Лешего звали дома Алёшей. Но где вы видели, чтобы на улице дворовая шпана кого-то звала по домашнему? Хорошо, если подгонят погоняло производное от имени или фамилии, а то влепят что-нибудь по черте характера, вовек по жизни тогда тот человек не отшкребётся и внуки с тем погонялом умрут. Так, что можно сказать Лешему повезло, что его имя совпало с именем сказочного персонажа, хотя...если посмотреть на того грязного, восьмилетнего оборванца с полным карманом окурков, то погоняло напрашивалось само по себе.
Страна ещё не отошла от военной разрухи, когда новоявленный совдеповский мессия-генсек, пообещавший всем в скором времени коммунизм, подписал договора, по которым вся пшеница высшего сорта на двадцать лет, отправлялась в помощь братскому кубинскому, немецкому, монгольскому и ещё Бог весть какому народу. Потому, как добрые мы. Мало того, что вытащили на своём горбу всю войну, так теперь ещё и кормить всех надо было.
В итоге такой высшей политике, Леший не то чтобы голодал, он недоедал и в следствии этого заболел рахитом. Он чуть было не помер, но мама отпоила его рыбьим жиром, который смогла выменять на самогон у маляров на заводе, где они использовали его для разбавления краски, вместо олифы. От болезни у него увеличилась голова и появился впереди небольшой горбик. Большая голова его конечно не украшала, как и горб, но мозг в ней помогал ему одновременно делать несколько дел и запоминать огромные тексты. Пользуясь вновь открывшимися возможностями Леший брал шахматную доску и уходил в парк Пушкина, где громил в пух и прах доморощенных шахматистов, что несколько пополняло его карманные деньги. Некоторые доморощенные шахматисты, обыгранные сопляком, входили в раж и проигрывали всё больше и больше, пока из-за проигрыша не лезли с ним в драку, стараясь отнять свои проигранные деньги. И вот тогда появлялись его кенты, которые всегда находились поблизости и вваливали незадачливому игроку по первое число. Выигранные деньги тут же проедались в магазине «Паляныця», где в кафетерии всегда были в наличии варенные сосиски и чай, а напротив в кафе «Весна», кое-что и получше: молочные коктейли и заварные пирожные. Когда денег не было, поздним вечером, в кафе выставлялась одна из подвальных решёток и все те деликатесы выносились на свет божий бесплатно. От большого количества сладкого у пацанов в заднице слипалось и шайка малолеток отправлялась к кинотеатру им. «Довженко», где стояли автоматы с газировкой.Там с помощью специальной проволочки засунутой в щель монетоприёмника они пили газировку в ожидании окончания последнего вечернего киносеанса. А дождавшись, начинали обменивать у выходивших из кинотеатра любителей кино, трёхкопеечные монеты на газировку. Много ли можно было заработать таким нехитрым образом? Немного, но он то был не единственным: зная место куда надо ударить таксофон, его можно было опустошить за пару секунд, а посчитайте сколько было тех таксофонов по городу. Правда они все были поделены между местными шайками, и позарившись на чужой аппарат можно было вполне свободно заработать по голове. Но чувство голода и азарта брало своё и обчищались не только чужие аппараты, но и пункты приёма стеклотары. В которых и сами приёмщики не знали количество принятых ими бутылок, потому, как втихаря давным-давно научились дурить государство, принимая оптом от проводников мешками бутылки по бросовым ценам, они сдавали государству ту тару по твёрдой таксе. Влиться в их немногочисленные ряды было с родни совершению героического подвига.
Остальным гопникам, не таким отважным, как те барыги, приходилось просто воровать и грабить ближнего своего. Потому-то в порядке самозащиты в одном кармане Леший носил самопал сделанный из спицы, а во втором: нагрудном, сигаретные окурки собранные в районе Сталеваров, у ювелирного магазина «Жемчуг». Почему именно там? Всё просто, в тот магазин изредка ходили зажиточные запорожцы, которые курили, ну, как минимум «Беломор», хотя иногда даже попадались окурки и от гаванских сигар. Один такой горящий окурок, опущенный в карман по недосмотру, прожёг его насквозь, спалив по дороге остальные чинарики собранные им за полдня.
В штабе красных кавалеристов, который с успехом заменяла вырытая в парке возле стройки нового цирка землянка, голоногие командиры были этим очень недовольны. Леший получил по шее и был снова откомандирован на спецзадание, но уже в район Крытого рынка, где молдаване торговали из дубовых бочек, на разлив своим вином, а ветераны четырёх войн, звеня георгиевскими крестами и орденами Славы, на день Победы, под стаканчик кисляка, вспоминали, как они рубили возле Полог красную и махновскую сволочь, расстреливали у Перекопа и вешали на балконах Севастополя, не успевших сбежать в Турцию беляков, травили газом восставших тамбовских крестьян, а потом они, чудом выжившие в гулаговских лагерях и огненных котлах, в штрафбатах — штурмовали Кенингсберг и Берлин... У Лешего родной дед, по материнской линии, после освобождения села Радионовки был мобилизован, и как проживающий на оккуптрованной территории, смывал эту вину в штрафбате. Брал Сиваш с одной винтовкой на пять человек.
