а также матери-прародительнице – Макоши. Это священное место отныне станет сердцем их селища. Велесу, земному богу, хозяину зверей, будет устроен отдельный храм в глубине леса. Все деревянные кумиры были новыми, выструганные из местных деревьев, чтобы связать их с новыми поселенцами.
Придет время, будут принесены богам и пращурам полагающиеся требы. Породнятся родичи с этой землей, и дай Род, заживут люди на новом месте краше прежнего.
Поселяне радостно устраивались под сенью раскидистых кленов и дубов, стоявших на границе леса. Они споро разгружали телеги, выпускали измученных кур из клеток, рядили шалаши из жердей и лап ельника. Свиньи, удивленные ранней остановкой и, не веря в такую удачу, принялись дружно рыть носом землю вокруг молодых дубков в поисках проросших желудей.
- Позволь, Ставр Буриславович, на затон, что давеча проехали, с бредешком сходить? – поклонился большаку паробок. – Стерлядки на вечерю словим, али еще рыбы какой водяной даст.
Ставр, большак всего рода, следил за тем, как люди устраиваются на стоянке, здесь им жить до того времени как будет слажено постоянное жилье, поэтому он только рукой махнул, отпуская ребят на реку.
Ком, высокий, жилистый и плечистый в свои четырнадцать лет был в походе ребятам, достигшим одиннадцати-четырнадцати лет, хорошим вожаком. Он сумел сплотить крепкую ватагу, слушавшуюся его беспрекословно. Его темно-русые волосы свисали на плечи, перехваченные на лбу тонким ремешком. Он еще не был перепоясан мужским поясом с висевшим на нем ножом, и его рубаху поддерживал тонкий крученый пояс, сплетенный матерью из конопли.
Мать Кома, Добрава, услыхав его слова, взглянула на сына – поднялся, возмужал в походе ее сынок, скоро, если будет угодно Роду, и мужской пояс получит. Тогда по весне и на Красную горку пойдет, может и жену к очагу приведет – будет ей молодая помощница.
- Ком, Чур вам в удачу, подите, рыбу наловите и меня старуху накормите, – прошептала старинный приговор вслед загомонившей радостно ватаге Добрава.
- Спаси бог, матушка, – отозвался Ком, взваливая на плечо бредень, сплетенный из крапивной кудели.
Вернувшись назад вдоль берега по пройденному обозом пути, ребята вышли на крутобокий обрыв, мысом нависающий над рекой, ее течение в этом месте было быстрым, закручивающимся. Несколько длиннокосых ракит стояли внизу у самой воды и мешали Кому, но он скинул с плеча бредень и продвинулся немного влево, попав как раз между двух макушек тонкоствольных деревьев. У его ног лежал камень-валун, выпроставший серый горб из густой травы.
Ком деловито, стараясь не показать волнения, взял протянутый кем-то из ребят мешок с трепыхавшемся в нем косачом и встал на камень. Развязал ремешок и вынул птицу, крепко держа ее за крылья. Этого тетерева он добыл сам, еще вчера, специально для того, чтобы принести в жертву водяному.
Черные перья лесного петуха отливали синевой, красный гребень налился кровью. Он старался вывернуться из рук и клюнуть обидчика, но Ком ловко перехватил его двумя пальцами за шею. К ногам птицы уже был привязан голыш.
- Батюшка водяной, прими наше подношение и позволь в реке да озере рыбу беспрепятственно ловить и купаться, – прошептал Ком и, широко размахнувшись, забросил петуха как можно ближе к стремнине. Петух, стараясь взлететь, бешено замахал крыльями, но камень стремительно увлек его под воду. А Ком быстро зашептал ему вслед древний заговор: «Буди моя рыбица неприкослива, неурослива, иди в невод беспопятно и бесповоротно против быстрые воды, осенние реки, тихие озера. Назад не оглядывайся и в сторону не отворачивайся, иди в невод ежечасно на утренней заре, и на ее вечерней сестре. Иди в наши уды железные, рыбица налим большеголовый и вострица щука, красная рыбица семужка, крупная царь-белорыбица, ее сестрица стерлядушка. Во всяк день и по всяк утренней заре, и на вечерней заре, в день под солнцем и в ночь под месяцем, и под частыми звездами, и во всей окружности Родовой. Тем моим словам ключ и замок. А каки слова я узабыл, узапамятовал, то слово мое буди в том же кругу вострее вострого ножа, булатного топора, быстрее ключевой воды именем Рода и детей его Сварога, Даждьбога и Перуна».
