Ермакову хотелось убить её. Потому что вдруг открылось: Инга распущена, порочна...
Вон она - безотказно танцует со всеми, они её обнимают, она льнёт к ним.
Тот светлоглазый мальчик с волосами в завитках раздражал его особенно. Уверенный, что нравится Инге, он иногда дерзко взглядывал на Ермакова. Глупый юнец, что он насочинял себе?!
Ему и невдомек, что еще каких-то пару часов назад сливочное ее тело, утомленное, на сбитых простынях, золотисто тускнело в полумраке комнаты Ермакова, и горячее дыхание Инги толкалось ему в грудь.
А, может, юнец и, в самом деле, нравится ей? Куда выходили они перед этим медленным танцем?
Вернулись они, правда, порознь, ну так это и понятно... Сразу обратили на себя внимание ее диковатый взгляд и губы - нет, не мятые, но чем-то растревоженные, которые она то и дело облизывала.
- Где ты была?
- Я случайно вместо вина водки выпила... – растерянно сказала Инга.
Это вроде бы всё объясняло. Ермаков с готовностью поверил, но и всколыхнулось отчего-то презрение к самому себе.
Потом подошел юнец и взял ее за руку, приглашая на танец.
Инга повернулась к Ермакову:
- А ты? Не хочешь потанцевать?
Ермаков криво усмехнулся:
- Нет. Спасибо.
Непроизвольно выскользнула у него обида. Только на кого? На самого себя?
Зачем он сюда пришел? Было же ясно с самого начала, что для этих молодых людей он чужой, как и они для него!
Но Инга ничего не заметила.
Она поплыла в медленном танце, а партнер, расположив руки на ее талии, то одной взбирался по голой спине ей под лопатку - и Инга поводила плечом, - то другой опускался по нежной выпуклости, пока Инга не сгоняла его руку с макушки изгиба.
Следовало бы расквасить ему нос. Но дело-то было не в юнце, а в Инге, которая как бы и не поощряла его поглаживания, но и не противилась им!
И не только кудрявый мальчик, а еще и другие - из ранее танцевавших с ней - были чересчур раскованы, и это наводило на мысль о каких-то особенных между ними отношениях.
Хотя что ж, все они давно дружат, а Инга - красавица из красавиц, каждый в свое время пытался ухаживать за ней, может, кому-то она и отвечала симпатией.
Но только симпатией, потому что не была до него женщиной!
Увещевания разума почему-то не привели к успокоению, а вызвали приступ ярости. Ермаков еле сдерживал себя.
Инга тревожно отстранилась от партнера, посмотрела на Ермакова. В полумраке блеснули ее улыбнувшиеся глаза. Взмахом руки она позвала его, но Ермаков покачал головой.
Кто-то включил люстру, крикнул:
- Михайлова! Спой!
Выплыли откуда-то гитара, стул.
Она села. Положила ногу на ногу, попробовала звучание струн. Все затихли: то ли в ожидании пения, то ли от вида высоко вздернувшейся юбочки.
Кровь бросилась в голову Ермакова: "Это она нарочно!"
Ну а если и нет, Инга не очень-то смутилась. В глазах у неё зажглись острые, озорные звездочки, она встала, одернула подол и снова села.
"Еще он не сшит, мой наряд подвенечный,
И хор в нашу честь не споет,
- начала она несильным, но тем замечательным голосом, от которого замирает всякая душа. -
А время торопит возница беспечный
И просятся кони в полет!"
По окончании песни какое-то время держалась тишина, а потом её смёл дружный, как по команде, хлопок множества рук, разлетевшийся на аплодисменты.
Просили Ингу спеть ещё, но она передала гитару молодому человеку в распахнутой на груди рубашке и в тонких, почти невидимых очках. Он запел залихватскую студенческую песенку, припев которой всем надлежало подхватывать хором.
А Инга осталась сидеть. Она только повернулась вполоборота к подруге, которая подошла к ней со спины. Та начала что-то нашептывать ей на ушко, отчего у Инги появилась полуулыбка, и она стала кого-то искать глазами.
И это был явно не Ермаков, стоявший у нее на виду.
Время от времени у Инги посверкивала серёжка. Тем же блеском вздрагивал и её взгляд, когда ей казалось, что она нашла того, кого искала. Ермаков был уверен, что это мужчина.
Но он все не находился, и тогда Инга встала и с подругой направилась к дверям. Выходя, она оглянулась, словно окончательно убеждаясь, что искать нужно не здесь, и пробежала по Ермакову неузнающими, безразличными глазами.
Ермаков почувствовал, как удары сердца проникают в уши, в виски. Он ничего уже не слышал, кроме шума бьющейся крови, когда вышел вслед за Ингой.
Она стояла к нему спиной, и чьи-то руки обнимали ее.
Ермаков не заметил, как нож, который он, придя с войны, всегда носил с собой, оказался в руке и как ударил он Ингу в спину - туда, под лопатку...
В Ингином дворе, в её детстве, жил мальчик - инвалид. Она, как и многие из того двора, дружила с ним. Потом он уехал - в интернат. А в тот вечер вернулся, чтобы после многих лет повидать своих старых друзей.
Все долго не могли прийти в себя от этой нелепой смерти, долго горевали, но со временем успокоились, стали о случившемся забывать. Стерлись и лицо Инги, и голос...
Остался лишь солнечный блик на памяти.
2015
|