Особое внимание жителей промышленного города сталеваров Запорожья, привлекали сбежавшие с домов-интернатов безрукие и безногие инвалиды — «самовары.» Им подавали щедро, не жалея трудовой меди. Около них всегда, в большом избытке, тырловались все нищие и калечные, до которых ещё не добрались всевидящие органы МВД, в лице ряженных сексотов. От нормальных калек и инвалидов, с несмываемым фронтовым или калымским загаром на обгорелых чахоточных лицах, сексоты отличались откормленными и загорелыми, на крымском солнышке, харями. Пьянствуя за счёт тех же «самоваров» они внимательно вслушиваясь в пьяный разговор, мотали всё себе на ус и нередко на другой день, в тёплой компашке недосчитывались вчерашнего болтуна. Но там была и другая сторона медали: нередко этих тружеников невидимого фронта, находили в балках Вознесеновки с перерезанной глоткой. Бывшие фронтовики крови не боялись, чем и пользовался криминальный мир, привлекая их к своим «деликатным» операциям. В то время у всех на слуху и на памяти, был афоризм усатого батьки Сталина: «Нет человека, нет и проблем!» А стукачей сам зэковский Бог резать велел. Велеть, то велел, но видно не до всех сексотов добралась уркаганская заточка — многие из них, выйдя на пенсию, осели в Севастополе, как почётные ветераны доблестных вооруженных сил, которыми теперь гордятся внуки: «Деды воевали!!»
У Лешего был любимый однорукий инвалид, художник дядя Витя, который учил его рисунку и пониманию творчества. Художник откликался на погоняло Коробок, которое было производным от его фамилии Коробов. Жил со своей женой и дочерью, возле базара по улице Победы и потому вездесущие органы не могли его просто так взять и изъяв с улицы, вывезти в Казахстанские степи, где для таких же, как он инвалидов, был оборудован интернат, в котором они и доживали свой век, забытые лживой Родиной и неверными жёнами. Некоторым ходячим инвалидам, взвалив на плечи «самоваров» удавалось бежать с тех совдеповских дурдомов и они с огромным трудом проехав почти весь Советский Союз, снова появлялись на Крытом рынке, пугая жуткими рассказами о своих похождениях, многочисленных друзей.Через некоторое время их снова изымали с базара, и они уже навсегда исчезали в лабиринтах советской карательной медицины.
Но Коробок, благодаря своему таланту живописца держался: не спивался. Он дружил с отцом Лешего и частенько, отдыхая в распивочной «под грибами» они дискутировали о жизни, значении искусства в мировой социалистической революции и о роли пролетариата во всей этой лабуде. Дело в том, что отец Лешего, хоть и работал печевым на титано-магниевом заводе, был очень образованным и культурным человеком и как представитель древнего дворянского рода князей Дурново, органически не воспринимал коммунистическую утопию и маразматическое заявление генсека Хрущёва, о том, что: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». По причине своей несовместимости с советской действительностью он регулярно уходил в запой, доказывая невидимым слушателям, что он флотский парень. Пять лет службы на Балтийском флоте видно оставили свой след в душе потомка князей Дурново. Однажды участковому это надоело и он по заявлению соседей, которые метили на его комнату по улице Сталеваров, отправил его на два года, подлечить здоровье в ЛТП. Леший раз в месяц возил в тот профилакторий,( обыкновенная зона, обнесённая высоким забором с колючкой и вышками вертухаев по периметру ) «подогрев» с сигаретами и сливочным маслом, которые он покупал на деньги от собранных на свалках и сданных бутылок. На одной из таких свалок младший брат Лешего оступился, напоролся на битую бутылку и чуть было не остался без кисти. Леший перетянул ему руку и на себе отнёс брата в пятую горбольницу, где ему её неправильно пришили, оставив на всю жизнь калекой. У Лешего на одну проблему стало больше.
А ту ещё после «лечения» отца в ЛТП, его родители развелись и Лешему в десять лет пришлось стат взрослым мужчиной в семье. Помимо своего выживания в уличной среде, он ещё был вынужден защищать от уличных хулиганов и своего младшего на пять лет брата. Пришлось записаться в спортивную секцию, благо она располагалась рядом с их домом, в бараке возле Крытого рынка. В том бараке тренировался кумир всей запорожской шпаны тяжелоатлет Леонид Жаботинский.
Жаботинский с пацанами из нашего двора.
Он и взял к себе в секцию задиристого шкета, потому, как хорошо знал отца Лешего, с кем не один раз ездил на рыбалку. Посмотреть, как Жаботинский, обладающий не шуточным весом и гренадёрским ростом влезал в горбатый запарик принадлежавший отцу Лешего, сбегался весь их двор. Зрелище было достойное: «горбатый» проседал на своих амортизаторах, дальше некуда, его задние кривые колёса выпрямлялись и чихнув облаком сизого дыма, он летел в запорожские плавни, везя рыбаков на остров Хортицу.
В те времена, из-за изобилия и толчеи, рыба в плавнях выходила на берег перекурить, выпить рюмку другую водки с рыбаками, травануть анекдот и отдохнув снова уплывала в свои омуты. Особенно славился своими рассказами двадцати метровый сом, который попав в детстве в утопленный махновцами вагон с зерном, прожил там более полувека и знал массу историй. Вагон давно под водой развалился, зерно закончилось и он высыпаясь днём, по ночам приплывал к рыбакам с наглой мордой, клянчить кашу. Старожилы говорили, что это дух Днепра, которого нельзя обижать.Ловиться на перемёты он категорически отказывался, мотивируя это тем, что это бы повредило его здоровью с травмированной во время войны психикой, когда весь Днепр, после взрыва Днепрогэса, был завален трупами людей и животных.
Его не все любили — беременные женщины при его виде впадали в истерику и требовали от своих мужей изловить его или хотя бы прекратить с ним пьянствовать. Но время шло: женщины рожали, сом жил-не тужил и уже клянчил
