Организованная мелкопреступная группировка

Как-то организовались мы в эту группу стихийно. Впрочем, жили летом на одной улице, вернее, в переулке. Поначалу и не было этой, так называемой, группировки. Просто два Геннадия: Генка Наш и Генка Гребенник. Только благодаря моей настойчивости и привязанности всё это и вылилось в устойчивое объединение.

А весь секрет-то и выведенного яйца не стоит: брат я Генке Нашему. Меня в этой группировке звали Количкиным. По аналогии, ну, и, как бы быть наравне, Генку Нашего  я тоже называл Геночкиным, за что нередко получал по башке. Но иногда и проходило: жизнь научила держать безопасную дистанцию.

Главной трудностью в деятельности группировки, как это ни странно, был поиск места встречи. Чаще собирались на пляже или выезжали на рыбалку. Но и там нередко мешали нашей неуёмной деятельности чужие уши и любопытные посторонние глаза.

Дабы обсудить кой-какие планы, приходилось ждать почти до обеда, когда Генки Гребенника бабка закончит своё бесполезное и бесперспективное шатание с тяпкой и шлангом по бесконечным грядкам. Лишь тогда мы могли безбоязненно, что за нами не наблюдают, собраться в летней кухне, всё спланировать на очередной тёмный вечер, обсудить детали, роль каждого в предстоящем деле.

Но далеко не всегда нам доставалось это уютное тихое местечко. В выходные дни в летней кухне хозяйничала мать Генки Гребенника. Вот же надо, какая была стойкая и выносливая женщина: весь день, представляете - весь день, она пекла, варила, шила, стирала, жарила, мыла,   консервировала, гладила... Вот-таки, каким завидным здоровьем-то обладала!

Лишившись любимой летней кухни мы передислоцировались в запасной пункт сбора. Меж нашими дворами у соседа Путана возле калитки росли два куста сирени. Да так разрослись, что стали они едиными непролазными дебрями. Однако внутри, только кто знал, есть пятачок метр на метр. Там мы и обосновали наш запасной штаб. Да вот незадача: когда туда проникали два Генки, то мне, как самому младшему по рангу, места не хватало. Приходилось сидеть меж ветвей, не доползая до самого секретного объекта. Да и пусть, неудобно сидеть, скрючившись, зато я член нашего крохотно-преступного коллектива. Во, как! Это вам не хухры-мухры!

И стали мы решать: что такого-растакого сотворить? Бычков с платины на днях мы наловили, потом жарили их. Бабушка до сих пор ещё сковороду не оттёрла, третий день отмачивает. Тютину у Лопанцев уж всю обобрали, вон, ещё все пальцы и губы серо-фиолетовые. У Аникеевых тютина хороша, одна даже с белыми ягодами, та не мажется. Но пёс у них злобный и брехливый. «Атас» не успеешь крикнуть, как на лай два брата выскакивают. Обещают не только зад надрать, но и ноги из этого зада повыдёргивать и спички вставить. Сто процентов шухерное дело...

Генки пробовали курить, помнится, так чуть сортир у Гребенников не спалили. Не... Я не пробовал листву сухую курить, она ещё вонючее, чем махорка у дедушки.

И всё-таки мы решились на новое дело. Да ещё на какое! Никто ни с нашей улицы, ни с соседнего квартала не смог бы пойти на такое дело. А мы не дрогнули: все высказались дружно: идём!

А дело было стоящее и рискованное. Для настоящих казаков. Чуть сбавлю накал интриги, подробно опишу цель нашего мелкопреступного действия.

Жил через три двора от дедушкиного дома дядя Ваня. Личность тёмная... Ни с кем не дружил, да и разговаривал с соседями редко. Работал водителем на «скорой». Я, да и не только я один, все не понимали, а я и до сих пор не понимаю, как он работал водителем, ведь каждовечёрно хмельной. А ещё говорили, что дядя Ваня военным был, офицером-танкистом. И сократил его из Армии Никита Сергеевич, за что пьяный дядя Ваня не забывал его ругать и прилюдно, и в своём хмельном одиночестве. А, самое главное для нашего дела, рассказывали, что у него есть ружьё! И, если кто-то решится к нему залезть в сад и, не дай Бог, в дом, то пальнёт из ружья уж точно. Да не промахнётся, он же офицер-танкист! А вот собака у него мелкая и не брехливая, да и привязана далеко, аж за сараем.

Зачем я про ружьё и про собаку рассказываю? Так же мы именно к дяде Ване на дело поздно вечером собрались идти. Тут надо всё учесть, всё рассчитать, предусмотреть любую мелочь.

Огородом дядя Ваня не занимался, весь участок травой зарос. Для нас опять же хорошо: если присесть, то за бурьяном спрятаться можно. Да и сад у него не очень: яблони старые с сухими ветками, вишня вся изрослась, одичала. А вот возле дома три груши, за которыми дядя Ваня ухаживал. Ветки прорежет, сухие выпилит, стволы зачистит и побелит. По кольцевым канавкам воду для полива пустит. Вредителей почитай каждую неделю травит из опрыскивателя дустом.

