Неизвестно, кто сказал тогда: "Ни фига себе!" Но точно, не Зорин. Потому что он онемел и мог только смотреть.
Ясно было, что она красавица, но поражало не это, а изюминка в ее красоте. Только в чем она заключалась - сразу не поймешь.
У вечной труженицы Природы, конечно, бывают минуты лени, и тогда она халтурит - кроит шишковатые носы, оттопыренные уши, приделывает кривые ноги и тощие зады. Но бывают у Природы и минуты вдохновения. И тогда она создает замечательные произведения! Есть в них, помимо выверенных пропорций, изящества и законченности, еще и некая, с любовью вложенная, особенность. Как ни странно, заключается она, чаще всего, в какой-нибудь неправильности.
Так вот: у нее был взгляд с косинкой...
Притом что в самих ее глазах - больших и темных, почти черных - не замечалось никакого огреха. Во всяком случае, обнаружить что-либо Зорин не успел, поскольку их дрожащая блеском тьма вызвала у студента томление.
Промерцавшая как бы мимо и вдруг дотронувшаяся, объявшая - от погружения в нее разлилась по сердцу Зорина теплая волна.
- Ни фига себе! - произнес кто-то.
- Здравствуйте, садитесь! Меня зовут Наталья Григорьевна, - попыталась оставаться невозмутимой молодая аспирантка. - Я буду вести у вас семинары по теоретической механике.
- Нет, ну на фига такой чувихе сдался термех?! – удивлялся потом в курилке Костя Птицын (похоже, все-таки его голос тогда прозвучал). - Подалась бы, ну, я не знаю, - в журналистику... Или в артистки! Это ж тоска какая - теоретическая механика...
- А, может, ей в самом деле эта наука нравится, - возразил Толян.
- Да брось! Женщина и точные науки несовместимы. У нас полгруппы баб, хоть одна блещет?
- Ну, Стулова, например...
- А она разве женского пола?
Все представили Стулову - худую, с двумя косами, в круглых очках и туристических ботинках на рифленой подошве. До глубокой зимы носила она кожаную, прямо-таки чекистскую куртку, которую меняла потом на лохматую, явно из детства, шубу. Ничего, кроме недоумения, не вызывала Стулова у однокашников. И только лишь, когда решала она у доски задачу и мел разлетался под напором ее руки и мысли, все с искренним восхищением смотрели на это диво дивное.
- И все-таки ты, Птица, не прав, - сказал Серёга Сысоев, гася о край урны окурок.
У него была большая голова с короткими волосами, лежавшими светлыми плюшевыми завитками, спокойные глаза и крупные, мягкие губы.
- Способности человека не зависят от его половой принадлежности.
- Ага, конечно... Ты когда-нибудь слышал о выдающихся женщинах-сталеварах? Я, например, нет. А, между прочим, в институте стали и сплавов всегда училась прорва девиц! Все потому, что не дано женщине от природы быть сталеваром.
- Зачем же они туда поступают?
- Затем же, зачем и сюда: чтобы иметь диплом о высшем образовании. С ним замуж проще выйти.
- Тебе бы, Птицын, парить над прозой жизни, а ты рассуждаешь прямо, как гад ползучий, - добродушно улыбнулся Сергей.
Несомненно, Костя носил говорящую фамилию. С длинным носом, глазами-бусинами и очень незначительным подбородком он, действительно, походил на птицу. Например, сейчас, приобидевшись, он стал напоминать в своей черной водолазке нахохлившегося грача.
- Да ну вас к черту! - огрызнулся Костя.
- Я вообще-то не спорил, - заметил с усмешкой Зорин.
Сергей шутливо констатировал:
- Стало быть, и ты, Сева, женоненавистник…
- Ни за что! Я их, наоборот, очень люблю! Да и Костя тоже. Его просто Ленка Малинина динамит, вот он и злится.
- Ладно, мужики, - подвел черту Толян, - пошли лучше "пулю" распишем.
