Гадалка

Маруся Бычкова пришла домой с праздника Ивана Купалы невесёлая.
– Но что ты, доню, –  загудела мать,  не спавшая, в ожидании развязки любовной истории дочери, – гуляла с Фролом?
– Мамашенька, он даже не глянул на меня. Всё время озирался, Катьку искал, а потом вовсе ускакал идей-то, кубыть, к Терентьевым,  – заревела в голос она.
– Не плачь, Маруська! От ведьма – Шкандыбиха. Я разберуся с ней. «Терлыч , терлыч, Фрола покличь!» Как же?! Я ей так покличу, что отзываться нечем будеть – язык вырву.
Маруся продолжала заливаться слезами.
– Перестань голосить. Было бы из-за чего. Надысь Маланью Воронкову видела, сказывала, что Патракей Шкандыбин лежить больной, опеть куды-то вляпалси. Подою коров и схожу, вроде, проведаю его, а заодно и с ведьмой энтой  погутарю.  Ложися, донька, спи. Матерь постоить за тебя.
– Вы только не деритеся с ней, мамаша. А то будеть, как в прошлый раз на пашне, палец себе выбили, – пробурчала Мария, укладываясь спать.
Параскева, низенькая, толстая, ещё нестарая баба, и её муж  Патракей Шкандыбин, длинноногий,  узкоплечий и неудалый казак,  жили через три двора от Бычковых. Надо сказать, чудные имена они получили от бывшего семинариста, который помогал дьячку крестить, выбирая для дитяти в святцах самое  редкое имя.  Шкандыбиным ещё повезло. Параскеву называли по-местному Парашка, или чаще Шкандыбиха,  а Патрикий превратился в Патракея. Но тогда в прибрежном донском хуторе, откуда супруги  родом, вышли в  мир ещё Еразим, Филогоний, Епинафа, Проскудия и другое «сказочное» народонаселение.
          Бычиха набрала в глечик  топлёного масла «для боляшшего» и отправилась к соседям.
Толкнула в хату дверь. Патракей, туго обмотанный бабьим платком, развалившись на кровати, постанывал.
Накануне праздника велела жена ему кабана забить. Он никого в помощь не позвал – понадеялся на свои силы, да и не хотелось мясом делиться. А кабан – зверюга ещё тот: грудина - никакого аршина не хватит мерять, зад – трёхпудовый окорок. Почти год кормили!
         –  Замнёт! – подумал Патракей и для храбрости предварительно хватил кружку браги.
Хмель в голову – разумению дурная подмога. Решил казак сначала оглушить животину. Взял кувалду и открыл дверь катуха ….
Видит: кабан стоит неподвижно, словно в задумчивости. Патракей руку с кувалдой на отлёте держит, готовый бить точно в лоб.  А кабан стоит. Казак начал пугать его, размахивая кувалдой перед рылом. А тот стоит, как вкопанный. Патракей и так, и сяк с ним, взмок даже. И, рассердившись, как влепит ему кувалдой в ухо.   И в ту же минуту он оказался верхом: кабан кинулся к выходу, норовя между ног его проскочить, да и посадил несчастного  на спину.
Выскакивают оба из катуха, и давай по двору носиться. Кабан визжит, всадник  кричит благим матом.
Из хаты вывалилась Шкандыбиха и всплеснула руками:
– Господи Исусе Христе, спаси и помилуй!
А действие развивается. Вот завалилась поленница, вот опрокинулось корыто, покатились вёдра…. Патракей орёт, куры квохчут, телёнок мычит, собаки брешут….
У кабана и у Патракея  глаза одинаково от страха на лоб вылезают. Жуть да и только!
И тут кабан, на смерть перепуганный, заскочил вдруг обратно в катух. Казак, больно ударившись о притолоку, свалился с него  и зашиб себе рёбра. Попробовал подняться – боль невыносимая. Тогда он от боли, от злости и беспомощности  завыл.  На вой опять отозвались все собаки в округе.
        Бедный кабан, дрожа от страху,  в угол забился и совсем безмозглым поросёнком стал, а Шкандыбиха еле до кровати Патракея доволокла и побежала за лекарем. Тот приложил примочки, туго перемотал тряпками и велел лежать.
        Так и остались Шкандыбины на праздник без свежатинки, да и без самого праздника. Так что приход Бычихи был для них скорее желательным, чем неприятным.
– Здорово живёте в вашей хате! –  входя в дом и умильно улыбаясь и крестясь, пробасила Бычиха
– Слава Богу! Заходи, товарка, гостьей будешь.
– С праздником, соседи!
