Сносный случай

        Шёл я как-то по проулку на прогулку, наслаждался окружающей средой, слушал пение певчих птиц под аккомпанемент шуршащих в глубине палой листвы вкрадчивых шагов. И вдруг совсем неожиданно без всяких предупреждений, предпосылок и сигнальных свистков у меня отвалился нос.

        Многие скажут, эка невидаль, нос отвалился, подууууумаешь. И правду вроде как не проблема и вовсе отвалившийся нос. С кем не бывает. Порой и не такое отваливается. Тем не менее…

        Во-первых, нос был мой любимый, с которым я уже давно не расставался и порядком уже привык, можно даже сказать, сросся. Во-вторых, по совершенно случайной глупости нос провалился сквозь решетку канализации. А поскольку 3 (три) с половиной (0,5) минуты назад закончился тропический дождик, бурно-пенный поток с громыханьем врывался в решетку и скрывался в неизведанных антрацитовых миазматичных пучинах. Так что надежды на то, что нос каким-то странным чудом вернется обратно, были совсем уж прозрачными.

        Тем не менее, я не так уж и долго предавался меланхолии, стенаниям и самоистязаниям. Ведь у меня, как у любого нормального человека, выходящего на прогулку, в кармане всегда на всякий форс-мажорный случай имеется дюжина-другая запасных носов. Ведь черт шутник еще тот и тут, и куда заведет кривая прогулка, сложно предугадать даже в страшном сне.

        Поэтому с облегченной стенаниями душой и легким по жизни сердцем я извлек кулек полный носов. Каково же было моё негодовальное изумление, когда я с ужасом обнаружил, что часть носов от долгого непотребства либо совсем усохли, либо заплесневели нещадно. Понятно, что любой уважаемый собой человек не позволит себе выбраться в общество, даже в свое, с таким сморщенным, как прошлогодний сморчок, носом, тем более побитым радужной плесенью. Представьте себе такой безобразный образ, и сразу станет понятно, что пустяшная проблема стала усугубляться геометрически и гомерически.

        Так как ни соды, ни синильной кислоты, ни бертолетовой соли у меня не было, вопрос плесени был решен положительно в ее пользу. Заплесневелые носы были успешно спущены на воду и отправились в плавание вдогонку моему любимому несчастному носу, чтобы в тяжкую минуту скрасить его одиночество своими разноцветными переливами.

        Мне же не оставалось ничего иного и иносказательного, как попытаться спасти усушку. Причем особой роскоши времени у меня не было, поскольку многочисленные прохожие, огибающие и обтекающие меня, грубо и несносно смотрели в упор на отсутствие моего носа. Так что традиционный метод размачивания усохшего носа медленным рассасыванием не подходил, и требовались экстренные меры для спасения моей чести, гордости и смущенной совести.

        Хотя и прошел дождь, солнце успело так разогреться, что громыхающий поток уже превратился в тонюсенький сопливый ручеек, да и имелся риск ускользновения очередного носа вслед плесенной компании. В двух шагах от места моей застывшей прогулки была небольшая блестящая и на вид вполне спокойная лужица, к которой я радостно бросился со всех ног, размахивая на ходу запасной частью.

        Привязав нос к удочке и заметнув ее в лужу, я покорно уселся на берегу и стал нетерпеливо ждать, когда нос разбухнет до размеров, которые не стыдно будет надеть на прекрасноликую голову. Вдруг вода в луже забурлила, заклокотала на разные дикие визжащие голоса, и из глубин вынырнула голова ужасного оранжевого крокодила с кривыми как арабские кинжалы зубами и такими же острыми. Зубы блестели на солнце так ярко и пускали мне в глаза таких озорных зайчиков, что мне пришлось невольно закрыть глаза, заслониться руками и позорно отвернуться, чтобы не ослепнуть от зайчатины. Когда же топотание заячьей стаи немного поутихло, и я осторожно сквозь пальцы попытался проперископить окружение, я с жутким прискорбием обнаружил, что гнусный крокодил совершенно неправомерно и несогласованно утащил мой размокающий нос.

        Вызывать полицию без носа было чревато как минимум значительным штрафом за несносное поведение в общественном месте. И пока бы полиция проводила разбирательства и допросы с пристрастием и без, крокодил давно бы спокойно и криволинейно уплыл в свои дальние крокодильи края. И даже при его точно разведанном местонахождении в тех краях, на депортацию не приходилось надеяться, поскольку оранжевые крокодилы уже много столетий вымирают, и находятся под защитой государства.

        Я погрузился в жуткий экзистенциональный холод, меня раздирала тошнота от такого немыслимого глубокого падения. Ноги вымокли в луже, солнце напекло голову, руки затекли и отяжелели от держания удочки, отсутствие носа нещадно чесалось. А вокруг сновали злобные прохожие, подло зыркая на меня своими колючими взглядами и втайне саркастически хохоча над моей катастрофой. С минуту на минуту могла приехать полиция со всеми вытекающими и затекающими последствиями и следствиями. В общем, был канун наступающего полного фиаско, и прогулка, похоже, что как-то не очень удалась.

        Оставалось совсем немного времени, чтобы найти решение проблемы, либо признать свою несостоятельную недееспособность и молить на коленях общественное мнение, чтобы вызвали для меня неотложку с толстыми санитарами, которая с фиолетовыми воющими сиренами доставит меня в безобразный дом престарелых, где я умру в позоре и старческих выделениях среди таких же ужасных жертв жестокого бытия.