2
Конечно, нечего было и мечтать о красивой аспирантке, несмотря на то, что Наталья Григорьевна не очень-то отличалась возрастом от своих студентов. В те времена субординация была священна, все налагаемые в связи с этим табу неукоснительно соблюдались, а потому волнение, связанное с приходом молоденькой преподавательницы, вскоре улеглось.
Понятно, что речь лишь об одной половине группы. Женская же проявила к Наталье Григорьевне солидарное равнодушие - то самое, что замешано на инстинкте неприятия достоинств вероятной соперницы, притом что в силу вышеописанного ничьей соперницей быть она не могла.
Итак, после небольшого всплеска жизнь в группе потекла привычно и ровно.
Из чего, впрочем, не следует, будто она у студентов спокойна и светла. Увы, множество событий, хоть и ставших регулярными, сотрясает ее.
Сколько уже за плечами сданных экзаменов, а от предстоящего все равно тревожно. Зато какая буйная радость охватывает после удачи на экзамене! Именно удачи, ибо успеху, честно достигнутому за счет знаний, душа радуется скромней.
Вероятно, потому, что удача идет от чуда, а знания от... всего-то от усердия.
В весеннюю сессию чудо произошло с Толяном.
Сдавали зачет по малоизученной им дисциплине. Правильнее сказать, совсем не изученной, поскольку в течение семестра он не побывал ни на одной лекции по данному предмету. Попытавшись охватить науку за пару часов до экзамена, Толян понял, что она - слишком крепкий орешек.
Оставалось мужественно получить "неуд", за которым он и явился в аудиторию, где принимался зачет.
Экзаменатор был сухонький старичок вполне мирного облика - пока не брал со стола и не натягивал огромные очки, тут же преображаясь в какого-то злобного колдуна.
Толян поежился, подал зачетку и, взяв билет, отправился на свободное место - якобы, готовиться. "Хотя, чего тянуть время? - подумал он. - Сейчас Вахромеев закончит отвечать, и я пойду... Надо же, как из него прёт... Как всегда, всё знает, даже противно..."
Дозавидывать Толян не успел. Старик, надев очки, посмотрел в аудиторию:
- Кто готов?
Толян вздрогнул от кощеева взгляда, но решения своего менять не стал.
Так случилось, что Вахромеев и Толян оказались за столом экзаменатора одновременно - один славно закончил дело, другому предстояло принять позор.
Старичок снял очки и, щурясь, начал рыться в стопке синих книжек - зачеток, лежавших перед ним. Ясно, что он собирался отпустить Вахромеева. Но взял зачетку Толяна. Из-за того, что у обоих были усы и похожий овал лица, подслеповатый преподаватель принял наклеенную в зачетке фотографию одного за другого.
Далее Толян, прикрываясь локтем, показал кулак Вахромееву, который, тоже заметив ошибку, собрался уж было открыть рот, и - из товарищеской солидарности, конечно же, а не почему-то еще - замер.
Порадованный отличным ответом Вахромеева, старичок сделал в зачетке Толяна и в ведомости напротив его фамилии соответствующие записи и, приветливо улыбаясь, вручил Вахромееву не его документ.
Тот в растерянности медленно отправился к двери.
Дальше случилось то, на что и рассчитывал пройдошистый Толян.
Старичку-Кощею хватило и трех минут, чтобы покончить с ним. Схватив ручку, он придвинул ведомость и нацелился проставить напротив фамилии "Вахромеев" "незачет".
- Извините, но я не Вахромеев, я Толмачёв. Вахромеев передо мной отвечал.
- Что же получается, - обмяк старик, - я ваши зачетки перепутал?
- Да? - выразил удивление Толян. - А мы тоже не заметили...