Его товарищи предупредительно молчали, понимая важность происходящего. Когда Ком сошел с камня, молодые паробки степенно, по-взрослому, спустились с обрыва к затону. Берег здесь тянулся неширокой песчаной косицей, образовывая удобный пляж. Ком, как старший, достал можжевеловую веточку, давно припасенную им для такого случая и, чиркнув огнивом, высек на пучок сухой травы искру. Поджег высушенную ветку и с усердием окурил невод дымом.
Потом первым подошел к самой воде, остальные остались стоять поодаль – а ну как водяной вздумает жертвой самого Кома взять? Но Ком быстро скинув одежду безбоязненно вошел в воду, распутывая на ходу бредень. Он не проронил ни слова: водяной не любит шума да гама. Придя к его владениям, не кричат и не веселятся понапрасну, да и к тому же каждый сам должен преодолеть свои страхи. Вслед за Комом, практически след в след, последовал Рагоз – его верный товарищ. А уж за ними, как будто устыдившись, быстро стаскивая рубахи и порты, последовали остальные.
Каждый из ребят нес свою жертвенную птицу и, войдя в воду по колено, проговорил заветные слова деду водяному: «Стану благословясь, пойду, чурам поклоняясь, из ворот в ворота, на священное поле, во том поле стоят три дуба, под теми дубами три кумира: первый Даждьбог, второй Стрибог, третья Макошь. Макошь, матушка возьми ключи, отвори тюкачи. По реке плывут три лебедя, три утицы, три гуся; открой мне жертву».
Заручившись заступничеством светлых богов, они были уверены, что водяной и его жены русалки не причинят им вреда.
Зайдя широким полукругом, парни медленно пошли против течения. Вскоре подергивание сети показало, что в него попалось немало рыбы. Сердца рыбарей учащенно забились: принял, принял водяной их подношение и позволил ловить рыбу в своих угодьях!
Вдруг сильный рывок едва не вырвал из их рук древки невода, в котором вода уже и так вскипала бурунами. Парубки, изо всех сил стараясь удержать рвущуюся из рук сеть, тащили ее на берег.
Вот это удача! Вот так отблагодарил их водяной за щедрую жертву. Едва дыша от напряжения и упираясь ногами в дно, с трудом вытащили сеть на песок. В неводе билось, блестя чешуей, огромное количество рыбы, но больше всех большая белорыбица.
Ком со значимым видом отобрал самую мелкую рыбешку, ловко распотрошив, забросил назад в реку – водяному на угощение. Потом выбрал большую стерлядку и, поцеловав, с поклоном отпустил в воду – пусть расскажет, что они не ради потехи, но только ради пропитания охотились они во владениях подводного хозяина.
Самый младший и шустрый Вятко, с позволения Кома, бросился к большаку рассказать об их удаче.
Вскоре на высоком берегу уже горел костер и над ним висел котел для общей ухи – первый улов принято есть всем родом.
Ком был горд, он сидел в сторонке и, важничая, поглядывал на возящихся с рыбой девушек и молодых жен. Шутка ли: ему посчастливилось начать рыбную ловлю всего рода, и водяной не только принял его жертву, но и весьма щедро ответил ему.
Большак, дородный, богатырского склада мужчина, довольно похмыкивал: хорошее место выбрали их пращуры для селища. Удобное, высокое, раздольное и на рыбу вот щедрое. Ежели сладятся с лешим, так и охотники порадуют: не будут зимой голодать его люди. А с времянками-землянками до зимы как-нибудь уж управятся – и не такое поднимали. Леса здесь богатые, строевого дерева вокруг много. Сосновый бор, растущий по холмам, и отсюда видать.
