Физика без лирики

привыкли: в северной столице погода неподвластна Ярилу и подчиняется лишь богу ветров Стрибогу.
Пашка вылез из машины. Оставив её перемигиваться „аварийкой“ с такими же нарушителями дорожных правил (парковки у ЦПКиО не имеется),  Пашка перебежал на другую сторону Приморского проспекта и спустился к гранитным глыбам набережной. Записки корявым шрифтом, спрятанные в разных местах, словно в шпионском боевике, одна за другой вели его сюда. Пашке уже порядком надоела эта игра.
Что за дурь! - отдувался грузный увалень Пашка. - Если это не последняя, я, бл..., не знаю, что я сделаю!
«Положите деньги в банку и уходите». - требовала очередная записка.
Слава тебе яйца! - шумным выдохом поприветствовал апофеоз этого фарса Пашка, доставая из кармана пять чёрно-зелёных купюр. Он завинтил крышку на жестяной банке и поставил обратно на камень. Развернулся, стал неуклюже карабкаться вверх по откосу.
Банка дёрнулась, спрыгнула с гранитной плиты и быстро поплыла к другому берегу.
Нельзя откладывать на по-том... нель-зя, нель-зя... - как бы задавая словами ритм, приговаривал Григорий Эдуардович в густых зарослях противоположного берега, торопливо наматывая на локоть леску. - Пашка ж не слепой и наверняка не круглый дурак: видел привязанную к банке леску и конечно догадался, для чего она привязана. До входа в ЦПКиО метров пятьсот, и досюда, стало быть, ещё столько же. Плюс касса, очередь, билет, плюс контроль... Хотя какой, в этих-то обстоятельствах, для Пашки контроль! А, ладно. Один чёрт, минут пять в запасе имеется с гарантией. А через пять минут он, Григорий Эдуардович, уже смешается с толпой. Попробуй его тут найди.
Пашка стоял у машины и курил. Он словно и не был охвачен азартом преследователя. Он уже открыл дверцу, собираясь уезжать, как со стороны острова послышался громкий свист. Пашка пригляделся. На том берегу стоял человек и делал руками какие-то знаки.
Значит, не показалось. Угадал, - нерадостно улыбнулся Пашка. Он снова поставил машину на сигнализацию и потрусил к мосту, ведущему на остров.
Григорий Эдуардович в меру быстрым шагом (чтобы не особо выделяться) шёл по аллее в направлении выхода из парка на Крестовский остров. В кармане он ощупывал своё сокровище, пять хрустящих шершавых бумажек. Стоп! - вдруг осадил себя он. - А если всё же дежурят у выхода?
В оперативную акцию по его захвату он не верил. Милиция давно предоставила обществу заниматься своими проблемами самому. Она „на трупы“ не успевает выезжать - что им какие-то несчастные пятьсот долларов! Даже слушать не будут. Посмеются разве что. Хотя над бандитами нынче даже милиция не осмеливается смеяться в открытую. Не то чтобы боятся. Наверное, нет. Просто из осторожности проявляют как бы уважение. Понимают, наверное, что из одного теста сделаны, но разведены самой этой долбаной жизнью по разные стороны баррикад.
Нет, милиции он точно не боялся. Да и не знает милиция его в лицо. Для них он всего лишь посетитель. Гуляка. Праздный мэн из толпы. Но если вдруг на выходе его заметит кто-то из Пашкиных дружков, бывавших в их дворе, либо сам Пашка - подозрения возникнут. А у бандитов, известно, от подозрения до приговора разговор короткий. И приговор - не пара лет за хулиганку. Бандитский приговор знамо какой. «Чёрт! Раньше надо было думать, что здесь всего два выхода. Чёрт!»
Мрачнея лицом и постепенно замедляя шаг, он поравнялся с колесом обозрения. «Прокачусь, осмотрюсь, - решил он. До вечера перекантуюсь, если что. Среди людей не страшно. А там видно будет».
