снова выходил посидеть на той скамье перед воротами и утром, и вечером, наслаждаясь чудными днями осенней погоды. И уже перед отъездом домой к нему опять подсел Петрович, рассказ которого не забывался.
- Здравствуй, Иванович! – сказал он, устроившись рядом. – Я ещё несколько дней назад заметил, что ты приехал. Что? Опять надолго?
- Нет, на днях уезжаю. Почти освободился, - он помолчал, собираясь с мыслями. – Ты вот что мне скажи, Петрович: зачем ты рассказал мне о той истории с повешенными? Чтоб облегчить душу? Ведь нет же оснований кого-то подозревать.
- Тебя-то почему это беспокоит, если нет оснований?
- Ты кому-нибудь рассказывал об этом, так как мне?
- Никому.
- Ну, ты хитрец! Мне, постороннему человеку, значит, можно, своим, местным, - нельзя?
- Ты думаешь, я один сомневался всё ли там чисто, в этой истории?
Он раскурил сигарету и зашёлся кашлем, долгим, натужным, переходящим иногда в приступы, выворачивавшие его наизнанку. Отдышавшись кое-как, он говорил:
- Вот ведь зараза какая, никак не проходит.
- У тебя уже аллергия на табак.
- Ну, так вот, - продолжил собеседник, не обращая внимания на реплику, - через полмесяца, как вы уехали, нашли этого начальника милицейского у себя в квартире голого, привязанного наручниками за руки, за ноги к кровати и задушенного той самой плетёной лентой, похожей – помнишь? – на фитиль от керосиновой лампы, на которой тогда висел муж Ольги. Ольга же с тех пор как в воду канула.
- Вот ведь как! – удивился Александр Иванович. – Выходит, она его подозревала?
- Кто его знает, может, подозревала, может, сам сознался, - сказал Петрович и раздавил ногой окурок. – Пойду я, поздно уже.
Тяжело поднявшись, пожал собеседнику руку и, устало ступая, направился к дому, не сказав тому, что Ольга – его дочь. А Александр Иванович подумал: «Что он Гекубе? Что ему Гекуба?» - и ещё долго размышлял о том, как связаны между собой невидимыми нитями даже чужие друг другу люди.
