Некрополь покрывала пелена дымки. Летучая взвесь заботливо прикрывала последнее пристанище усопших, от сторонних наблюдателей, будто бы оберегая покой этой священной земли. Солнце застенчиво касалось крохотными стрелками-лучами редких просветов между деревьев, и крадучись переползало на запад, дабы поскорее покинуть обитель скорби. Атмосфера таинственности, пронизанная горьковатыми нотками траура, наполняла все окружающее пространство.
Какая-то неведомая сила привела меня в это место, и я чувствовала, что выбор мой не случаен. Страха перед усопшими я не испытывала, но всегда надо мной довлела некая сила, превращая мое пребывание на погосте в невыносимую пытку. И вот сейчас, толкаемая не то любопытством, не то какой-то внутренней экстренной потребностью, я брела по туманящимся аллеям, вслушиваясь в непостижимую тишину.
Эта земля хранила напоминания о тех, чьи имена давно уже не будоражили слух обывателей, о ком уже и некому было помнить. Столетиями она принимала в свое чрево тех, чей земной путь завершился. Герои войны и ученые, актеры и политики, всех их приняла эта земля. Осознание, что я иду по местам, где ступали сильные мира сего разных эпох, наполняло мою сущность неким возвышенным недоумением. И сам собой возникал вопрос: «Что я здесь делаю? Почему я здесь?» Но тут же приходила успокоительная мысль-выручалочка: « Мне надлежит что-то очень важное понять».
Я была не одинока, в своих блужданиях. То тут, то там, взгляд выхватывал немногочисленных прохожих. Соприкосновение с чем-то запредельным, натягивало струны-нервы, заставляло приглушить голоса, и смотреть. Смотреть во все глаза. Что можно увидеть на кладбище? Да все что угодно. Здесь можно наблюдать проявление чувств и эмоций, запечатленных в мраморе, граните, бронзе, дереве и прочих материалах, способных десятилетия, а то и столетия нести вложенные в них образы. Памятники и монументы, монолитные плиты и кресты, аллегорические скульптуры и бюсты – люди не скупились на фантазийные проявления. Здесь можно увидеть чувственные композиции, либо скромное напоминание об искренней любви, прервавшейся вмешательством смерти. Вот кричащего вида монумент, обвешанный со всех сторон разнокалиберными венками и веночками. О чем он нам рассказывает? Он говорит о том, что ставившие его люди, заботились лишь о замечаемости этого монумента. Не важно кому он установлен, важен сам объект. Из-за этого он безлик, бездушен, в нем наличествует кичливость и позерство, и напрочь отсутствует даже намек на какое то проявление чувств. В нем застыло одиночество и никчемность. Вездесущая трава-мурава, умудрилась просочиться сквозь зацементированные швы постамента. За этой непонятностью замечаю скромный деревянный крест. Могилка ухожена, на ней ярко голубым ковриком цветут незабудки. Здесь нет изысканности и горделивости благородных пород, здесь нет лжеблеска бронзы и золота, но зато во всем чувствуется любовь и скорбь. Не показушная, не для чужих глаз, а глубокая, истинная. А много ли ушедшему нужно в мире живых? И много и мало одновременно – Память. Человек, любой, будь то монарх, или последний пропойца-забулдыга, жив лишь до той поры, покуда о нем помнят люди. Вот аллея знаменитостей. Их имена когда-то блистали на глянцевых афишах, их лица не сходили с голубых экранов телевизоров, их героические поступки и достижения в науке запечатлены в учебниках истории государства. И что? Вот они ровными рядами предстают перед моими глазами. И эти ряды наполнены знакомо-незнакомыми образами. Повсюду цветы. Цветы, цветы, цветы. Цветы бумажные и живые, собранные в венки и одиноко стоящие в вазонах. А нужны ли эти цветы? И кому эти цветы нужны? Люди не задумываясь, убивают растения, принося в жертву тем, кто уже не может этого оценить. Смерть ради смерти, какой пафос, но это так свойственно человеку. Таковы традиции, корнями уходящие в глубину веков. Почему-то человеку издревле было присуще украшать смерть. Взять хотя бы тех же фараонов, которым строили ни много, ни мало, целые пирамиды, наряжали в самые дорогие одежды и захоранивали несметные богатства, в надежде, что в загробной жизни, это все будет востребовано. И вот промчались тысячелетия, человек вырвался из объятий матушки земли, и пусть не покорил, но сделал свои первые шаги в космосе. И что? Он хранит верность традиции, украшать умерщвленными цветами место последнего пристанища. Как трогательно и не по цивилизованному…