        Но тут до меня с ужасом дошло, что второй вариант мне не очень подходит, поскольку в этом случае на моей постмортемной фотографии на моей скорбной скромной соромной могилке я тоже буду без носа. На такое пойти я не мог даже при всей моей самокритичности и самобичевании и в страшном сне. Из всех возможностей, которые нам предоставляет полноценная, полнокровная жизнь, судьба и страшный рок, у меня оставалась лишь одна – найти решение задачи, которую мне подкинула все та же судьба и тот же рок.

        (Так и хотелось написать: «на ель чего-то взгромоздясь»… Ох, уж, этот, постмодернизм…)

        Это у меня чужая мысль возникла в голове, которая совсем уж не способствовала никоим боком решению моей проблемы.

        Поэтому я стал склоняться к мысли, что придется воспользоваться помощью искусственного интеллекта, раз уж свой естественный интеллект настолько стал тормозить над решением такой на первый взгляд тривиальной задачи, что мне от стыда пришлось провалиться под землю.
 
        Под землей было хорошо. Не сновали прохожие, не вглядывались в отсутствие корня моей проблемы,
не шумели
не свистели
не шуршали
не пищали.
К тому же и риск нарваться на полицейского резко снижался, по крайней мере, на наземного полицейского. Я стал успокаиваться, снежный иней начал покрывать мои ресницы, полуденный холод напевал мне колыбельные песенки, и я стал проваливаться в негу-печаль-сонный-скрижаль. В общем-то, жизнь возвращалась к вполне замечательному руслу, и я всерьёз задумался, не продолжить ли столь скоропостижно прерванную прогулку, в надежде обрести спокойствие и решение проблемы.

        И тут яркой искрой надежды из пучин застывающего подсознания выплыла на поверхность корки еще теплящегося сознания спасительная дума-мысль, а вдруг кулёк с носами прохудился, из него вывалился и завалялся на дне моего кармана какой-нибудь захудаленький нос, носик, носок, носочек, носочечек.

        Затаив дыхание, сердцебиение, моргание и остальные органические и неорганические процессы моего организма, я направил свою ловкую руку в глубокую нору кармана. Рука погружалась всё глубже, глубже и глубже, но не только носа, но даже и дна я никак не мог нащупать. Пришлось сместить центр тяжести своего тела в сторону кармана, накрениться, перекоситься, перекочевряжиться всем своим гибким туловищем и негибкой отяжеленной думами головой. Но это не помогало. Этого было явно мало. Рука начала увлекать за собой в карман вначале локоть, потом плечо, затем шею, ухо, половину головы вместе с глазом и частью рта, внутреннее ухо, вторую половину головы со вторым глазом, и второй частью рта, второе ухо и часть плеча…

        В кармане было душно, печально и темно. С помощью оставшейся на свободе второй руки я извлек из нагрудного кармана разноцветный фонарик, который не раз уже выручал меня в безвыходных ситуациях, когда серый мрак тоски накрывал меня и мир с головой. Стоило включить фонарик и запустить разноцветную развесёлую программу, как мрак с тоской в ужасе шарахались от веселящегося цветопредставления и прятались в свои жуткие безотрадные тёмные норы.

        Поскольку вторая (или первая) рука была погружена в карман, а выключатель фонарика закрывался на искусный замок (чтобы, когда я к чему-то сильно прижимался, или толкался, фонарик не мог включиться), нужно было придумать, как открыть замок. Оставалось не так уж много вариантов. Не буду описывать, как я в своём уме все их перебирал и вычислял наилучший по сложным критериям, основанным на неевклидовой геометрии, теории относительности, математической индукции, торсионных полях и  частностном случае эффекта пещеристых тел. Фонарик был благополучно включён, посредством весьма изощренных акробатических упражнений сунут в карман и пойман ртом. Сразу стало как-то веселее и жизнерадостнее.

        Но недолго мне пришлось жизнерадоваться и веселиться. Передо мной, насколько хватало глаз, раскинулась бесплодная ровная, как лысина, лишь изредка прерываемая кратерами карманных дырок, пустыня. Бесполезно я болтал и крутил головой с зубатым фонариком вправо, влево, снова вправо, вверх, вниз, еще больше вниз и немного направо…  Везде была всё та же пустошь, и глазу было совершенно не за что зацепиться (дырки не в счет). Не говоря уже о том, чтобы увидеть свою последнюю надежду и опору – спасительный нос. Я был бы рад даже призрачному миражу, можно даже без оазиса с прозрачным и прохладным родником. Самое элементарное видение пусть пустого кувшина или заварника с носиком и то усладило бы мне взор и душу, и растопило в сердце айсберг.

        Всё оказалось напрасно. Рухнули призрачные надежды, растворились бесплодные мечты. Я пал, снова пал, пал окончательно и бесповоротно, пал душой, сознанием и телом, и из этого последнего катастрофического падения мне уже не выбраться. Никогда. Nevermore.

        У меня покраснели глаза,
        В уголке показалась слеза,
        В носоглотке шатается зуб,
        А ведь думал, не так уж и глуп.

        Прилетела на свист стрекоза,
        Прожужжала, что так мне нельзя.
        Сразу понял, что скоро мне пуп,
        И отломится в бездну мой круп.

        А ведь был я и млад и силен,
        Как весною блестящий питон.
        Было много друзей и подруг,
        Но без них оказался я вдруг.

        Не поможет мне свет или тень,
        Или скачущий мимо олень,
        Ни блестящий сияющий ум,
        Что остался внезапно без дум.

        Мне не выбраться и не спастись,
        Бесполезно тут даже пастись,
        Не сносить мне своей головы,
        Хватит, стоп, подавайте гробы…

        Просыпался с утряни я бодр,
        А к полудню пора мне на одр…