Баба Настя, моя бабушка по маме, была полуграмотной – писала плохо и коряво, но читала хорошо и много. Для чтения надевала очки в большой роговой оправе, дужки которых были связаны веревочкой. Читая, шевелила губами.
Она была вечной домработницей. Вдовой с двумя детьми вышла за вдовца Василия, имевшего на руках четверых детей. Потом у них родились по порядку: тетки Зина и Таня, моя мама – Евдокия и последыш – дядя Ваня.
Баба Настя всю жизнь просидела дома, вела хозяйство и глядела за детьми. Дед Василий был кузнецом, так что без работы и без хлеба семья не сидела.
Дед почти не пил, но если пил, то водку и по стакану сразу. На гулянках и по праздникам выпивал по два стакана, и всё.
Если, что было не по его, насупившись, смотрел на бабу Настю, а она говорила: «Не косись, не косись. Я тебя не боюсь».
Так и жили.
Дед Василий умер 04 января 1957 года от рака желудка. Я помню, как привезли меня в квартиру дяди Вани, где умер и в последнее время жил дед. В гробу я его не видел, только помню много людей в тесной прихожей. Я видел в основном их ноги, мне было пять лет.
При бабе Насте пекли много – по два раза на неделе. Она ставила хорошее тесто. Пекла, как правило, пирожки с картошкой, вернее – жарила их на постном масле. Кроме того, жарили шаньги и пончики, а плюшки с сахаром и маком – пекли в духовке.
Пироги пекли с капустой-грибами, капустой-соленой рыбой; капустой-яйцами; рисом-яйцами и с яйцами-зеленым луком. Мясные пироги пекли по праздникам.
Последствием наличия большого семейства было то, что баба Настя не умела печь маленькие пирожки.
Они у неё выходили со взрослую ладонь – так рука берёт (говорила она).
Конечно, при наличии более десяти ртов, быстрота приготовления пищи имела огромное значение – вот рука и привыкла – четыре пирожка на большую сковороду – три сковороды и готово на всех. Всего час времени.
Меня она звала Вовкой. Я не помню, чтобы она меня целовала, только гладила по голове и прижимала к себе. Жалела. Когда я между делом просил чего-нибудь поесть, она отрезала кусок хлеба (по 18 коп.), поливала его постным маслом и насыпала сахар-песок. Вкусно было необычайно.
Её подружкой по Ульяновской, где мы жили в коммуналке на два семьи, была баба Ольга, что жила через стену по соседству с нами, в семье Соловьёвых, но мы имели общую веранду, выходящую во двор.
Все её звали в одно слово «Баболя», она играла роль домового диспетчера. По старости и от непосильной работы в колхозе она почти обезножила и всегда лежала на своей кровати в комнате, окном выходившей на веранду. Поэтому она видела кто, когда и куда уходил и приходил, и все имели полную информацию о передвижениях всех жителей нашего дома.
Диспетчеризация производилась примерно так:
- Вовка! Вовка! Ты в библиОтике был? . . Книжки получил?
- Получил . . . получил, Баболь!
- Ты книжки то обляпи, обляпи – скоро в школу! – наставляла Баболя.
Она родилась в деревне и всю жизнь проработала в колхозе.
В город Соловьевы попали из-за своей дочери, тети Нины, которая много лет проработала деревенской учительницей, получила звание «Заслуженный учитель РСФСР», и смогла переехать в город.
Странно, но бабули-подружки имели почти одинаковые пенсии. Баба Настя получала 19 рублей, как домработница, а Баболя – 19 рублей 50 копеек, как «заслуженная» колхозница.
Баболин дымчатый кот Пушок был мужиком, что надо! Из своих периодических походов на кошек, которые длились 3-5 дней, он возвращался «побитым» - не то слово.
Вот одно из его возвращений: правый глаз полузакрыт, нос исцарапан до ноздрей, левое ухо полуразорвано, бока впалые, а хвост около кончика выдран на 2-3 сантиметра. Ещё и припадает на одну лапу. После такого похода он отлеживался и отсыпался больше суток на сундуке на веранде. Перед ним ставили миску с молоком, так как он в это время не вставал даже по нужде.
