Налево пойдешь...

похожий... Разговаривал с ним, задавал вопросы, сам же на них и отвечал.
Поведал. Господь не расписывает человеческие жизни поминутно. Он обозначает только их магистральные направления. Человек же волен идти, куда глаза глядят. Добрую дорогу выберет, под сень Вседержителя подпадет, в порок скатится,к лукавому лицом повернется.

Взять любого раба Божия. Сколько ему отмерено добра и печали? Никто не знает, сама жизнь показывает, в любой момент может измениться вектор.
Как в сказке: вправо поедешь по раздорожью  - коня потеряешь, влево поедешь – самому живу не быть! Сколько-то времени, можно идти в одном направлении. В какой-то момент - стоп. Раздумье. Осмысление. И… новая дорога. Потом опять остановка, и так до бесконечности, до конца земной жизни.
До поры до времени, Господь вел потомков Адама, падшего Денницы, за руку. Тот зрел, набирался ума.
Теперь, у человека появилась возможность еще и  сравнивать, обозначился другой путь. Всех дорог отдельного раба Божия охватить умом нельзя, можно насытить его жизнь событиями, пойди он одной из них.
Есть такое понятие поведенческий стереотип. Человек может поступить и так и этак и разэтак. И наоборот, так он скорее не поступит, так не поступит никогда.
Другая дорога. Теперь, есть возможность пойти по ней. Далеко ли? Как получится. Можно пройти, и повернуть назад, испытав всю полноту ощущений на этом временном отрезке. Для кого-то этих впечатлений хватит на всю оставшуюся жизнь. Кому-то дорога понравится, он не захочет возвращаться. Пусть, каждому свое.
Вот так, отец Тихон,  - вздохнул то ли отец Серафим, то ли безымянный апостол. Твоя калитка в саду, выход на ту самую дорогу. Откроет ее человек, пойдет не оглядываясь, не вернется, забудет все. Оглянется, запоминая путь, у него останется шанс на возвращение. Впрочем, он может не захотеть, по душе придется новизна.
Что до человеков... Сам смотри, пусть пробуют, сравнивают.
И растворился.
Что-то принесет первый опыт. Какое-то время, Тихон наблюдал за Эммой, потом перестал.
Тот же, своих привычек не бросал, что ни вечер, то новый его концерт.
-Снова замерло все до рассвета,
Дверь не стукнет, не скрипнет порог,
Только слышно на улице где-то,
Одинокая бродит гармонь…
Старая Федосья не могла дождаться, когда её веселый сынок сгинет с глаз. Знала, в городе без пригляда, он совсем отпустит тормоза. Она не находила выхода из своего двойственного положения: и надоел, и жалко. А тут еще письмо от бывшей невестки…
- Люда пишет, на алименты подает. Добровольно ей помогать не хочешь.
- Вот дура! - остервенел Эмма. - Сколько лет молчала, надумала. И как мне теперь быть?
- Тяжело ей сынок одной, - защищала молодую женщину старушка. - Ты бы хоть куклу Светочке послал, спрашивает она про тебя.
- Ты мать о Людке больше, чем о сыне родном хлопочешь. Ты можешь понять, я телевизор плоский в кредит взял, половину зарплаты каждый месяц отдаю. И так сил нет, а тут еще алименты. Знал бы, кредит не брал. На что теперь жить?
-Я вот живу на пенсию, - подала робкий голос Ефросинья. - Вся статья, бросать тебе пить. А там копеечка к копеечке и пойдёт.
- Вот именно, копеечке, - злобился сынок. - Это разве деньги.
Ударился в полемику. Приводил примеры европейской жизни таких же, как он рабочих. Про Америку сказал, китайцев не забыл.
Наконец, уехал к себе в город. Слава тебе Господи!
6.
Дома, в почтовом ящике, Эмму ждало извещение на перевод.
По прежнему месту работы ему причиталось вознаграждение за рацпредложение. Сумма приличная, и как нельзя кстати. Есть оказывается, на свете справедливость.
Аннушка, уже разлила масло у трамвайных путей…
Вышел на работу, не прошло и трех дней, в цехе - пожар. Ночью, каким-то образом, загорелась бочка с бензином, её содержимое растеклось по цеху. Весь токарный участок оказался в огне, станки после случившегося ремонту не подлежали.
