самое сердце. А ведь я к вам отношусь по-отечески…
Кондратий зажмурился. Волна гнева поднялась вдруг из глубин его естества.
— Я могу идти? — спросил он подчеркнуто сухо.
Капитан отшатнулся, как от удара. Чувство неподдельной боли отразилось на его лице.
— Идите, — сказал он. — Но я рекомендовал бы вам завтра в 9.00 посетить лекцию по римскому праву.
Кондратий повернулся и двинулся прочь. Капитан с печалью во взгляде смотрел ему вслед.
У Виктора собрание было еще в полном разгаре. Дискуссия, впрочем, закончилась, но без дела народ не остался. Все тихо сидели кто где, переговариваясь друг с другом и краем уха слушая, как Виктор цитирует из потрепанной книжки: «…идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности…»
Пробираясь к свободному месту, Кондратий обратил внимание на то, что Зина Савельева как-то странно на него смотрит. Он присел рядом и, улучив момент, спросил:
— Ты чего?
— Слушай, а ты где был? — ответила она вопросом.
— У себя.
— Но я заходила недавно.
— Я там недолго… Потом на верхнюю палубу поднимался.
— Я и там была, но тебя не видела.
— Да я в самом конце.
Зина, вся какая-то не в меру взволнованная, как бы приподнятая какая-то, заглянула ему прямо в глаза. Кондратий не отвернулся. Ответный взгляд его был искренен и чист.
Зина как-то неуверенно улыбнулась.
— Кондратий, — спросила она потом, — а ты кто?
— Человек, — ответил он, улыбнувшись в ответ.
Зина засмеялась и вдруг прижалась к его груди щекой.
— Кондратий, я тебя люблю…
...Следующий день начинался так же как и череда предыдущих. В 10 утра Кондратий метался по всему пространству своей крошечной каютки как загнанный зверь, скрипел зубами и выл от бессилия, а в это время этажом ниже два улыбчивых анатома на белом столе демонстрировали любознательным ребятишкам, из чего состоит игуана...
