Портрет

Я хотел нарисовать твой портрет… изобразить тебя на холсте… увидеть тебя красками на картине и запечатлеть твой образ навсегда в статическом совершенстве. Мне хотелось обладать тобой, овладеть твоим взглядом, наслаждаться твоими глазами, которые бы смотрели только на меня. Но с чего же мне начать?

С чего начать картину той, которая способна погубить? Как нарисовать мне тебя? И не погубишь ли ты меня после?

Твоя история заворожила меня, приковав все внимание к твоей персоне, к твоему кошачьему нраву, к твоей тонкой натуре и твоему характеру. Но как теперь все это изобразить, когда, оживив тебя, я позволю тебе меня уничтожить?

Взяв грифель, я подошел к большому полотну и вгляделся в белоснежную бездну. Ведь это пространство, на котором я буду изображать тебя, эта карта твоего лица, твоих глаз, твоих бровей и губ, здесь будут вырисовываться очертания твоего властного, но такого женственного подбородка, твои скулы, и волосы, в которые будет заплетен всё тот же красный цветок. Он как будто бы будет заключен в твои волосы, будет заложником твоей красоты,  и его я изваяю увядающим… Я заключу в нем тайну, которая будет известна только тебе – этот красный цветок в твоих волосах будет олицетворять меня.

На холсте оставалась всё та же пустота. Ни одного штриха, ни одной черты, только совершенно белое пространство. Я занес руку над тобой и стал вырисовывать твои глаза. С глаз мы начнем, с твоих ресниц, с того холода, который есть в твоем образе и таит в себе всё мироздание. Юдифь… Ты ласкова можешь быть, твои глаза смеются, они полны тепла и нежности ко мне сейчас. В твоём взоре я описываю привязанность, ведь я твой создатель, и ты довольна, что я рисую тебя.

Бесконечность твоих глаз скрывает что-то очень важное, словно бы ты больше хотела показать свою приятную натуру, но где-то внутри, за пределами взгляда, за четко выписанными зрачками таится хитрость и ледяная хватка. Твои глаза стали похожи на глаза дикой кошки, которая мечтает выпрыгнуть из засады и разорвать добычу, но при этом всё больше прижимается к земле и крадучись пытается смутить свою жертву. Ты смотришь на меня чуть прищуриваясь, как бы решая, что делать со мной.

А вот если я сейчас, оторвав грифель от холста, просто порву твой несостоявшийся портрет! Не надо на меня так смотреть! Ты пугаешь меня своей холодностью, проступающей слишком явно из-под доброты своего взгляда.

Давай попробуем представить очертания твоего носа, такого пропорционального и изящного. Носик женщины всегда вызывал у меня задор, если я целовал его. Я нарисую твой носик таким, каким хотел бы увидеть его у своих детей! Он будет благороден и изящен, и его я нарисую с легкостью, присущей тебе. Ведь ты легка и беззаботна, и в твоем характере воздушность…

Бесчисленное количество раз я пытался представить тебя. И всякий раз, когда ты приходила ко мне во снах, я видел твои губы. Уста твои всегда целовали меня, они прижимались к моей груди, к моим ладоням, к шее, к сонным губам моим, и нежно лобзали мою кожу. Твои губы говорят, даже когда ты молчишь. Они улыбаются, когда ты хочешь получить что-то, и они печальны, когда цветок в твоих волосах увядает. И сейчас я рисую твои губы с долей грусти, со слезой на глазах, с вздохом, потому что они не улыбаются мне. Уста сомкнуты, губы будут красные, как предзакатное солнце, и тонкие, как шелк. Ты целовала меня в ту ночь, и чем слаще я ощущал твои губы, тем больше они меня поражали. Ты умеешь целоваться, ты делаешь это виртуозно, полностью порабощая мужчину, которого целуешь, и отдаваясь этому целиком. И когда ты прикасаешься губами ко мне, этими губами, какие сейчас я пытаюсь нарисовать на холсте, на них ощущается яд, ведь ты смертельно опасна в своей страсти.

Очертания лица, твои щеки, твой лоб, который я целовал ночью, твои уши, что я чувствовал меж пальцев и мочки ушей, которые я лобзал, твоя прическа, столь удивительная и необычайная, что сама Мария Антуанетта позавидовала бы тебе, твой образ полон моей страсти.