Эмма остался без работы. Сокращать его не думали, предложили сборку домкратов. Сдельно.
За восемь часов шестнадцать пятитонников! Не каждый раз такое получалось. В деньгах он, конечно, потерял, но не роптал, в таком положении оказалось ещё тридцать его приятелей. Жизнь есть жизнь.
Обещали через полгода заново обустроить участок. Мало кто этому верил, знали, с деньгами на заводе дела не простые.
Как-то он проснулся ночью. Глянул на электронные часы. Не светятся. Нет электричества. Вспомнил,у него же холодильник. Вскочил с кровати, пытаясь отыскать на привычном месте тапочки, ноги коснулись чего-то холодного. Вода? Откуда?
С зачастившим сердцем Эмма прошлепал босиком на кухню, на ощупь нашел спички, чиркнул. Кухня залита водой по щиколотку, с потолка льется потоками. Три часа ночи.
Он в бешенстве застучал шваброй по потолку. Бил долго, усердно, пока не услышал шум на лестничной клетке. В дверь стукнулся перепуганный верхний сосед, прошел в комнату, оценивая нанесенный потопом ущерб. Умоляюще сложил руки на груди.
- Все что хотите. Любые деньги. Жена узнает, мне не жить. Уснул в ванной…
До нижнего соседа вода не дошла.
Через два часа Эммануил избавился от воды. Чуть выждав, включил автоматическую пробку. Появился свет.
Предстоял ремонт. Сосед, надо отдать ему должное, вину свою признавал,  согласился, более чем полно, покрыть предстоящие расходы. Разумеется, в обмен на конфиденциальность происшедшего. Эту проблему можно было в голову не брать.
Куклу он дочери отослал. Фарфоровую, немецкую, дорогую. С гардеробом. Знал, кроха будет без ума от подарка. Что он как-то раньше… Просил Людмилу забрать из бухгалтерии исполнительный лист, стыдно перед людьми. Обещал высылать деньги ежемесячно, без напоминаний. В какой-то месяц придержит, в следующий перекроет. Сложно ему сейчас - кредит.
И двух дней не прошло, телеграмма от матери, срочно приезжай. Не волнуйся, все хорошо.
Что думать? Приехал. Мать вся светится какой-то тайной радостью. Даже вино купила, случай небывалый.
Рассказывала. Стали досаждать ей осы. Как пойдет в летнюю кухню, обязательно атаку учинят, было в голову жалили. Сознание теряла, скорую вызывали.
Купила она баллончик дихлофоса, попросила соседского мальчишку посчитаться со своими врагами. Видела четыре гнезда. О том, что бы за раз свести их, не могло быть и речи. Опасно. Только по одному, опрыскал, и на улицу. Выждал и снова.
Мальчишка свое дело сделал, получил на мороженое. Напоследок, она попросила его соскоблить с балок гнезда. Вдруг личинки остались.
Закончил Илюшка последний улей, зовет. Что у вас тут за доской?
Она подумала, пятое гнездо нашел. Нет, сверток какой-то, что-то в тряпку масляную завернуто. Развернула. Сабля в ножнах. Красивая, слов нет, мало того богатая. Не простого человека оружие. Чье хозяйство, и так и этак вспоминала...
Мальчишка интересуется, спрашивает. Как быть? Что говорить? Сомлела. Наказывает: никому не говори, нашлось наконец нашего деда оружие. Думали потерялось, а оно - вот. За хорошую службу ему была награда. От царя батюшки.
Что-то говорить надо, иначе растрезвонит. Будто поверил. Денег сверху дала. Все равно не утаить…
- Где прячешь? - Эммануил в нетерпении. - Показывай.
Мать принесла сверток.
- Старую тряпку выбросила, подсолнечным протерла. Как? - улыбалась, будто в лотерею выиграла.
Именное оружие выглядело прекрасно. Клинок без единого пятнышка, сталь хорошая. На рукояти гравировка: "За верную службу в интересах царя и Отечества! 15 генваря 1902 года".
