«Мария Вербина выходит замуж за Ивана Соловьёва», - молва обежала всё село, несмотря на осеннюю распутицу.
О предстоящей свадьбе говорили в Вишнёвом и по ту, и по эту сторону речки Сюверни. Слух обошёл и Бугры, и Выселки. Новость всколыхнула и напрягла сельчан. Хотя, что необычного? Осенью всегда свадьбы играют. Да и парочка сложилась всем на удивление. Мария – первая красавица в Вишнёвом. К тому же из знатной семьи. Все в округе уважают отца её Захара Александровича – мастера кузнечных дел. Маша и статная, и работящая… А уж приветливая! Один лишь недостаток у неё: она не выговаривает «Р». Впрочем, малозаметное несовершенство это скорее не изъян, а дополнение образа милой девушки. Многие женихи заглядывались на неё, да робость брала: «По себе ли березка?».
А Иван рассудил иначе.
«Девка она и есть девка, - подумал он как-то раз, любуясь перед зеркалом. – Без семьи не проживёшь. А лучше Марии жены не сыщешь. Один Захар чего стоит!».
Соловьёв с детства отличался рассудительностью. Он всегда знал, что делает, и знал, чего надо делать. Да и наружности ему тоже не занимать. Многие Вишневские девчата опалили свои крылышки о его синие глаза, о его высокий рост и статность. Уж погулял парень, будет чего вспомнить!
Одним летним утром Иван подъехал к Вербиным на «Жигулях» купить мёда для захворавшей матери.
- Маша, может, и ты со мной до больницы прокатишься?
- Я-то зачем, Ваня?
- А за компанию. На душе невесело что-то…
- Да можно и прокатиться? – согласилась Мария.
Вот и состоялась парочка. Вот и свадьба намечена. И чего тут напрягаться, будто они первые или последние?! Сколько уж молодёжи по осени переженилось в Вишнёвом - и на Буграх, и на Выселках!
- Да оно, конечно, так, - рассуждали знающие сельчане. – Только дочь у Ивана на Выселках растёт. Неужели не слыхали?
- Это у Валентины Зуевой что ли?
Много обреталось пересудов вокруг свадьбы. А прожили молодые совсем мало. Приспело как-то после женитьбы Соловьёву на огонёк к Валентине заглянуть. И после его как подменили. Стал он раздражительным и грубым. «Почему это - не так, а то – не этак». И, в конце концов, по озлоблению выпалил однажды:
- Жёнушку себе отыскал картавую…
- Да гразве я виновата в том, Ванечка,?
- Гразве, гразве – вот тебе и гразве, - передразнил он.
И будто свет белый померк для Марии. Она вдруг возненавидела жизнь, пославшую ей красивого мужа, и возненавидела русский язык, в котором чуть ли не в каждом слове это гадкое неодолимое «Р». «Картавая!» Сквозь землю бы провалиться от безысходности. О, Господи! Ей стало тошно и дурно. Она заболела. Она слегла.
Медики определили глубокую депрессию. Тоска и уныние, словно в ледяной панцирь заковали горячее любящее сердце женщины.
- Ничего! Отогреем, - твёрдо сказал Захар Александрович, приехавший с Елизаветой Васильевной забрать дочь из больницы.
- Дай-то Бог! – перекрестилась мать.
Родители, как за маленькой, ухаживали за Машей. Она будто и на самом деле впала в детство: не садилась поесть, если её не позовут, не выходила гулять, если ей не предложат… Словом, - ребёнок, как двадцать лет назад. Только та Машенька была ясной зорькой, разгоравшейся в семье Вербиных, а эта угасала в закате тоски и равнодушия.
- Жизнь ведь в тебе другая живёт, Машенька, - не отходила от дочери Елизавета Васильевна. – Разве ты выносишь ребёнка, если сама ни живая, ни мёртвая?! Вот о чём подумай.
- Как он мог, мама? Ну, как он мог?!
