– Ксенька, Ксенька приехала! — соседский мальчишка, Филиппок, скашивая острыми коленками заросли крапивы, вопил во все маленькое горло.
На самом деле, это был Васёк, но его так прозвали за любопытный, пронырливый характер. Ни одного значимого события в леспромхозе не происходило, о каком бы он не оповещал одним из первых. На роковом отрезке пути для пятилетних тоненьких ножек, оказались густые заросли крапивы, но их вполне можно было обогнуть, и спокойно пройти к дому по камушкам, со знанием дела выложенной ими тропки – хозяином, и любовно выкрашенными в белый цвет — хозяйкой. Да куда там... этому сорванцу доставляло удовольствие только напрямую пробираться.
– Филиппок, ну что ты так раскричался?! Посмотри, как изодрал ноги крапивой! Иди-ка я тебе смажу их, бедолага непоседливая.
– Так там… ваша Ксенька приехала, — не унимался…
– Какая Ксенька?! Ой, это ты, что же, Ксюшу мою так называешь?! – не веря ушам и мальчишке…
Из материнской груди наружу рвалось сердце…
– А где, где ты её видел?! – засуетилась Мария Петровна, а лицо её покрылось румянцем, цветом неожиданного счастья…
«Может, и не привирает, а то и вправду приехала! Уж целый год не видела свою единственную любимую дочь... Сыновья-то все рядом. Определились уж, а вот младшенькая, ещё учится, и, кажется, тоже на пути определения... В прошлый раз по телефону, все время, запинаясь, намекала на какую–то новость, но вслух, мол, ещё боится озвучивать: «Потом, потом, мама! Ты первая все узнаешь... Я пока... Я сама должна ещё всё осознать», - успокаивала мать, отнекиваясь. - Серьёзная девчонка получилась. Рассудительная. – С нежностью и заботой пробежали взволнованные воспоминания о дочери».
Филиппок деловито задрал до самых трусов разорванные штанины и подставил остренькие коленки Марии Петровне, одновременно рассказывая:
– Меня мамка послала за буханкой, а я по дороге в магазин, зашёл к Петьке, дядьки Свирида сын. У них кошка окотилась. Петька сказал, что ему нужны пятьдесят рублей, и попросил купить у него котёнка, а он так смешно лизал меня в лицо, ну, я и купил его за пятьдесят рублей. Вот, — бережно достал из-за пазухи маленький рыженький комочек…
«Ну, надо же, прямо под цвет волос подобрал», — подумала с улыбкой Мария Петровна, погладив по рыжей взлохмаченной шевелюре милого мальчонку.
– Да, нет! Я его берег... Вот, — с любовью поглаживая котёнка, продолжал Филиппок… – А ваша Ксенька…
– А что же ты её так называешь? Какая ж она Ксенька? — пыталась шутливо возмутиться, но тут к дому лихо подкатила чёрная легковая машина.
Из неё выскочила стройная девушка и бросилась к матери. Мария Петровна тихо вскрикнув, обхватила дочь обеими руками, и разразилась рыданиями. Они простояли так несколько минут... Машина тихонько отъехала, а Филиппок, с чувством выполненного долга, поплёлся держать перед матерью отчёт: и за не купленный хлеб, и за котёнка, и за ободранные коленки.
«Глаза-то грустные, опустошённые!» — С беспокойством оглядывая дочь со всех сторон, определило материнское сердце, и как позже выяснилось – безошибочно.
– Мама, ты только сразу ни о чём не спрашивай... Вижу ведь, что не терпится засыпать вопросами…
– Да нет, доченька! — Мария Петровна, немного обидевшись, парировала любя. – Ты, видно, успела забыть... Я ведь и не задаю вопросы вам, пока все сами не рассказываете…
– Да, да, мамочка! Прости! Это мне самой отчаянно хочется прижаться к тебе и все рассказать, но, главное... главное, понять. Понять, как научиться жить дальше? — Ксюша, закрыв лицо руками, села на любимую скамеечку под сосной, и даже не замечала, что к ней подошёл оленёнок Гоша и тыкается носом.