Я нарисую твою шею, пожалуй! Пусть каждый аккорд моей живописи будет приближать меня к погибели. Изящество твоей шеи я уподоблю лебедям! Тонкая и нежная, шея, созданная для поцелуев, манящая мужчин и разводящая огонь в их сердцах. Прикоснуться к ней губами, облизывать ее, пока ты будешь спать иль в лифте, когда никого нет, или в театре, когда внимание толпы приковано к Юдифи на театральной сцене! Я целовал твою шею так, что ты вздыхала, и подавала голову назад, чтобы я целовал тебя и дальше. Ты подставляла шею, и я изучал тебя в ощущениях, в прикосновениях к твоей коже, а сейчас я смогу тебя изобразить в красках. Но разве мои поцелуи были лобзаниями бедноты? Неужели твоя шея не достойна чего-то столь же драгоценного, сколь таится в твоем сердце? Я нарисую скромное бриллиантовое колье, которое будет довольно ярко сверкать, но потускнеет под моими красками, ведь ты его затмишь собой!

Я изучил тебя немного. Ты взбалмошна, коварна и сильна, твой характер никогда не даст тебе стать моей жертвой. Ты отвернешься раньше, чем я дам тебе повод. Ты скажешь «нет», и в той игре исчезнешь, оставив меня с моими размышлениями, скажешь своё «прощай», и пропадешь. И на том портрет был бы закончен, но… через неделю или две я вдруг вернулся к нему. Я стал рисовать твои плечи, и чуть ниже стал рисовать твою фигуру. Ты не позволила мне! Твой взгляд в миг изменился, и ты стала кричать, чтобы я не прикасался. При всём ты любишь аристократизм и тонкость собственных манер. Нарисуем кружева, шитьё и аппликацию. Ты хочешь платье, старинное прямое со стройными расшитыми серебром складками, которое носили раньше. Ах, обнаженная была бы ты намного лучше! Но раз ты хочешь строгое и яркое одеяние, так пусть и будет. Я шелк вплету в него, и золотые нити, и тонкий аромат духов – помажу только холст. Оптимизируем объёмность кринолина: платье будет более плоским спереди, а складки ткани превращу в турнюр. Ты улыбаешься глазами, ты довольна!

Я вижу, как ты пронизываешь меня взглядом, как пытаешься ты в меня заглянуть, узнать ту тайну, отчего я тебя нарисовал. На заднем фоне ничего, лишь белый свет. Я нарисую осень сзади. Но осень будет в доме, в торжественности и скромности одновременно. Ты сидишь на резном стуле, и черной краски будет довольно. Ты с восхищением смотришь на меня, а позади на полке смотрит деревянная фигурка, и ухмыляется. С чего бы?

Еще один момент. Твоя рука. Мне так нравилось ласкать твои пальчики, я целовал их, брал в рот и лобзал, и понимал, что ты совершенна, и твои руки можно целовать всегда. Я действительно любил тебя. На пальце я нарисую кольцо. Оно будет контрастировать с твоим колье, оно будет отражать свет, падающий из окна, не вошедшего в композицию. Кольцо, приковывающее внимание. Бриллиант… большой и крепкий, он будет символизировать твою неприступность, ведь если у женщины кольцо, она чужого, значит.

Портрет почти закончен. Я нарисовал тебя, твой образ, твои глаза, характер твой и темперамент. Ты не обладаешь преданностью, при этом ты приковываешь к себе. Твои намеки, меняющийся взгляд, и безжалостная хитрость в каждом изгибе… чего же так не достает картине?

Кисти влажны от красок, на холсте появляются сами собой очертания твоей второй руки. Всё больше черного, всё больше резких черт, и твои пальцы, совсем не нежные здесь, они жёстко сжимают что-то. О боже!!! Это я! Второй рукой ты на картине сжимаешь мою отрубленную голову, держа ее за волосы, будто это голова манекена. Ты держишь крепко ее, как будто свою добычу, а в глазах довольство и удовлетворенность. Ты получила то, чего так пожелала. А краски, они размыты, не видно глаз, нет четких очертаний моих губ, но отчетливо ощущается, что это голова, моя.

Оставила меня ты без головы, Юдифь моя! Меня ты погубила!