Ах! Какие плоды висят на этих деревьях! Всем на зависть... Огромные груши с багряными боками, жёлто-лимонные, а на солнце просвечиваются, словно восковые. Кажется, тронь — соком брызнут. На эти груши только посмотришь, уже во рту сладко. А вот люди говорят, что название сорта этих груш неблагозвучно: Дуля. Кстати, у вас во рту не стало ещё сладко-пресладко? Вы ещё не ощутили грушевый аромат?

А нашу компанию, мелкопреступную и малолетнюю группировку эти вкус и запах не только преследовали и манили, даже толкнули на это злосчастно-преступное дело.

И вот наступил тот вечер, на который было твёрдо решено: пора! Тускло мерцал одинокий фонарь на соседней улице, стрекотали кузнечики, и откуда-то через пару кварталов доносилась музыка: гуляют, юбилей чей-то, иль свадьба. Генка Наш и Генка Гребенник посылают уже который раз меня проверить, я ж самый малый и неприметный, спит ли дядя Ваня или на крыльце сидит? А, если ещё наслаждается вечерней прохладой, то случаем не с ружьём ли?

Всё тише песни на соседних улицах, всё громче стрекочут кузнечики, ветерок с моря пригнал волну свежего и прохладного воздуха с запахом тины и рыбы. А луна не взошла пока. Это хорошо. В темноте сподручнее делать тёмное мелкопреступное дело.

Прошлись вдоль улицы на цыпочках: окна дяди Вани тёмные, наверное, всё-таки уснул. Да Бог его знает, ведь телевизор он не смотрит, нет его у танкиста. А вино он может и в темноте выпить. И до чего же человек тёмный и вредный, даже не курит! Так бы мы его по огоньку папироски увидели. Всё тихо. Даже очень...

Роли и задачи для каждого распределены: Генка Наш через забор и на дерево, Генка Гребенник под деревом принимает груши, а я, то есть Колечкин, должен стоять у забора, мне не преодолеть эту преграду, смотреть за «атасом» и принимать за пазуху добычу. И всё пошло по нашему плану: Генки оба прыгнули через забор, один уже на дереве в ветвях спрятался, другого из-за травы мне не видно. Я стою, головёнкой верчу взад-вперёд, вправо-влево. Тишь, нет никого. Генка Гребенник вон уже суёт через штакетник первые желанные груши.

И! И... вдруг вспыхивает лампочка над крыльцом дяди Вани. У меня от страха ноги в землю вросли аж по колени, челюсть отвисла, язык пересох, а глаза перестали моргать. А вон и дядя Ваня, пошатываясь, вывалился на приступки... Ужо что-то в руках его блеснуло... Ружьё! Не врали люди! Правда у него ружьё... Сейчас как пальнёт  солью. Буду я свой тощий зад в тазу трое суток отмачивать...

Первым через забор, да и через меня тоже, перескочил Наш Генка, следом, разрывая штанину, перевалился второй Генка.

- Бежим! - А как я побегу: майка под тяжестью груш из штанов вылезла, обеими руками придерживаю вокруг пупка. Да и ноги ещё из земли не вытащил, они срослись с ней. К тому же глаза пока не вернули способность моргать и оторваться от матового поблёскивания ружья не способны.

Рванули в сторону нашего запасного штаба. И на крохотный пятачок меж сиреневых кустов вместились впервые все трое, даже чуток места осталось. А вслед неслось:

- Воры! Щас как пальну, мать-перемать! Ядрёна вошь! Ёханый хорёк! Всех к ядрёной фене перестреляю! - И что-то как щёлкнет! Душа через пятки ускакала куда-то в темень донской степи. Зубы уже даже не стучали, а просто вибрировали вместе с челюстью.

Нет, это не выстрел, слава Богу! Через несколько минут всё стихло. Вскорости и свет погас у дяди Вани. Пронесло...

Тут к членам нашей группировки слегка стала возвращаться способность говорить, правда шёпотом и как-то нечленораздельно.

- Расходимся, - скомандовал Генка Наш, - ты, Колечкин, сразу домой дуй. Меня, то есть нас, не видел. Марш спать!

- Гена, - это он уже Генке Гребенникову, которого мы Гребенником звали, - ты направо, я  - налево. Встретимся на Социалистической за твоим домом. Вперёд...

Не... Я сразу не пошёл. Да и Генки оба решили сначала груши попробовать, добычу оценить: зря что ли рисковали, когда на дело ходили?

А груши оказались дрянь. Зубы сломаешь. И вкуса никакого. В потёмках всё подряд надрали, ни одного спелого фрукта не попалось.

На утро, чуть свет, когда дедушка с бабушкой отворяют ставни и створки окон, чтоб напустить в дом утренней прохлады, ведь впереди знойный южный день, я вдруг слышу голос дяди Вани. В одеялке запутался, пытаясь зарыться с головой...

- Андревна! Емельяныч! Возьмите, Бога ради. Я вот два ведра груш спелых и разных принёс. И Дуля, и Лесная Красавица. Ваши-то внучкИ с Севера приехали, по витаминам истосковались поди... Тока скажите, чтоб ветки не ломали, да и забор ветхий у меня: рухнет, как бы не зашиблись...