Нежность
Дымчатую кошку эту кто-то подбросил в сады. Дымка и прижилась здесь, в сторожке. А когда дачники сняли урожай и охрану, она стала кочевать по всем участкам. Дымка то устремлялась на запах шашлыков, то на звонкие голоса детей, где всегда получала еду. Но всё реже в садах случалась её «радость». Вслед за Бабьем летом люди покидали сады. Близилась лютая зима.
А я всё продолжал лечебные пробежки – до своих соток и обратно. Дымка, конечно, не преминула воспользоваться этим. Она поселилась рядом, где-то под отапливаемыми гаражами, и каждое утро ждала меня на участке, взобравшись на плетнёвый забор. При виде меня Дымка стремглав прыгала с плетня и с мяуканьем бежала мне навстречу. Кошка уж и не знала, как выразить свою радость от встречи. Она и мурлыкала, и мяукала, и тёрлась боками о мои ноги, вздыбив хвост. Дымка забегала вперёд, вставала на задние лапы, заглядывала мне в глаза. То ли она благодарила меня, что я опять принёс ей еду, то ли благодарила просто, что пришёл к ней. А может, Дымка жаловалась, как нелегко прожила ещё одну ночь под гаражами.
- Не могу я, Дымочка, взять тебя домой, - частенько разговаривал я с кошкой. - Никак не могу. Нет у меня дома. Живу в съёмной комнате. А у хозяйки двое детей грудничков. К тому же чистюля она бесподобная. Я даже разуваюсь на лестничной площадке. А ты кошка бродячая, неухоженная. Как тебя взять? Терпи, милая. Уже январь на исходе.
Дымка слушала меня, глаз не отводила. Порой казалось, она понимает меня. И это хорошо сказывалось на моём самочувствии. Общение с ней дополняло моё оздоровление утренними пробежками.
- Были и у меня в жизни семья, и квартира, - в очередной раз сегодня высказывал я Дымке свои болячки. – А жена полюбила другого мужчину… Ты понимаешь, Дымочка?! Нет, не понимаешь. Чтобы понять любовь человеческую – надо быть человеком. У нас, у людей, всегда – третий лишний. Вот так я и ушёл из дома. Тебя подбросили в сады. А я самовольно живу только своим садиком. Да ты кушай, милая, не торопись и не оглядывайся по сторонам. Кушай. Сарделька свежая, сам такой же сарделькой позавтракал. А ещё я тебе молочка принёс топленого. Оно у меня за пазухой – тёплое.
И вдруг кошка, будто испуганная кем-то, стремглав вспрыгнула на плетень.
- Ты чего, Дымка, - не понял я, - кого испугалась? Молоко же есть. Иди ко мне.
Но в ответ она жалобно мяукнула, будто когтями царапнула по моей больной душе.
- Что случилось, Дымочка?
В ответ опять душераздирающее мяуканье. Если бы кошка не встретила меня сегодня стремительной прытью, я бы подумал, что Дымка заболела или она подранена. Но встретила она, как всегда, нетерпеливо и быстроного.
- Ну не понимаю я твой кошачий язык. Чего тебе надо, Дымка? Спрыгнуть не можешь? Ноги свело от холода? Спину сковали морозы? Может снять тебя с плетня? Я могу. Я же запросто могу. Иди ко мне на руки. Ну, иди.
Я только на шаг приблизился к забору, и только намерился протянуть к кошке руки, как она живо прыгнула мне на грудь. Она бы наверно стиснула меня в объятьях, если бы была человеком, она бы наверно расцеловала меня… Но ничего этого делать она не умеет. Дымка просто тёрлась головой о мою грудь, передними лапами «месила пироги» на моей куртке и мурлыкала. Дымочка так мурлыкала, как никогда я не слышал такое громкое доброе мурлыкание.
- Ах, вот оказывается в чём дело! – догадался я, будто понял язык кошачий. – Тебе на руки захотелось. Ты же – домашняя кошка. Тебе ласки и нежности захотелось. А мне, милая, домашнего уюта не хватает, чтобы хоть иногда, как в детстве, на груди безмятежно мурлыкала кошка. Этого так мало! Но это совсем недостижимо. Однако хватит, Дымка. Хватит! Ты мне всю куртку издырявишь. Пей молоко, и довольно на этом.
Я с трудом оторвал Дымку от себя. Тёплому молоку сегодня она предпочла мои тёплые руки, предпочла нежность.
Мне надо было возвращаться домой, если чужую комнату можно назвать домом. А Дымке, хочешь-не хочешь, надо было возвращаться под гаражи. Я со слезами расстался с ней, чтобы завтра встретиться вновь.