В вышине стало ещё прохладнее. Ледяной бриз заставил Георгия Эдуардовича застегнуть до конца молнию и надвинуть плотнее капюшон ветровки. Он огляделся. Видно, конечно, не очень, но вроде ничего и никого подозрительного на обоих мостиках не наблюдается. Он немного расслабился. Принялся рассматривать окрестности, действительно, с настроением праздношатающегося отдыхающего. У которого, к тому же, за душой немалые денежки. И он... Да, он может позволить себе кутить! Правда, сперва неплохо бы выбраться отсюда. Живым, - уточнил он, но уже как бы в шутку.
Он склонился через перила кабинки и посмотрел вниз, выбирая кратчайший путь отступления. И мгновенно забыл про пронизывающий до нутра ветер. Стало жарко. У подножия колеса обозрения, облокотившись на невысокую ограду, стоял Пашка и приветливо махал ему рукой. Рядом подпирали задницами перила два бритых „качка“.
Вниз, навстречу неминуемой расправе, кабинка, до того ползущая не быстрее улитки, мчалась со скоростью света.
- Погодите, дядя Гриша, не спешите, - жестом остановил Григория Эдуардовича Пашка, когда кабинка добралась до помоста, - прокатимся ещё? Я, глядите, нам билетиков прикупил! - Пашка сиял. - Я ведь даже в детстве на этой штуковине не катался. Хочется ужасно. А вы?
Григорий Эдуардович без сил опустился обратно на холодную скамейку.
- Зачем вы так, дядя Гриша? - мягко сказал Пашка, когда кабинка начала набирать высоту. - Погодите, погодите, молчите, - пресёк он отчаянный порыв Григория Эдуардовича исповедаться. Вспыхнувшие было отчаянной надеждой глаза собеседника снова потухли. - Я всё понимаю, дядя Гриша. Жопа полная вокруг, беспредел, денег нет, бардак беспросветный. Знаете, самому иногда хочется порвать всех ублюдков в лоскуты. Жить надо, да, дядя Гриша, приспосабливаться, судьбу за жабры хватать, коль попёрла такая карусель. Рулетка, блин. Хочется, понимаю, не упустить момент. Но... Не ваше это, дядя Гриша. Не ваше! Посмотрите на себя. Вас дети уважают, любят. Вам разумное и вечное нести. Вот ваш крест. А здесь? - Пашка словно полководец на поле битвы обвёл рукой вокруг. - Здесь нужны те, кто на поступок способен. Поступок, понимаете? Знаете, таким море по колено. Разум тут ни при чём, семи пядей во лбу не надо. Тут харизма нужна. Бывают, знаете, такие: вот он буром идёт, напролом, у всех чуть ли не на виду. Хапает, режет, грабит. Хватай такого, казалось бы, бей его, в кутузку сажай. Ан нет. Все понимают: ему - можно. А другой наоборот, осторожничает, собственной тени боится. Всё вроде рассчитает правильно, всё-то он предусмотрит. Чтоб комар носа. Чтоб не дай бог. Чтоб чики-чики всё. И не жадничает вовсе. Не борзеет. Но - не дано. Всё равно на какой-то пустяковине, случайной мелочи проколется. Сама фортуна против, понимаете?! - Пашка неспешно достал из кармана телескопическую дубинку и поигрывал ею в руках: то вдруг сложит её с лязгом в воронёный кругляк, то выбросит ловким движением фокусника обратно. -   Стадо оно и есть стадо. Попал в стадо - мекай себе по-тихому и жуй, что дают. Повидал я таких, дядя Гриша. Крысёнышей этих с сальными глазками. Предприниматели, блин, коммерсанты. Начальнички, мать их, бывшие да теперешние. Откусить по-быстрому от общего пирога и в норку к себе - авось не достанут их. Верите, пальцем к ним противно прикасаться. Так я и не пачкаюсь, ха! Пусть себе сами ямы роют. На них даже пули иногда жалко. Так и гниют в яме живьём. Присыпать только хорошенько, чтоб не выбрались…
- Стой! Куда, сука?! - Пашка едва успел схватить за шкирку Григория Эдуардовича, уже было перевалившегося через перила кабинки, которая болталась теперь в самом зените своей орбиты. Втащил почти бесчувственное тело обратно и бережно усадил на скамейку. Бледное лицо учителя застыло в жуткой гримасе. Подобную обречённую решимость, быть может, выражает лицо камикадзе, ведущего свой самолёт на таран. - Лёгких путей ищем, дядя Гриша? Успеете ещё, - пообещал он, вновь нацепив на себя маску благодушия.