Год назад, его, раненного браконьерами, они с отцом нашли в лесу. У Марии Петровны внутри все окаменело… Не… неуж…
«Неужто беременная!» – но тут же, испугавшись своего глупого волнения, заулыбалась, отмахнувшись от чёрной мысли…
– Ксюшенька, хочу тебя предупредить и успокоить, если ты о ребёночке... так и не мучайся. Мы с отцом об этом только и мечтаем. Нам все одно: с мужем ли, без мужа… Лишь бы он был… — суетливо успокаивала дочь, казнясь за первоначальное переживание по этому поводу...
Ксения подняла голову и пристально посмотрела на мать… Потом расхохоталась заливисто, как могла только она, когда ей бывало весело. Её заразительный смех раскатился по всему лесу и посёлку.
– Мам! Ты что? Ну, понапридумала! Чья дочь-то я?! Ваша: твоя и папкина. А вы у меня кто? Лесные Человечищи-и с большой буквы! А не какие-то там… мелкие человечки.
У Марии Петровны, словно тугая пружина отпустила сердце, но, тут же, напряглась опять, не желая расставаться с мелькнувшей мечтой о внуках, пусть даже в мыслях… Но, с другой стороны... вроде все в порядке, раз так смеётся…
– Ладно, мама! О делах потом, а пока, я хочу твоих вареников с вишней и мочёных яблок с арбузами. А где папа?
– Ой, а папка-то наш за наградой поехал.
– Наградой?! Какой наградой?! – удивилась, одновременно обрадовавшись.
Ксюша самозабвенно любила отца: мужественного, сильного человека. У Георгия Ивановича была косая сажень в плечах и открытый острый взгляд, если он пристально на кого посмотрит, так тот и под землю может уйти от страха, коль чувствует за собой вину. Браконьеры больше смерти боятся лесничего. Спят и видят, как бы от него избавиться. Когда мама говорила о своем муже, её лицо выражало свет женской любви и гордости:
– На прошлой неделе вместе с участковым леспромхоза, ваш отец арестовал целую банду приезжих браконьеров. Причём, говорят, что высокопоставленные шишки какие-то там. К тому же, ещё ухитрились устроить пожар, что едва не пострадал заповедник с маленькими олешками, и без того осиротевшие, оставшись без родителей. Лесничий сам пытался погасить, пока ехали пожарные, а потом и пролежал целый месяц в больнице… Ожоги, и бревном перебило ногу... Ну а теперь вот, его вызвали в область за наградой. За мужество и гражданскую принципиальность. Братья-то твои в это время были на лесосплаве. Лес отправляли по Шилке. Собрали по всему леспромхозу неравнодушных мужиков и решили создать деревообрабатывающий комбинат в посёлке… Скооперировались все вместе, и уже документы подали на оформление.
– Мама, и Петруша что ли с ними на сплаве?! – удивлённо спросила Ксения. – А как же, он ведь…
– Ох, Ксюша, ты себе не представляешь, что мне тут пришлось пережить! – смеясь и одновременно охая, вспоминала мама.
Ксения заволновалась, но Мария Петровна успокоила:
– Да, ты шибко не волнуйся, все обернулось как нельзя лучше. Твои братья-близнецы навели, как они говорят, порядок в танковых войсках. Когда Алексей и Никита вернулись из армии, то Максим уж поступил на службу в МЧС, а за Петром приглядывала я одна. Отец, сама знаешь… Его звери в лесу чаще видят, чем я. Так вот они мне и объявили, что, мол, кончилось твоё время, Мария Петровна! В трухлявый пень превратила Петра, своей материнской жалостью. Бледный, как поганка, даром, что живёт в лесу. Двигаться, дескать, ему надо. Я открыть было рот собралась, чтобы напомнить им о его неподвижности, так они вместе с отцом, так на меня зыркнули, что я тут же его и прикрыла, присев. Батя твой, потом –то, вроде бы как сжалился… Подошёл, обнял за плечи и говорит: «Отдохни, родная! Ты уже, итак, навозилась с ним по больницам, да по санаториям… Пускай теперь мужики все в свои руки берут». Ой, Ксюшенька, что тут началось! Эти изверги постелили на медвежью шкуру, что на топчане, клеёнку, а поверх насыпали снега и туда Петра в одних трусах, да давай его растирать… И так, каждый день.
