беленую известью кухню с низеньким, в ладонь вышиной, столиком, с печкой-джейранкой (на ее рифленой поверхности был изображен скачущий джейран).  Медленная речь старика, тусклый блеск его голубых глаз – таких редких на Востоке - завораживали мальчика. Он выпадал из времени, он витал меж мирами, пока дедушка мерно рассказывал ему о временах минувших, о том, что видели и читали его глаза. Но за этим мерным повествованием можно забыть все дела мира сего! А кто, скажите на милость, будет с размаху кидаться в море, кто будет играть с Дурашкой, собирать на спор с соседскими мальчишками инжир и виноград (одну ягоду в корзину – пять в рот!), кто будет оценивать новые платья девчонок? Нет, пойдешь к старику –  и застрянешь там! Но мама смотрела так строго и вместе с тем просительно.
- Где банка? – проворчал Рустам
- Вот, - мать подала ему сумку с банкой, огурцами-помидорами и хлебом. – Иди, Рустамчик, завтра  искупаешься. Море тут рядом. А дедушке будет приятно.
Рустам шел и мрачно жевал по пути инжир, свешивавшийся с окрестных дач. В нагретом воздухе звонко лопались семена руты и черной крупой сыпались на дорогу. Пахучая, сине-зеленая рута была украшением и бедой их поселка. Она росла везде, лезла из камней, из асфальта, из слежавшегося песка, упорная и неистребимая как сама жизнь.
Рустам толкнул маленькую голубую дверь с заржавленной щеколдой. Давным-давно уже старик не запирал своих дверей. Да и было ли вообще время, когда эта дверь запиралась! Ключ символически оставлялся в расщелине забора, но двери всегда были прикрыты. Соседи знали друг друга с незапамятных времен и доверяли друг другу как самим себе, а может, и больше.
- А, пришел! – Старик приподнялся на мутаке. Он лежал в саду под навесом. – Зачем мама беспокоилась? Скажи ей спасибо. Положи туда.
Рустам принялся выкладывать банку и овощи на столик в кухне.
- Налей чаю себе и мне и иди сюда.
Старик держал в руках рубаи Хайяма. Рустам почувствовал  неладное. Слушать философские воззрения великого нишапурца под чарующий луковый аромат не представлялось возможным. Мальчик решил пойти обходным путем.
- Я все хотел спросить тебя, дедушка. У тебя на всех книгах печать.
Рустам открыл первую страницу. Все книги старика действительно украшал странный экслибрис. Старик в молодости увлекался  резьбой по дереву и даже подрабатывал этим занятием. Сколько поселковых хозяек хранили у себя на кухнях его печатки для украшения хлеба и лепешек! Все они были непохожи друг на друга, каждая была затейлива по своему. На одной, например, вилась виноградная лоза, другая изображала орла в полете, на третьей расцветала ветка розы с маленьким острым бутоном. Но экслибрис на книге был особый. Изображал он сидящего на осле человека. На плече у человека сидела обезьяна, а рядом с ослом стояла собака. Этот знак стоял на первой странице всех книг и вызывал интерес у всех, кто к нему присматривался, но старик отшучивался, говорил, что выдумал эту печатку в шутку, из одной любви к резьбе по дереву, которое он считал самым лучшим, самым достойным материалом для работы
- Ни камень, ни железо, ни стекло не сравнятся с деревом – говорил он. – От многолетнего соприкосновения с человеческой кожей полируются все предметы, но, ни одно не выглядит так благородно как дерево.
Глядя на переливчатые фигурки оленей и лошадей, когда-то вырезанных стариком, люди поневоле соглашались. Ни один материал не выглядел так сдержанно и бархатно как это таинственное дерево.
Рустам думал, что дед и сейчас отшутится, и он, переведя разговор еще на пару незначительных пустяковин, улизнет от старика. Но тот вдруг внимательно посмотрел на него:
- Хочешь знать… - задумчиво протянул он.- Ну, что ж, может тебе и вправду пора знать об этом.
Старик любил Рустама. Пожалуй, больше чем своих родных внуков и правнуков. Те были далеко, а старик давно миновал ту пору, когда за далеких беспокоишься больше. С возрастом начинаешь ценить то, что рядом и близко. Кроме того, в глазах Рустама постоянно горел тот пытливый огонек, который умилял старика.
- Вы все по одну сторону – говорил он родственникам при встрече. – А он, - и гладил рукой, похожей на узловатое дерево, голову Рустама – по другую! Мне он останется, он обо мне порадеет!
- Смотри, - выдохнул старик. Рустам чуть покачнулся, но усидел! - Что видишь?
- Человека на осле, собаку и обезьяну, - ответил Рустам.
- Осел, собака – передразнил старик. – Это все ты.
- Как? – не понял мальчик.
Дедушка взял паузу. Прежде чем известить отрока о чем-то важном, следует напустить на себя глубокомысленный вид. Отрокам приличествует терпение и благоговение!
- Самая большая фигура – человек,-  начал старик. – Видишь?
Рустам вгляделся. Фигура человека действительно была больше. Обезьяна на его плече вообще едва угадывалась по очертаниям.
- Это потому… Подожди, принеси еще чаю! – Рустам повиновался. – Так вот, это потому, что Бог вначале сотворил человека и дал ему тридцать лет жизни и сказал: « Эти тридцать лет будешь жить в свое удовольствие, любить кого хочешь, путешествовать, учиться, и все будет даваться тебе с радостью, и сердце твое будет веселым и легким. Нравится?» Человек сказал: «Да», а про себя подумал: «Хорошо, но только мало!» Но кто спорит с Богом?!
Потом Бог сотворил осла и тоже дал ему тридцать лет жизни и сказал: «Эти тридцать лет будешь работать, не зная отдыха, и в дождь, и в жару, и в снег. Работать ты будешь так много, что спина твоя будет стерта, копыта сбиты в кровь, а когда ты будешь не в силах нести слишком тяжелую поклажу, тебя будут считать упрямым, и бить палкой. Есть ты будешь прелую солому, и лишь изредка тебя будут баловать кукурузными початками. И это будет радостью твоей жизни. Нравится?» Осел заплакал и сказал: «Боже, не хочу я такой неприветливой жизни, не хочу мучиться 30 лет, дай мне только половину!»
«Хорошо,- согласился Бог.- Но куда же мне девать другую половину? – Я возьму, если можно, -выступил вперед человек.
Вот так у человека получилось… Сколько?
- 45 – подсчитал Рустам.
- Правильно! Потом Бог сотворил собаку, тоже дал ей 30 лет жизни и сказал: «Эти тридцать лет ты будешь днем и ночью стеречь чужое добро, будешь лаять на всех. Домой тебя пускать не будут, кто же пускает в дом дворового пса? Грызть ты будешь кости. Когда же ты состаришься и ослепнешь на хозяйской службе, тебя выгонят пинком за ворота. Ах, да… Изредка тебя будут баловать теплой похлебкой. Это будет твоей радостью. Нравится?» Собака заплакала и сказала, что тоже не хочет таких долгих мучений и попросила дать ей только половину. Понял, что случилось дальше?
-