книг, сколько за всю свою жизнь не читала.
Рады были и дядя Коля с женой, их хлебом не корми, дай с детём повозиться. Свой-то уже подрос, все же был Димка старше Валерки на почти четыре года. Появлялся во дворе у Ропшиных и Димка Сазонов, приходивший проведать старых хозяев, хотя теперь его родители снимали дачу в другом месте, познакомился с Валеркой, который позже и привел его в наш двор и в нашу компанию.
Зинаида начала осознавать, что перспектива остаться…, ну конечно уж не девой, но одинокой на старости лет, становиться все более определенной и неизбежной. Компании, которые окружали ее в молодости, распались на семьи, а кто не нашел пару или разъехались, или запили.
С возмужанием и Валерка начал выбиваться из-под крыла не только родителей, но и теткиного, все больше времени она проводила в одиночестве и тревожном ожидании окончательного привыкания к такому своему безрадостному положению.
Тем не менее, Валерка забегал к тетке довольно часто, то поесть, то посоветоваться в тех вопросах, которые с родителями не обсуждают.
Как-то, когда уже исполнилось ему четырнадцать, они с компанией отправились на танцы в «Морской Прибой», территория была не наша, далеко от дома. Там кто-то из них неудачно клеился к какой-то местной девице, произошло недоразумение, закончившиеся обычным в те времена способом – дракой в темном углу парка «Прибоя». Наших было мало, били их жестоко, убегать пришлось через забор, с которого и свалился Валерка, распоров и штанину, и ногу об торчавшую в темноте обломанную елку.
Истекаю кровью, он добрался на Авиационную и стукнул в уже темное теткино окно. Она, узнав его, выскочила на крыльцо в наспех накинутом халатике:
- Что с тобой!? – ахнула она, увидев его разбитое лицо. - Давай скорее!
Провела его на кухню, нагрела воду и начала аккуратно промывать и протирать перекисью ссадины на лице и разбитый нос. Закончив с лицом, заметила в свете тусклой лампочки кровь на брюках, раздвинула края рваной штанины и закачала сокрушенно головой, глядя на рваную, хотя уже и не кровоточащую, рану.
- Иди в комнату, там светлее, я сейчас, - скомандовала она, достала из-под плиты большой таз, бухнула чайник на плиту.
Валерка ушел в комнату, включил там свет.
- Что стоишь? Снимай штаны, - Зинаида вошла в комнату с тазом в руках, поставила его посреди комнаты, под яркой люстрой, заставила его, скинувшего рваные штаны, встать в теплую воду и начала промывать рану, уходящую высоко под трусы.
Валерка смотрел сверху вниз на тетку, на ее распахнувшийся халатик, пышную белую грудь, иногда мелькающий сосок. Этот умопомрачительный вид и нежные поглаживания теплой женской руки в весьма чувствительных местах, не смогли не вызвать отклика отзывчивой по-юношески легкой на подъем плоти, и никакие команды мозга и никакое смущение уже не могли повлиять на нее.
Зинаида замерла, закусила нижнюю губку остренькими ровными зубками и подняла на Валерку ясные глаза, в которых мелькали озорные чертики.
Вот так в горячих теткиных объятиях, в теплую летнюю ночь, находясь практически в возрасте Ромео, в тесном семейном кругу и потерял Валерка свою девственность.
Несколькими часами позже, лежа в своей постели, в которую пробрался на цыпочках, неся в руках сандалии, Валерка смотрел в звездное августовское небо за окном, вспоминая впервые пережитые ощущения и прислушиваясь к поднимающимся откуда-то из глубины души чувствам.
Так же в темноте лежала дома Зинаида, понося себя за совершенное последними словами и сияя в темноту удовлетворенной, довольной улыбкой.
И покатились события дальше.
Чуть ли не каждый вечер, как стемнеет, устремлялся Валерка к заветной теткиной двери на Авиационной. Если же она дежурила, то в «Ленинградец», где спускались они в полуподвальную кладовую, заваленную тюками с вернувшимся из прачечной постельным бельем, и уж там-то им никто не мешал.
Как-то, лежа рядом с Зинаидой на ее высокой мягкой постели, потянулся он к висящей на стуле куртке и вытащил пачку папирос.
- Ты что это к куреву пристрастился? А не рано? – возмущенно воскликнула она.
Он остолбенело уставился на нее.
Поняв комичность ситуации, Зинаида залилась громким заразительным хохотом.
За окном мягко посыпался на кусты первый снежок, потом легли сугробы, потом растаяли, оголив зимнюю грязь и пробивающуюся сквозь нее молодую травку, робко затрепетала на ветру молодая, неокрепшая листва, потом окрепла, пожелтела, облетела, вернулся снег.
Шло время.
Как-то раз, под осень, сидели мы все под навесом возле теннисного стола в «Ленинградце» (тоже одно из культовых мест детства, но об этом потом), было скучно и, вдруг, из-за кустов появился развеселый Леха Плейшнер, позвякивая в сетке двумя пузырями. Разлился по стаканам портвешок и потекла мирная неспешная беседа. Стемнело, и заторопился куда-то Валерка.