Григорий Эдуардович смотрел вдаль и молчал. Говорить смысла не было. Умолять и плакать? Почему-то тоже как отрезало. Видимо, гордость какая-то у него всё-таки имелась. Глупая бедняцкая гордость. Хотя гордость, если честно, всегда бедна и глупа.
Даже спросить, на чём он прокололся, не хотелось. Какая теперь разница? Впрочем, Пашка, будто прочитав его мысли, продолжал:
- Кеды у вас, дядя Гриша, приметные. В таких, помню, полгорода раньше ходило на физкультуру. Понимаю, на ответственные мероприятия обувь спортивная - самое то. Но ведь... Сейчас всё больше в кроссовках, дядя Гриша. Я случайно из окна белые подошвы в сумерках увидел. Ну, покурить я... после... ну, вы понимаете... девушка в гостях, то да сё. Потом, через часок, такие же в ваш подъезд побежали. Следы назавтра на газонах - этот рисунок ни с чем не спутаешь - сколько мы таких кедов за школьную жизнь изорвали! А, дядь Гриша? У меня на лестнице потом такие же. Вы бы хоть письмо догадались в ботинках отнести. Впрочем, откуда вам знать, что у нас сосед ремонт затеял - все полы в мелу. Но я тогда на вас и не подумал. Мало ли у кого кеды. Потом племяш мой записку увидел. Ой, говорит, у нас в школе, говорит, так же смешно букву „Д“ печатают. Глазастый. Как „Л“, говорит, получается. Мы, говорит, всегда объявления вслух читаем и ржём. Тут я уже кумекать начал, хер к носу примерять. Нет на да поменял. Жду. Дай, думаю, корешок мой за учителем последит, когда я бабло относить пойду. А вдруг, думаю…
- Приехали, дядя Гриша. Пойдём, что ли, теперь на машине покатаемся? Пока не сгорела ещё, а? - Пашка подмигнул и протянул руку, чтобы помочь Григорию Эдуардовичу выбраться из кабинки. Они пошли по направлению к выходу. Будто прогуливаясь: непослушные ноги отказывались двигаться быстрее. Пашка не торопил.  Двое громил топали сзади неподалёку.
- Вы, дядя Гриша, с моста не прыгайте, ладно? - участливо предупредил Пашка. - Там мелко. И воняет.

- Куда это мы? Где? Зачем, а? - Григорий Эдуардович впервые за последний час подал голос. Машину тряхнуло на ухабе, затем его прижало к двери на повороте, ещё тряхнуло, ещё... Он поднял навсегда, казалось, поникшую голову и обомлел.
- Домой вас привёз, дядя Гриша, домой. - Голос Пашки также, наверное, впервые звучал серьёзно. - Чего вам, думаю, толкаться в автобусах.
- Но...
- Не надо, дядя Гриша. Лучше молчите, ладно? Я тоже - могила. Эти быки, - он кивнул на братков в машине, подъехавшей следом, - вообще не в теме. Я их втёмную напряг, по дружбе. Баксы себе оставьте. Заработали. И простите меня, ладно? Я просто показать вам хотел, как нелегко это - на нашей войне. Только не суйтесь в пекло, богом заклинаю. Зубы сожмите и терпите - не ваши это разборки. А мы... мы когда-нибудь угомонимся. Перестреляем друг друга, и заживёте вы спокойно. Я пока вам буду по соточке в месяц отстёгивать, годится? Считайте, спонсорская помощь российскому учителю. Не от этих  же сучар кремлёвских ждать. Работайте, племяша моего уму-разуму учите. Я в вас верю.
- Я...
- Всё! Валите, дядя Гриша. Пока не передумал.