- Вот ты заладила одно! Иван всё может. На днях Валентину с дочкой с Выселок привёз. Забудь его! У тебя своё счастье под сердцем бьётся…
Любовь да ласка и сердечные слова всякую болезнь излечат. Мало-помалу таял лёд на душе Марии и проливался горячими слезами.
- Слава тебе, Господи! – вместе с дочерью поправлялись и родители.
Маша начала интересоваться пелёнками, шапочками… В душе её просыпалось неведомое до того великое чувство любви к человеку, который скоро появится на свет. Она стала улыбаться и даже охотно разговаривать, что особенно радовало Захара Александровича.
И однажды при общении с ней отцу вдруг подумалось, как почудилось, что Маша не только, выздоравливает от тоски и уныния, но и картавить перестала.
- Да что ты говоришь, отец?! – не поверила Елизавета Васильевна.
- А ты сама вслушайся!
И, правда! Маша совершенно не картавила.
Всё, ещё не веря чуду, родители намеренно задавали вопросы дочери, в ответах на которые предполагались «Р».
- Маша, а если сын родится, ты не хочешь назвать его в честь деда Александром? – спросила раз Елизавета Васильевна.
Мать рассчитывали на слова: не против, хорошо, Шура, Александр, здорово.
Захар Александрович тоже с нетерпением ждал ответа.
- Почему не хочу?! Я даже очень желаю, - ответила дочь. - Саша, Сашенька, Сашок… Отличное имя, как и дед наш был замечательный человек!
- Маша, ты окно в горнице прикрыла? - продолжались вопросы.
- И трубу голландки надо бы закрыть: ветер с утра разгулялся.
- И окно в комнате захлопнула, и вьюшку задвинула. Пейте спокойно свой чай с малиной…
Не с вареньем чай – сказала, а с малиной. И родители поняли: не «Р» выговаривать научилась дочь, а обходить слова с «Р», то есть обходиться без этих слов.
Гораздо больше, чем до болезни, Маша стала читать книги. Она наслаждалась сюжетами, сопереживала героям, и была на седьмом небе от русского языка, к которому поменялось отношение. «Какой богатый выбор слов!» А любовь, что подспудно развивалась вместе с дитем под сердцем, невыразимой радостью наполняла её душу. Но вместе с тем она испытывала волнение, тревогу и даже страх перед предстоящими родами.
«Впрочем, я не первая и не последняя роженица. Бог простит мои прегрешения. И всё образуется, всё будет хорошо», – настраивалась Маша и успокаивала свою тревожившуюся мать:
- Да, не беспокойся ты, мама, я ведь не начальная и не последняя женщина в положении. Бог милостив, он не оставит меня.
Миновала осенняя распутица в Вишнёвом, отшумели вьюги и пропели соловьи. А в разгар уборочной в июле месяце родился у Марии Вербиной Сашенька. Эта новость понеслась по селу - по Буграм и Выселкам, по ту и по эту сторону речки Сюверни.
А вскоре вслед за новостью и шепотки метнулись: Иван Соловьёв к Марии наведывался. Толи он прослышал, что бывшая жена от картавости излечилась; толи с Валентиной у него не заладилось. А, может, сына своего синеглазого не терпелось посмотреть.
- Да, что – «наведывался»?! – возражали соседи Вербиных. - Зачастил, будто к калитке приклеился.
- А Маша как?
- Да совсем никак. На звонки его даже к двери близко не подходит.
После родов Мария буквально расцвела. Её угловатые девчоночьи плечи, округлились, заметнее обрисовались груди. К ним сбегали плотные вьющиеся волосы. А глаза светились. В их глубокой сини загорелся невыразимый огонь. Взгляда не отвести от её сияющих глаз.
Я встретил Вербину на днях у её дома. Она прогуливалась с ребёнком в детской коляске.
- Здравствуй, Машенька!
- И вы не болейте, дядя Витя!
«Ох, премудрая! – порадовался я на Марию.