Благодаря крутой закалке в боях с котами, Пушок вообще не боялся местных собак, чего нельзя сказать о собаках – они делали вид, что Пушок не существует. Это устраивало обе стороны. Чужих котов рядом с собой Пушок воспринимал, как личное оскорбление своей персоны. Так обеспечивалась сохранность еды, часть которой хранили зимой на веранде, сам Пушок по кастрюлям не лазил.
Баболя так его любила, что, несмотря на хворобу, каждый раз, получив пенсию, сама шла в Крытый рынок и покупала там килограмм мелкой камбалы на один рубль. Коту хватало где-то дней на десять.
Она была ещё более неграмотна, чем баба Настя. Могла написать слово «ОЛЯ», но в пенсионной ведомости расписывалась «крестом». Читать умела и, благодаря соседству с бабой Настей, в старости прочитала довольно много книг.
Любимым развлечением бабушек была игра в подкидного дурака. Играли втроём – третьим был сосед по двору дед Филипп, колченогий инвалид войны. Игра велась на табуретке на веранде. Играли засаленными, толстыми и желтыми от времени картами с частично оторванными уголками. Это их не смущало. Играли вдохновенно, с разбором ошибок и текущей руганью, большей частью по обвинению в бестолковости. У Баболи была тетрадь, где она вела хронологию и результаты карточных боёв. Каждый боец имел персональный счет, с указанием присвоенного количества раз «дураков», «погон», если таковые случались, и ничьих розыгрышей.
Учетные записи делались огрызков химического карандаша, который обильно слюнявила Баболя перед каждой записью, из-за чего в процессе игры её губы резко синели.
Они научили меня играть в «дурака».
В десять лет я впервые услышал такие хиты, как «Мурка», «Таганка – все ночи полные огня», «По тундре, по железной дороге . . .» и ещё одна воровская песня, где ключевыми словами были «Деньги советские ровными пачками с полок глядели на нас».
Эти и подобные им песни пел по пьянке дядя Володя (муж тети Нины). Самое главное, что он ни одной песни не знал до конца и мог петь только в пьяном виде.
Он аккомпанировал себе на гармошке-трёхрядке, привезенной из деревни, склонив к ней голову.
Пел он исключительно на веранде и громко. В их маленькой квартирке ему не хватало место для раскрывающейся после водкопития души.
Об был балагур, пьяница и шофер. Вечно пропадал по колхозам (в период уборки урожая), откуда мешками привозил великолепные семечки - подсолнечные и тыквенные. Также картошку – себе и соседям.
Жареные семечки в нашем доме грызли женщины и дети. Грызли серьёзно – семечки жарили протвенями, садились вокруг стола, шелуху не выплевывали изо рта, а выталкивали на подбородок, откуда она, накапливаясь, сама падала в заранее подставленные миски.
Тогда я понял смысл выражения: «Типун тебе на язык».
Баболя недолюбливала зятя. Он имел обыкновение подтыривать её при чаепитии:
- Мама, налить Вам ещё чаю, - спрашивала тётя.Нина.
- Да, можно, пол чашечки – отвечала та;
- Ага! Пал-чашечки! Пал-чашечки! Пятую чашку пьет и всё – пал-чашечки! Обоссысся! – шутил дядя Володя.
Баболя этих шуток не принимала.
Сама необразованная, баба Настя очень переживала, когда я бросил университет.
- Ох, Вовка, Вовка!!! – только и говорила она.
В молодости ярая атеистка (это она зарегистрировала старшую сестру на имя – ИДЕЯ), в старости она стала религиозной. В доме на Юго-Востоке, где она последние пять лет жила с тетей Зиной, был целый кружок религиозных бабулек – к ним она и примкнула.
Она умерла в ночь на 7 ноября 1972 года.
Помню её в гробу. Она лежала с бледно-серым спокойным лицом, губы растянуты в нитку.
Правая рука свисала из гроба, к мизинцу была прикручена проволочка, которая другим концом была закопана в специальную миску с землей, стоящей под гробом. Местные бабульки объяснили мне, что это надо для того, чтобы тело освободилось от электричества.
Может они и были правы.
Поехать на кладбище я не смог. Не смог себя заставить.
Баболя пережила бабу Настю лет на пять. Когда умер дед Филипп, я не знаю.