Зинаида встретила его в комнате угрюмым взглядом:
- Есть хочешь?
- Не, не охота.
- Что-то еще?
- Ну…, - он удивленно посмотрел на нее.
- Если больше ничего, то топай домой баеньки.
- Зин, ты чего? – пробасил Валерка.
- А ничего! Какое-нибудь одно удовольствие выбирай. Еще раз учую, что пришел ко мне с запахом, вообще выгоню! Давай, давай, шагай, откуда пришел!
Неизвестно это или нет, но что-то отвратило парня от основного российского зла. Так и не пристрастился он к нему никогда.
Одной из зим приехала с дочкой вдвоем в свое жилье на Среднем проспекте Мария Степанова, разведясь с мужем, за которым жила последние лет двадцать в далеком северном Мурманске.
Дочку ее звали Аллой, но к ней с малолетства крепко прицепилось прозвище Дюймовочка. Действительно была Аллочка миниатюрной с ангельской трогательно наивной внешностью.
Приехала и попала в один класс с Валеркой, и пришел к парню период, через который он однажды несколько лет назад лихо перемахнул, попадя сразу намного дальше. Начались смущенно перехваченные взгляды, нерешительность при разговорах, румянец на щеках при случайных соприкосновениях, томление при затянувшемся отсутствии одного из двоих, да что тут размусоливать, каждый из вас, наверняка, помнит, как это бывает.
- Хорошая девочка, - отозвалась о Дюймовочки Зинаида и решительно добавила: - Повезло тебе такую встретить, береги свои отношения с ней, не расплескивай, - вздохнула она и взъерошила волосы племяннику, улыбнулась и чмокнула, притянув его голову вниз, в лоб.
Подошло время, и пошли разговоры, а потом уже и приготовления к свадьбе.
Как обычно ночью Валерка покуривал папироску, а Зинаида, облокотившись на локоть, перебирала его кудри, разбросанные по подушке:
- А у вас было уже что-нибудь? – спросила тихо она.
- Нет, - покачал головой Валерка: - Она говорит, только после свадьбы.
- Ну и правильно, - она прижалась к нему и тихо-тихо зашептала на ухо: - Валера, помни, там, ну, когда…, понимаешь, должен ты быть очень нежен, не торопи ничего, дай ей ощутить себя в безопасности, не спеши, ребенок же она еще совсем.
Только-только отгремела свадьба, казалось, еще и гости-то опохмелиться не успели, а пришла из военкомата повестка Валерке.
И это известие окончательно повергло Зинаиду в отчаяние и тоску, и, ворочаясь в постели без сна, решилась она на отчаянный поступок.
Утром в день отвальной он, сославшись на встречу с дружками, был у Зинаиды. А уже вечером собрались и родные, и друзья в осеннем дворе на Авиационной. Там было удобнее собирать большие компании. Прозвучали напутствия, прозвенели стаканы, чуть всплакнули, а потом Зинаида и Елена обнявшись, как в былые времена, затянули на два голоса:
«Опустела без тебя земля,
Как мне несколько часов прожить…»
А на утро уехал новобранец на службу Отечеству.
Пролетели два года, за которые узнал Валерка из троготельно-нежно-влюбленно-доверчиво-искренних писем Дюймовочки, что родилась у них дочка, девочка здоровая, веселая, почти не мешает спасть по ночам, а уж когда фотографии пришли письмом, то совсем стало ему в невмоготу дослуживать, так защемило сердце и домой потянуло.
От тетки он получил всего два письма, одно в самом начале службы:
«… и встретила я одного человека, серьезного, отношения у нас серьезные, ждем ребенка…»
А второе через полтора года, когда уже засветило прекрасной звездой волшебное слово «дембель»:
«… но с ним мы расстались, не срослось как-то. Так что растет твой двоюродный братик, Игорьком его назвала, со мной, согревает душу, да и не дает скучать, времени нет…»
И вот настал час возвращения.
Сойдя с автобуса на остановке «улица Авиационная», решил Валерка, сверкая дембельским аксельбантом, пойти домой через питомник, поднялся в горку и увидел Зинаиду, неспешно идущую навстречу и катящую впереди себя коляску, в которой радостно гулил рыжий смеющийся малец в голубых подгузниках и с погремушкой в руках.
- А, это я! – остановился Валерка, снимая фуражку.
- С возвращением! – улыбнулась Зинаида, с восхищением глядя на возмужавшего, раздавшегося в плечах племянника. - Вот знакомься, братец твой двоюродный, Игорь Николаевич.
Валерка растерянно молчал, потом шагнул к Зинаиде, но крепко уперлась ему в грудь ее ладонью, отстранилась:
- Э, э, нет, так не пойдет, все! – и отступила назад. - Иди, тебя дома ждут.
Заглянул ей в глаза Валерка и увидел в них твердое и окончательное решение, вздохнул, развернулся и ушел.
Обернулась Зинаида, смотрела ему вслед и улыбалась, прогнала, но оставила себе часть его, оставила навсегда и без утайки. Никто и никогда не узнал об их отношениях, и о том, кем был тот, кого считал Валерка своим двоюродным братом.