Я уходила из дому, чтобы не видеть ихнего изуверства. А через месяц, и того, хлеще... Братья его обливают зимой холодной водой, растирают, и таскают из бани в сугроб, из сугроба в баню… Так что ты думаешь, Петька — этот паршивец, ржал, как конь! Зарозовел весь-то… Сча-а-а-стливы-ый! Ему мои «оханьки» да «аханьки», не нужны, оказались теперь... С чаёчками да тёплыми носочками, а вона чего ему надобно было! Натащили целый двор железяк каких-то, и сами их тягают: вверх и вниз, и этого… приохотили.
Вот и получается, что хоть Петр, твой младший из братьев – инвалид колясочник, но старшие братья его не оставляют ни на минуту в покое. По полной загружают — это они так любят говорить. Не щадят и себя… Оно ведь не так-то просто повсюду возить с собой колясочника, а тот только хохочет во все горло. Ну, я совсем разболталась… Сама, поди, все потом узнаешь и увидишь. Через месяц будут твои братья дома. Доченька, ты пока займись мочёными арбузами, помнишь, где они обитают, а я баньку налажу…
«Да, банька у них всем банькам – банька», – ласково взглянув на мать, подумала Ксюша.
Отец её строил по каким-то там Финским проектам. Он когда-то ездил на конференцию по лесничеству в Финляндию, и у своего нового друга парился в бане. После этой парилки — буквально заболел такой же идеей. Ему прислали из Финляндии оборудование и вот теперь — это гордость семьи. С наступлением ночи, женщины – мать и дочь, в обнимку, лежали на большом топчане и разговаривали. На нём помещалась обычно вся семья. Он был устлан хорошо выделанной медвежьей шкурой, а сверху настилали большую рубленую холстину и отдыхали после баньки. Тело излечивалось от всех недугов медвежьей энергетикой, исходящей из шкуры. Топчан срубленной отцом специально для валяния всей семьи после баньки… А, тут же, рядом с топчаном – аэродромом, стоял столик широкий, на котором аппетитно красовались моченые арбузы из кадки и яблоки. Мужчин сейчас нет, и мяса не потребовалось, а будь они дома, так здесь бы было… У-у-у! Да-а-а!
Марию Петровну точила непонятная червоточинка, омрачающая приезд дочери… Ожидание чего-то такого, отчего пульсировала боль в сердце матери…
– Мама! А я, кажется, серьёзно люблю… Нет, не кажется, а люблю! — как бы убедившись в точности определения этого состояния, обыденным голосом, без намёка на торжественность, объявила о высоком чувстве дочь.
– Доченька! Так это же хорошо! Но почему же с такой тоской в голосе ты мне это говоришь?!
После затяжной паузы, измучившей вконец мать, Ксения продолжила…
– Отец Егора, мама, академик… Кардиолог с мировым именем… Две недели тому назад, он пригласил меня познакомиться с родителями… Я не хотела… боялась, хотя мы встречаемся уже год, но поцеловались только через полгода... в день моего рождения. Знаешь, как он надо мной трясётся, просто пылинки сдувает. Говорит, что бережёт для себя. Нет, тогда, он ещё не собирался делать мне предложение, только говорил: «Родители должны знать, что есть ты, и никакая другая мне не нужна».
Я уже тогда почувствовала, что он что-то не договаривает, но поддалась на уговоры и поехала. Мне ведь, тоже никто другой не нужен, кроме него. За обеденным столом меня буквально давила ужасом