Старик был в отчаянии: ему ужасно не хотелось черкать в ведомости. Любой экзаменатор старается избегать этого, на чём, собственно, и держался расчет Толяна, хотя при его-то вопиюще нулевых знаниях преподаватель просто обязан был внести исправления в ведомость. Иными словами, Толян надеялся на чудо. Оно и произошло. И не в последнюю очередь потому, возможно, что вспомнились экзаменатору шепотки коллег за его спиной: мол, стар, подслеповат, всё путает, не пора ли на пенсию?
Впрочем, неизвестно, действительно ли поговаривали так на кафедре, но старик, выйдя из задумчивости, хмуро проставил Вахромееву в обоих документах "зачет". Затем сунул его книжку Толяну и, надев очки, грозно объявил:
- Кто следующий?
При обмене зачетками сияющий Толян сказал:
- Спасибо, Витя, никогда тебе этого не забуду!
Вахромеев благодушно улыбнулся. Он тоже был рад, но в сравнении с Толяновым сиянием его радость была, как лунный свет перед солнечным.
3
Толян бурно праздновал удачу.
И останавливаться не собирался. Видя это, Зорин следующим утром напомнил ему, что радоваться рано: впереди экзаменационная сессия, а удача, как снаряд, дважды в одну точку не прилетает.
Они недавно проснулись. В окно комнаты общежития, где обитали Толян, Птица и Сева, светил ясный день. Птицын еще вчера отбился от их большой компании, которая, отмечая окончание зачетной сессии, расположилась за сдвинутыми столами в "Яме" - пивной в Столешниковом переулке. Судя по тому, что перед этим он бегал кому-то звонить, призвали его дела амурные.
- Ты такой правильный! - отозвался Толян, раскуривая отыскавшийся бычок. - Не переживай, завтра начнем к экзаменам готовиться.
И, с причмоком затянувшись, спросил:
- Все-таки как? Едешь к Зойке Лихачевой?
Черт его знает, как собирались эти студенческие компании! Встретятся где-нибудь два человека, посидят, через полчаса к ним еще пара присоединится, а там, глядишь, - и едут уж все к кому-нибудь в гости, где вскоре собирается и вовсе уйма народа...
Такая легкость характерна не только для студентов, но и вообще для людей свободного труда (как и свободным от него), причем независимо от Времени, в котором они живут, и это наводит на парадоксальную мысль: отсутствие сотовой связи никак не влияет на мобильность.
- К Лихачевой? - переспросил Зорин. - Это которая светленькая, со стрижкой-каре?
- Ну да. С нашего потока, из третьей группы.
Сева улыбнулся:
- А она ничего...
- Зорин! - остерёг Толян. - Не подгребай! Занята девушка!
- Извини, я не знал... А чего у нее?
- У нее дача... Родители уехали в отпуск, а дочку оставили скучать.
- И давно вы с ней... дружите?
Толян ответил, внезапно охваченный задумчивостью:
- Только начали...
Очевидно, он стал сожалеть, что позвал с собой Зорина, обладавшего завидным свойством нравиться женскому полу. Не способностью - когда для проявления дара требуется действие, - а именно свойством, когда ничего делать не нужно. И ладно б, выделялся он как-то внешне. Так нет же, ничего особенного: среднего роста, русые волосы, серые глаза... Разве что улыбка мягкая.
- Ладно, уговорил, - словно подливая масла в огонь, объявил Сева и добродушно добавил:
- Успокойся, я к твоей Зойке даже не подойду.
На вокзал ехали в троллейбусе. Глазели в окно. Приятно прокатиться на наземном транспорте, когда там свободно и некуда спешить.
Теперь уже в прошлом и малозагруженные по нынешним меркам улицы, и ненавязчивая советская агитпропаганда. Ненавязчивая, потому что на лозунги и плакаты, взывавшие со стендов, крыш и стен домов, давно никто не обращал внимания, они просто оживляли красными тонами городскую среду. Никакого сравнения с современной рекламой! Конечно, как и в любом деле, были здесь свои образцы благоглупостей, о которых сам