Ореховый изогнутый эфес в узорах, заканчивался львиной головой. Ножны, с серебряными литыми накладками, перемежались вставками из синих и зеленоватых камней. Самоцветы!
- Откуда сабля, ума не приложу, - старая женщина в раздумье. Мужа ли, свекра?
- Не все же тебе знать, - учил сын мать уму разуму. Дело-то не бабское. Таились, вашей сестре только скажи.
- Умен! - ворчала та. - С такими бы мозгами да в академики. Заберешь?  - бережно заворачивала находку в полотенце. Может купит кто. Не продешеви, чует сердце, отдашь за бутылку.
- Ты что мать! - рассердился Эмма. Так и считаешь меня алконавтом? Я уж, который месяц не пью крепленного, одно сухое. Девять градусов. Слыхала - "Медвежья кровь"? Это тебе не плодово - ягодное, Болгария. Сразу с этим завязывать трудновато, так я исподволь.
- Дай-то Бог, - крестилась Федосья. - Рада я за тебя, чего там. Людмила на днях письмо прислала. Пишет, Света от куколки не отходит, Мальвиной назвала. Из-за этого, даже капризничать перестала. Рада.
Исполнительный лист обещала забрать, надеется на твое слово. Переписываться с тобой не собирается, появился у нее кто-то. Не вмешивайся в их дела, твой поезд ушел. Что передать, через меня.
Улица полна неожиданностей.
Эммануил возвращался домой в приподнятом настроением. Находку держать дома он не собирался, продать дело другое. Прежде следовало её оценить.
Понес в областной краеведческий музей, просил взглянуть опытным глазом на изделие. Там брались уложиться в оценку за три дня, просили… почти месячную его зарплату. Поразмыслив, Эмма решил овчина выделки стоила.
Приятель наставлял: с камнями могут обвести вокруг пальца, надо подстраховаться. Шутка сказать двенадцать самоцветов! А в каждом машина, а то и больше. Пусть музейные работники видят, он не лох, его голыми руками не взять.
Надо снять в присутствии оценщика отпечатки с каждого камня, пронумеровать их. Случись что, у него на руках доказательства.
Старый ювелир и глазом не моргнул. Отпечатки так отпечатки. За час, в присутствии Эммануила, он может идентифицировать и оценить камни, не оружие. С клинком разговор особый. Если он согласен…
Того не надо просить дважды.
- Судя по цвету, - делился Эмма с ювелиром своими соображениями, - это сапфиры и бериллы. Об изумрудах речь не идет.
Самонадеянные интонации, по его замыслу, должны подчеркнуть его осведомленность в таких делах. Изумруды это конечно перебор.
Геммолог его энтузиазма не поддержал, что-то пробурчал про себя. Вооружился увеличительными стеклами, микроскопом, обложился баночками с жидкостями, занялся ножнами.
Он выдаст ему оценочный лист на камни, заверенный музейной печатью, копия будет приложена и к экспонату. С тем, что бы выставить, если в том нужда, на торги. Поскольку у них с этого идет комиссия, ему нет резона занижать оценку изделия.
Спустя час с небольшим, Эммануил разочарован, и не скрывал того.
Синие камни, которые он считал сапфирами, оказались аметистами, простым поделочным камнем. По классификации М.Бауэра - А.Е. Ферсмана, он отнесен ко 11 группе, первому порядку. Это роднило его с нефритом, письменным гранитом, малахитом, ими отделывают метрополитены.
Камни бутылочного цвета. Из бутылки и есть. Четыре из них огранка из стекла, два - празиолита, разновидность кварца. Их общая рыночная цена, не больше, чем у пяти килограммов недорогой колбасы. Пусть Эммануил на них свой расчет не строит. Бижутерия.
Клинок оценят специалисты, пусть тоже не тешит себя надеждой. Не исключено, его могли выковать из обычной низкоуглеродистой стали. Если так, ни о каком торге не может быть и речи, халтура не нужна никому.
Ежегодно, в городе проводилась ярмарка. На ней широко представлялись изделия народных промыслов, предметы старины, антиквариат. Для некоторой группы товаров, устраивали аукционы.
Оружие Эмме предлагали выставить на одно из таких