Вот такое черно-белое кино

Несколько слов вместо пролога

Не знаю, как для вас, мои дорогие читатели, а для меня Предновогодье дороже не меньше, а может и больше самого праздника. Праздник – это в основном ведро «Столичного», плов, долма, курица, шампанское, телевизор, «Ирония судьбы». Незыблемо и фундаментально.

    То ли дело Предновогодье! Это - предтеча! Предвкушение! О-о-о! В эти предпраздничные, суматошные дни все мы немного становимся детьми. Чуть-чуть хочется верить в чудо. Ну, вот, еще немного, чуть-чуть, и сказка непременно случится. Ведь не может быть, чтобы она не случилась! Ведь в это время даже у Судьбы должно быть хорошее настроение, и она может улыбнуться. Хочется верить, что улыбнется…

Но, во всяком случае, бациллы предновогодних дней уже сыграли со мной странную шутку. Заметки к памятным датам, дню рождения и смерти писателей и поэтов предполагают освещение их жизни и творчества. Я этого делать сегодня не буду. Лишь скажу, что герой моего маленького эссе-поэт Юрий Левитанский. И чтобы уж совсем не уклоняться от канонов литературной статьи, отмечу, что родился он 21 января 1922 года в украинском городке Козельце Черниговской области. Дальнейшие места обитания — Киев и Сталино (ныне Донецк). В школе мечтал быть астрономом, но стал поэтом. Учеником начал публиковать стихи в газетах.  Затем Москва, знаменитый ИФЛИ, постигал философию и литературу вместе с Твардовским, Слуцким, Самойловым... С 3-го курса Левитанский ушел добровольцем на фронт. Отвоевал от Москвы до Праги, сначала рядовым пулеметчиком, потом командиром. Строчил из пулемета и писал стихи — как же без поэзии! — для армейской печати. Первый сборник стихов «Солдатская дорога» вышел в 1948 г. в Иркутске. Затем появились сборники «Встреча с Москвой» (1949), «Самое дорогое» (1951), «Секретная фамилия» (1954) и др.В 1963 г. он публикует сборник стихов «Земное небо», сделавший автора известным. Левитанский переезжает в Москву. Автор 26 сборников стихов и пародий. Песни на стихи Юрия Левитанского звучат в кинофильмах «Москва слезам не верит», «Рыцарский роман» В 1995 году на церемонии вручения Государственной премии Левитанский обратился к Президенту России Ельцину с призывом прекратить войну в Чечне. Юрий Левитанский скончался 25 января 1996 г. в Москве. Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.

Вот, пожалуй, и весь официоз. А я, - уж простите меня, - расскажу то, что хранит мое сердце. Как помню. Как люблю. Ведь скоро Новый Год. Сказочный праздник. А сказка и официоз плохо сочетаются.

Лето 19… года… Солнце, а может счастье прыгает в моих темных глазах, и теплой рукой гладит по голове. Мы едем с родителями в Булдури, маленький курортный поселок Юрмалы. Там рядом с морем и лесом в бревенчатом доме нас ждет хозяйка Анна Сергеевна. Дом ее старый, но добротный и крепкий, с лесенкой на второй этаж и печкой на первом. Печка топится сосновыми ветками и оттого в доме даже летом пахнет чем-то смолистым, пряным и празднично-новогодним.

Анна Сергеевна – вдова, живет с дочерью Мартой. Дочь латыша и русской – красавица. За огромные серо-голубые глаза и прямые пепельные волосы мать зовет ее Сольвейг. Но в отличие от ибсеновской героини Марта смешлива и жених ее рядом.

Влюбленные друг в друга жених и невеста почти целыми днями вместе. Поэтому Марту мы видим редко, а вот соседа Анны Сергеевны, долговязого Улдиса – часто. Старик одинок, словоохотлив, а у Анны Сергеевны такое вкусное земляничное варенье, рассыпчатая картошка и жареные лисички в сметане!

