Миниатюра

После инсульта писатель Иван Прокопьевич Аринушкин едва передвигался  с клюкой по квартире. И то был рад и счастлив, что уже стоит на ногах. А этим утром он прямо-таки взмолился к сыну:
- Отвези, меня Сергей, к лесу, на ту, весёлую опушку, где ты  любил в детстве гоняться за майскими жуками.
- К водокачке что ли?- уточнил Сергей. - Нет проблем! – Тут две минуты езды на машине.
И вскоре Иван Прокопьевич был уже на желанной весёлой опушке у водокачки.
Вокруг разноголосили  птицы. Лес благоухал запахом буйной зелени и грибов. Сидя на обомшелом пне у тропинки, Аринушкин намерился сочинять очередную миниатюру. На этот раз   сочинять  не в кабинете у себя, а, как художник, на природе, с натуры.
Рядом гудели пчёлы и шмели; суетливо ползали муравьи и букашки, а в безоблачном небе кормились стрижи и ласточки. Казалось, всё живое взаимодействовало между собой и бурлило в непостижимом движении,  под названием жизнь.
Аринушкину не терпелось начать миниатюру. Но суета жизни  на опушке будто сковывало его. Так всё неожиданно и призрачно выглядело вокруг. Каждой букашке хотелось подивиться, каждое растение не терпелось   потрогать, и  со всеми была охота поговорить и пообщаться.
- Как тебя зовут? – коснулся рукой венчика высокой травы писатель. - Ну, натурально овес на лугу вырос!
- Я - не овёс, – возразила трава. - Я никогда не была овсом. Я - луговая овсяница.
Конечно, лукавил Иван Прокопьевич: знал он эту траву. И говорил он сам за неё – хворый и соскучившийся по живой природе, по медвяным её запахам и чарующим звукам; соскучившийся по вольному ветру и по собственным вдохновенным мыслям.
- Браво, луговая овсяница! – воскликнул Аринушкин. – Не название, а песня. Я приветствую тебя, моя дорогая  луговая овсяница. Звени и пой плодоносным венчиком своим гордую песню вечного обновления. Браво, милая!
Чтобы  дотянуться до следующего растения Ива Прокопьевич, не замечая того, соскользнул с пня и опустился на колени
- А ты кто таков жилистый? Прости, что давеча  наступил на твои листья.  Но ты уже опять поднялся во весь рост.  Тебе «наступ» человека, что  с гуся вода.
- Тысячи  лет я зовусь подорожником, - ответил жилистый, - потому, что селюсь вдоль натоптанных тропинок и накатанных дорог, где потруднее жить. Где легко живётся, там всякий вёх-дурман задавит. Заполонит, каплей росы со своих листьев не насладишься.  А амброзия, а борщевик?! Чукчи почему на морозе в ярангах живут? А медведи белые в ледяных морях и океанах, почему пасутся? Так жить свободнее и безопаснее.
- Да знаю я тебя, милый подорожник. Прости за розыгрыш, - сам с собой разговаривал писатель, будто на черновик записывал очередную свою миниатюру. – Мало того, что живёшь на скромных почвах, ты ещё лечебными свойствами обладаешь. Не раз вылечивал  меня и от гастрита, и от самой язвы желудка. Я и сейчас верю в твою целебность. Ты очень сильное по жизни растение. И сила эта передаётся  к больному человеку, поднимает его в полный рост с постели. Стоит мне   приложить ладони к твоим упругим жилистым листьям, и у меня перестанет кружиться голова. А если ещё и пожую горькие  семена твои, твёрдо встану на слабые ноги, как Илья-Муромец. Поделись  силой, милый подорожник,
Подорожник великодушно готов был весь день делиться чародейной прохладой своих глянцевых  жилистых листьев, если бы не фацелия.
Она, как улыбка жены, просияла  перед весёлой стайкой цветущей пижмы.
- Какая прелесть! – вскрикнул Иван Прокопьевич.
Как зачарованный, он на коленях приблизился к цветущей фацелии. Медоноска ослепила его ярким, синим цветением.
- Пижмолистая, - вслух определил писатель растение.  – Он радовался встрече с фацелией. - Как только не называют эту удивительную траву, - размышлял он, - и как только не используют её люди?!  Она и «Королева нектарного бала», и мёд, и сено. Она и удобрение, и рыхлитель почвы, и незаменимый «полольщик» сорняков. Рядом с фацелией трудно прижиться и выжить даже карантинным сорнякам амброзии и борщевику, не говоря уж о повители или об осоте… Вот если бы каждый человек был таким всепригодным! Поделись и ты со мной, дорогая фацелия, своей медоносной силой. Хочу не на машине, а на своих двоих вернуться домой.
- Вот жена обрадуется! – одобрительно наклонил белую голову на  ветру тысячелистник.
- Это верно! – заволновалась заросль аптечной ромашки.
- Главное, смелее, - напутствовал  зверобой.
- Зато будет настоящий сюрприз для Веры Ивановны, - запела медуница.
Её поддержали и полевой мак, и купальница, и лютики и даже  чертополох.
«Миниатюру сочинять потом, - решил  Иван Прокопьевич. -Сочинять в кабинете. А сейчас на своих двоих – домой.  И Сергею радость, и Вере Антоновне – счастье».
Опираясь на клюку, Аринушкин словно против течения бурливой реки медленно побрёл по направлению к дому. Разнотравье луга оказывало сопротивление, но и безмерно радовало его. «Неужели снова на ногах среди природы?!».
Когда позвонил Сергей: не пора ли приехать за ним, Иван Прокопьевич бодрым голосом счастливого человека ответил:
- Приезжать на весёлую опушку к водокачке не надо, я  жду тебя уже у подъезда…