Уха была готова. Родичи уселись по издревле заведенному порядку: каждая семья, включавшая в себя набольших и набольшух, их сыновей с женами и детьми, неженатую молодежь и детишек, сидела своим полукругом. Ставриха – большуха рода – разлила по семейным мисам густое жирное варево. Разложила по деревянным плошкам большие куски белорыбицы и целиком рыбу поменьше. Матери семей приняли их и установили перед своими мужьями. В роду Славичей было шесть больших семей.
Набольшие разом приподняли миски над расстеленными перед ними скатертями и все дружно и громко провозгласили: нам на рушнике, а рыбакам на тоне!
Всеобщий заговор почли три раза, потом старшие матери плеснули в огонь приношение предкам и бросили в огонь по куску рыбы. Отцы-набольшие, опустив в мису деревянные ложки, начали трапезу. Ели степенно, не торопясь, каждый в свою очередь, укладывая ложки на скатерть, чтобы предки ели вместе с ними, и лицом вниз – дабы злые духи не лизали.
Род обосновывался на постоянном месте: соблюдение древних порядков – закон.
***
Стоглазая ночь опустилась на становище. Тонкий молодой месяц выплыл из-за дальнего холма, от росших на нем сосен похожего на огромного свернувшегося ежа. Где-то в лесу ухнула сова. Мыши, попискивая, возились в траве.
Воило, высокий кудрявый охотник, неслышно поднялся с брошенной у телеги кошмы и потянул за собой жену Горицу. Молча провел ее мимо большого шалаша, где спали малые ребятишки его отца – Жизнобуда; между нарядных березок, мимо молоденькой елочки, расправившей лапы-оборки колючего сарафана, мимо отвернувшегося при их появлении воина-стражника.
Они спустились с косогора, и вышли к речному плесу. На его берегу росла старая ива, устало опустив руки-ветви к самой воде. В ночном шелесте ее листвы и тихом журчании воды чудился тихий разговор о былом.
Воило провел жену немного дальше. Там, за широкой спиной старой ивы, росла ее молоденькая дочь. Тонкие ветви дерева ажурным подолом прикрывали ее стройное девичье тело.
Охотник отвел рукой зеленый занавес, и Горица увидела у ствола брошенную охапку свежескошенной травы.
Воило нежно провел пальцами по лицу молодой жены, стянул с ее головы повой, обнажая две туго заплетенные косы.
Горица молчала. Ее глаза влажно блестели в неверном свете молодого месяца. Истосковавшееся по мужней ласке тело отозвалось на прикосновение, полные губы слегка приоткрылись, обнажая ряд чистых белых зубов.
Тугая невидимая нить, таинственно, но вполне ощутимо протянулась между ними, связывая воедино и дыхание, и биение сердец, и мысли.
Пальцы Воилы дрогнули, но он смирил нетерпение и, перекинув через плечо косу Горицы начал медленно ее расплетать. Покончив с одной, принялся за другую. Затем достал из-за пазухи новый широкий дубовый гребень, стал медленно и осторожно расчесывать волосы жены.
Древняя магия двоих творилась сейчас между ними, и никто не посмел бы нарушить это действо.
Горица склонилась к ногам мужа и медленно сняла с него сапоги, обнажая его ступни, ласково растерла пальцы, подошву, нажимая на особые точки.
…
- Ладо моя, ладушка, – шептал разгоряченный Воило.
- Сокол мой быстрокрылый, – отвечала прерывисто Горица.
…
Они лежали на охапке остро пахнувшей травы. Он ласково перебирал ее пальцы, она положила голову на его обнаженное плечо.
- Непраздная я, – тихо проговорила на ухо мужу Горица: а то не приведи чур услышат злые духи.
Воило замер на миг, а потом прижал ее к своему бешено забившемуся сердцу.
- Мальца мне найдешь, ладо моя, – воскликнул вполголоса Воило, – коли первым