После ужина Улдис прикладывает бледные пальцы к печке, и они постепенно розовеют. Август в этих краях похож на бакинский октябрь, вечерами становится совсем зябко. Но огонь старой печки творит чудеса. Очертания предметов меняются, пламя дрожит в капле земляничного варенья, с которым Улдис пьет чай, а  глухой мерный голос его останавливает время. И вновь запускает его… Улдис читает Левитанского. В то лето я впервые слышу об этом поэте.

Но у Рижского взморья все тише стучат поезда.
В заметенном окне полуночная стынет звезда.
Возле Рижского взморья, у кромки его берегов,
опускается занавес белых январских снегов.
Опускается занавес белый над сценой пустой
и уходят волхвы за неверной своею звездой.
Остывает залив, засыпает в заливе вода.
И стоят холода, и стоят над землей холода.

Анна Сергеевна поглядывает на него иронически. Ее кумиры - Пушкин и Некрасов. Восторгов соседа по поводу неизвестного ей Левитанского она не разделяет и снисходительно улыбается. Улдис нервничает и, растягивая гласные, принимается убеждать:

- Вы умная женщина, Анна Сергеевна, а ничего нового и принимать не хотите! И напрасно! Я вам говорю: Левитанский - замечательный поэт. Умница, философ, фронтовик!

«Фронтовик» в устах старого Улдиса –наивысшая похвала. Он был особенным латышом – старый Улдис.

Анна Сергеевна усмехается и протягивает ему очередную чашку чая. Старик чуть озорно поглядывает на нее и продолжает как ни в чем ни бывало:

Мне нравится иронический человек.
И взгляд его, иронический, из-под век.
И черточка эта тоненькая у рта —
иронии отличительная черта.

Мне нравится иронический человек.
Он, в сущности, — героический человек.
Мне нравится иронический его взгляд
на вещи, которые вас, извините, злят.

- Можете усмехаться, сколько угодно, Анна Сергеевна, но это тоже Левитанский! Палдиес! (Спасибо).

В голубых глазах старика вспыхивают искорки. Шаль Анны Сергеевны бросает  ажурную тень на печку,  и над углями вьется тонкий пряный дым. Мое маленькое сердце жаждет приобщения к чуду. Oно растворено в особом запахе старого дома, ягодах земляники в коричневой керамической вазе и глухом голосе Улдиса, нараспев читающего Левитанского…

Еще оставалось несколько лет до меньшовской «Москвы», которая слезам не верит, в котором прозвучал знаменитый «Диалог у Новогодней елки», и, до не менее знаменитых, даже каких-то сакральных строк: «Каждый выбирает для себя. Женщину. Религию. Дорогу».

Еще оставалось несколько лет до знаменитого ответа Левитанского какому-то незадачливому журналисту, который, придя брать к поэту интервью, попросил: давайте обозначим круг тем, главных идей вашего творчества. Левитанский печально вздохнул:  «Дорогой мой, у поэзии и у любви круга нет»...

И еще оставалось несколько лет, прежде чем поэт и философ, Левитанский встретил главную любовь своей жизни. По иронии судьбы, здесь в Юрмале.

«Судьба сочинила пьесу, а мы в ней сыграли»— не раз говорил жене Юрий Левитанский. С Ириной Машковской он познакомился в 1985 году в Юрмале. Она была 19-летней студенткой провинциального университета, он, 63-летний, — одним из самых известных поэтов своего времени.
 
Незадолго до смерти он сказал: «Знаешь, а ведь ты была права: главное — когда есть ты и я, нас двое, мы нужны друг другу. Когда есть стол, бумага и карандаш. И когда ничего не болит…»

Читать письма, адресованные не тебе, конечно плохо. Читать письма, полные любви, плохо вдвойне. Будто прикасаешься к обнаженному человеческому сердцу. Неловко и трепетно. Но так наверно всегда бывает, когда предвкушаешь чудо.

«… Сегодня была по телевизору передача обо мне, телефон буквально раскален — звонят, и звонят, и звонят самые неожиданные люди из Москвы и даже из других городов — а мне бы только тебя нужно, и чтобы мы вместе смотрели, и ты была бы рада — тогда и я бы испытал настоящую радость, а так — это мимо меня».