– И тебя, Лукерьюшка, с праздником! – также умильно ответила хозяйка.
– Да вот, услышала от Маланьи, что Патракею неможется, дай, думаю, проведаю соседа.
Перекрестившись на образа, Бычиха подошла к Патракию и жалостно спросила:
– Как ты, Патракей Матвеевич?
– Больно, – простонал он, – упал, все бока болять. Лекарь сказал, что два ребра поломал.
– Сам виноват, – сердито буркнула жена.
– Я тебе вот маслица принесла, перед праздником натопила. Ешь, сосед, на здоровье, поправляйся.
Она повернулась к Шкандыбихе и совсем другим голосом проговорила:
– Выйдем-ка, Параня, на час.
– А что так? –  заволновалась всем рыхлым телом Шкандыбиха.
– Тырлыч-траву покажу тебе!
– Не надо, соседка, и на старуху бывает проруха. Ну, не получилося на этот раз, – заглядывая Бычихе в глаза, виновато проговорила та. – А, можеть, ишшо сбудется – просто время не пришло. Это ж не сразу получается. Раз – и парень твой!  Подождать надо, –  замельтешила Шкандыбиха. – А хочешь, я погадаю?
– Что гадать, когда не смотрить Фролка на Марусю мою. За Катькой Терентьевой бегаеть. Слухай, Парашка, кубыть, отворот какой есть? Для Фролки, а?
– Это, пожалуйста, только не могу обешшать, как после приворота он будеть действовать, –  более спокойно вздохнула Шкандыбиха, –  тырлыч-трава всем девкам помогала, а твоей не помогла. Потому что дело не в ней, а в Фроле. Пойдём, соседка,  в баню, – повторила она, – там тихо,  я погадаю и точно скажу – будеть ли Маруська с ним?
– Ну, смотри Парашка, ты меня знаешь.
– Знаю, как  не знать. Помню твои ручушки, – примирительно согласилась  Шкандыбиха и покатилась шариком в конец огорода, где виднелась угрюмая перекошенная банька. Но в предбаннике было чисто и аккуратно, всё приготовлено  для гаданья: иконы, свечи, святая вода и различные колдовские  предметы.
– Когда Маруська родилася? –  деловито спросила Шкандыбиха, расставляя на низеньком столике по кругу свечи.
– Перед Масленой.
Гадалка махнула головой и строго проговорила:
– Теперь садися и молчи. Рта не раскрывай, а то гадание будеть неправильным.
Она плеснула в миску святой воды, открыла коробочку с разными семенами и зажгла все свечи. Среди бела дня на Бычиху обрушились таинственность и страх.
А Параскева вслух прочитала «Отче наш», перекрестилась на икону Божьей матери и начала пальцем рисовать вокруг миски какие-то узоры.
Бычиха немного отошла и, сомкнув плотно губы, молчала, хотя её так и подмывало спросить Шкандыбиху,  для чего это она делает. Та же что-то шептала неразборчивое, водила над водой руками, изредка опуская в неё семечко. Некоторые из брошенных семян оставались плавать на поверхности.
Закончив своё действо, гадалка ещё раз перекрестилась на икону и начала водить уже по воде пальцами и считать. Наконец, вздохнула и подвела черту:  
– Женатый и вдовец выпадають.
– Как это понять? Двох что ли нагадала? – недоумённо уставилась на неё Бычиха.
– То ли Фролка, то ли нет. Двое показалися. Но замуж она в этот год выйдеть, – успокаивающе проговорила Шкандыбиха, – можете проверить в своём курятнике. Слыхала, как ловять петухов?
– Слыхала. Но это ж на  зимние Святки!
– И сейчас можно, до Петра и Павла ещё время есть. Смотри, ловить надо самой девке и задом, задом и снимать с насеста и глядеть, петух или курочка. Если петух,  стало быть, жених будеть. А если курица, нехай ещё посидить.
– Куда ж ещё сидеть!? И так перестарок. Что-то я не поняла, Фрол-то женится на моей Маруське али нет?
– Вот тут я не могу точно сказать, кто на ней  женится, но жених будеть.
– Мутно как-то гутаришь ты, Парашка. Нам другой не нужон. За другого она ещё б три года назад вышла. Я  недовольная твоим гаданием, как и прошлой ворожбой. Другим-то хорошо ворожишь, правильно. А моей Марусе абы как. Смотри у меня, последний раз поверю. Не выйдеть Маруська замуж в сей год, прибью. Вот те хрест, прибью, – перекрестилась Бычиха и так сердито хлопнула дверью бани, что та слетела с петель. Но разгневанная  казачка даже не обернулась.