…А вот вакцину от горя не придумали, таблетку от беды не изобрели, аэрозоль, избавляющий от эмоций, не создали. Но это уже из разряда психотропных воздействий на психику человека, и в эти дебри совсем не хочется углубляться. Так я бреду по аллеям, погруженная в свои размышления. В горе человек замыкается, уходит в самые потаенные уголки себя, где трепетно хранятся фрагменты его пересечений, соприкосновений с ушедшим. Какие-то я яркие, феерические картинки прошлого. Память, тут как тут, услужливо подсовывает воспоминания о близких, которые покинули когда-то меня. И откуда ни возьмись, выползает ядовитая змея-Скорбь, обвивает кольцами сердце, постепенно сжимая их, причиняя нестерпимую боль, впиваясь сочащими ядом-болью клыками в душу. Что такое скорбь? Скорбь проявление человеческого Эго. Ну, как же, вот он был рядом, что-то стряслось - я к нему, нужна помощь - я к нему, хочется поделиться своими успехами-достижениями и опять я к нему. А он? Он радуется, печалится, в общем, полностью тянет лямку эмоциональных переживаний за нас. Это ли не эгоизм? Еще какой. А мы? Так ли мы благоговейно и трепетно следим за его успехами? Так ли мы сострадательны в его неудачах и горестях? Конечно, если это наш близкий человек, мы принимаем самое непосредственное участие в его жизни. Мы его искренне любим, сопереживаем, но…
Без всяческого стеснения пичкаем его своими эмоциями-переживаниями, холя и лелея свое Эго. А вот незнакомец. Человек обижен, не важно кем или чем, в его глазах читается боль-обида. Вы подойдете? Вы примите участие в его беде? Не кривите душой. Я не читаю вам лекцию-нотацию. Я пытаюсь разобраться в своих мыслях, бредя аллеями города Смерти. Мысли кружат о мирской суете, о не земном пути нашем. Я бреду аллеями старого кладбища, уже не особо рассматривая скульптуры и памятники. Тропинки, дорожки. Сколько ног их топтало за все это время? Сколько человеческих жизней прошло этими тропами? Взгляд задерживается на неприметном обелиске. Он сиротливо приютился рядышком с огроменной глыбой-монолитом, изображающей что-то хаотично-невообразимое. Но взгляд зацепился не за глыбу, он прикован к окаменевшей фигурке женщины, простершей руки к небесам, провожая в последний полет кого-то очень родного, кого-то очень любимого. Каменная птица, падающая с поднебесья на ее простертые руки – пронизана стремлением, наполнена динамикой полета-возвращения. Замедляю шаги. Медленно-медленно приближаюсь. Вокруг меня что-то неуловимо изменяется. И вот я стою перед женщиной. Вся ее поза говорит о страдании. Боль. Повсюду вокруг пространство пронизано болью. И как грозовым разрядом, меня пробивает этой нечеловеческой болью. У меня перехватывает дыхание, раскаленное дыхание смерти прокатывается пот моим венам, леденящий смерч муки сковывает сознание. Я замираю, на какое-то мгновение, уподобившись монументальной женщине, скрученная чьей-то исполинской болью. Из глаз неожиданным потоком льются слезы. Кого же я так оплакиваю? Сердце сворачивается комочком, сотканным из боли. Ядовитая змея Скорбь укладывается на сердце, вцепившись смертоносными клыками-слезами в душу. Сквозь слезы я пытаюсь прочесть, полустертые временем строки на куске гранита, но глаза незрячи. Все плывет перед глазами, и только чья-то нестерпимая боль готова меня поглотить всю, без остатка. Я не хочу подчиняться ей. Стремительный шаг-скачок назад, в зону недосягаемости боли. Оковы, сжимающие грудь, спадают, и я делаю глубокий вдох полной грудью. Теперь я могу оглядеться по сторонам, хоть почти ничего не вижу, я все еще во власти чужой боли. Еще шаг в глубь аллеи, шаг, удаляющий от какого-то пространственного пролома. Через который так порабощающее действует энергия чужого страдания. Я останавливаюсь и задумываюсь. Тот, кто так оплакивал уход дорогого сердцу человека, настолько поддался своим эмоциям, настолько отдался во власть печали, что невольно соткал в пространстве около памятника, аномальную зону. И почему-то в голове сразу возникли слова из библии – что праведный путь, это путь смирения. Что нельзя позволять чувствам править нами. Что живым живое, мертвым мертвое. И к чему бы подобные размышления? Что я должна понять здесь? Я уже внимательно оглядываюсь по сторонам. И приходит понимание.
Что я здесь вижу? Могилы. Что это означает? Смерть уравняла всех? Еще как уровняла. И царь, и шут лежат в одной земле. Никто не властен над этой самой непостижимой, жестокой и одновременно гуманной, силой. Никому еще не довелось ее обмануть или перехитрить. Единственное богатство, которое мы в праве забрать с собой, это наша душа. И вот насколько мы духовно обогащены, такова истинная цена нам и на земле, и за ее пределами. И в чем же проявляется наше духовное богатство? В сострадании, в смирении, в искренней открытой любви, в самопожертвовании и стремление вершить добрые дела, не важно какого масштаба, не ожидая похвал и наград. И по нашим делам судить нас будут. И по мыслям нашим, ибо мысль неотъемлемая часть нашего бытия. Ибо мысль предшественница поступка. И не красота спасет мир, как утверждают любители риторского искусства. Вернее не физическая красота, а духовная. И красотой духовной является постижение истинной любви. Любви к людям, любви к природе, к жизни в целом. Покидая город мертвых, я твердо знала - перед смертью все равны, смерть это всего лишь мерило нашего духовного богатства. И не нужно бояться ее, так же как и приближать ее час не стоит, ибо всему в этом мире отведен свой срок. И в наших силах сделать мир прекраснее, стоит лишь отвернуться от своего Эго, и открыть свое сердце Истинной Любви. Любовь спасет мир.
31.08-03.09.2010