«Жду тебя с нетерпением, хотя и то мне грустно, что предстану я пред тобою, при всем моем «помолодении», измученным и усталым, а не таким, каким мог бы и хотел предстать пред твоими родными очами, и все-таки жду с огромным нетерпением — а там уж будь что будет…»

              «… Понимаю, что не должен этого делать, что расстрою тебя опять, — а вот не могу иначе, как ни стараюсь, — ведь я как бы разговариваю с тобой таким, увы, странным образом, на бумаге…»

             «Перечитал свое письмо, хотел его порвать и выбросить, да не смог. Если ты сумеешь это все понять и это мне простить — буду любить тебя больше, хотя, клянусь тебе, больше уж, кажется, некуда. Безумно тебя люблю, и жду, и буду ждать — когда-нибудь ты поймешь, чего мне это стоило, и, как мне это было трудно»

«Прочти, ради Бога, — ну не принимай все слишком близко к доброму своему сердцу! — надеюсь, завтра будет письмо, и мне полегчает немного, и пойду утром заказывать разговор с тобою и снова ждать, ждать, ждать…»

А это уже вспоминает вдова поэта, Ирина Машковская: «Он никогда не читал мне своих стихов. Я видела его декламирующим свои стихотворения только на поэтических вечерах. В кругу близких друзей он мог спеть одну из очаровательных песенок собственного сочинения, про кепочку к примеру... Но от чтения стихов он отказывался.

Зато в эти десять лет я была первым его читателем. Он аккуратно перепечатывал на стареньком «Рейнметалле» свои неровные строчки со смешным наклоном влево и с серьезным видом протягивал мне, глядя поверх очков. Я садилась рядом, читала - и у меня перехватывало дыхание. Чтобы скрыть слезы, я указывала, например, на злоупотребление запятыми.

- Филолог! Это же авторская пунктуация!

Однажды, как бы безразлично, он дал мне прочесть вот это:

Зачем послал тебя Господь
и в качестве кого?
Ведь ты не кровь моя, не плоть
и, более того,
ты даже не из этих лет -
ты из другого дня.
Зачем послал тебя Господь
испытывать меня
и сделал так, чтоб я и ты -
как выдох и как вдох -
сошлись у края, у черты,
на стыке двух эпох…»

Она предчувствовала, что он умрет, когда ее не будет рядом.

Так и случилось - 25 января 1996 года. Он ушел на встречу администрации президента с интеллигенцией - и не вернулся.

Один и тот же сон мне повторяться стал:
Мне снится, будто я от поезда отстал.
Один, в пути, зимой, на станцию ушел,
А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел,
И я хочу бежать за ним - и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу.


…Вот и я бегу. Бегу от своей памяти, бегу отчаянно, и понимаю, что никуда от нее не убежать. Мягко, но настойчиво возвращает она меня в маленький бревенчатый дом на Рижском взморье, где маленькая девочка с необычными для Прибалтики темными глазами слушает долговязого старика у печки. Пламя дрожит в капле земляничного варенья, с которым Улдис пьет чай, а  глухой мерный голос его останавливает время. И вновь запускает его… Улдис читает Левитанского. Все еще живы. Все, все…

Нескончаемой спирали бесконечные круги.
Снизу вверх пролеты лестницы – беги по ним, беги.
там, вверху, под самой крышей, в темноте горит окно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я люблю сюжет старинный, где со всеми наравне
я не первый год играю роль, доставшуюся мне.
И, безвестный исполнитель, не расстраиваюсь я,
что в больших твоих афишах роль не значится моя,
что в различных этих списках исполнителей ролей
среди множества фамилий нет фамилии моей.
Все проходит в этом мире, снег сменяется дождем,
все проходит, все проходит, мы пришли, и мы уйдем.
Все приходит и уходит в никуда из ничего.
Все проходит, но бесследно не проходит ничего.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в