Каждому - свое! Свое - не каждому!

Все чаще и чаще Тамаре казалось, что ее возраст теперь стал похож на осенние листья вишни, еще и как будто красивые, но уже готовые упасть в любую минуту наземь. И сама она, подобно вишне, начинала потихоньку гнуться не под порывами холодного осеннего ветра, а от какой-то непонятной тоски, от грустных мыслей, которые, словно набежавшие невесть откуда волны,   выплеснули ее из привычной ей жизни. Все чаще и чаще ее посещали мысли: найти, что-то, когда-то утерянное ею.

Полгода назад проводили ее с цветами и грамотами на заслуженный отдых коллеги по работе, и с тех пор она каждое утро, ровно в 8 часов, смотрела на настенные часы и тяжко вздыхала: в школе начались уроки. Без нее…

Дети ее давно выросли, и, словно птицы, выпорхнули на волю в разные города.
Работая в школе, она никогда не задумывалась о том, что одиночество страшная штука. Даже, когда не стало мужа, пустоту опустевшей комнаты заполняли звонки от родителей учеников, детей, знакомых. Боль потери, правда, не сразу, но зарубцевалась. Работа в школе всецело поглощала ее душу и сердце.

А теперь зимние дни казались ей длинными, серыми и неуютными.Все чаще и чаше мучило давление.

Тамара всегда ловила себя на мысли, что с нею, всю ее жизнь, в ее сознании, жила вишенка, та самая, на полянке родной деревни, около которой они встречались в юности с Анатолием. Ей вдруг нестерпимо захотелось увидеть ее снова, а может быть даже и Анатолия, распрямиться, и хоть на минуту опять стать той молодой вишенкой, с листочками нежно-зеленого цвета, цвета свежего утра и надежды. Захотелось поверить, что все еще будет у нее хорошо в этой непривычной для нее новой жизни.

… Все в этом мире перемещается из одного места в другое, как говорил известный философ Платон: все течет, все изменяется. Так было и с ее жизнью. Окончила пединститут, вышла замуж. Первая любовь, как, впрочем, и у многих, осталась в первой четверти ее жизни, точнее сказать, в детстве.

Пришла юность, и пробудилось другое чувство. Любовь к Анатолию вспоминалась, конечно, и  хранилась, где-то в тайном уголочке сердца, будто в маленьком шелестящем платочке, крепко-накрепко завязанная, даже ей самой неизвестным узелком. Она часто напоминала о себе:  то ее трепали порывы снежного ветра и бурана, то цвели бутоны белоснежной вишни…

Незаметно пришла ее осень жизни, впереди которой маячила белая зима. Мысли,  грустные, навязчивые, теперь все чаще и чаще лезли ей в голову, как снежный ком, особенно по ночам.
»Но стоит ли об этом печалиться, - думала Тамара, - ведь печалятся о том, что не наступает, а у нее еще многое впереди».
«Если сравнить осень в природе, и осень жизни, - успокаивала она сама себя,- то это тоже очень красивое время. Осенняя красота женщины чаще всего именно в этот период достигает своего совершенства, ведь в природе все удивительно уравновешено. То, чего не было в молодости, теперь раскрывается в полную силу: умение  ценить время».
Да только время это ей некуда было девать. Она же привыкла к другому ритму жизни!

«Поезжай, отдохни от грустных мыслей в родную деревню, вспомни молодость, повидайся с родными и друзьями»,- шептало ей сердце.

… Родительский дом встретил ее жарко натопленной печкой (брат, оставшийся жить в родной деревне, после смерти родителей, не продал дом, а оставил его под дачу своим городским братьям и сестрам, приезжавших сюда, в основном, только летом).
В стареньком доме все было по-прежнему: тот же стол, за которым она учила уроки, прямоугольное зеркало, глядя в которое, она неумело замазывала белоснежным кремом, со странным названием «метаморфоза», веснушки, за что ей часто влетало от матери, как говорили у них в деревне, по первое число. Печка, на которой они детьми спали зимой, слышавшая их и сказки, ужастики и дразнилки…

« Поживи здесь зиму, все для жизни здесь есть, дров много, к тому же наш деревенский воздух лечебный.  Многие твои подружки вернулись из города к родным порогам навсегда: и Тонька Михеева, и Галя Баканова и … брат поперхнулся, махнул рукой, куда-то в пустоту, ну, сама все узнаешь».

То был не сон, а явь, все то, что, когда-то так дорого было ей и почти полузабыто, теперь по-новому тревожило ее.  Воспоминания, нахлынувшие горячей волной, все время меняли свой цвет: то серо-свинцовые (смерть родителей), то иссиня  чернильные (школьные годы), то курились теплым, изумрудным туманом ее молодости.

День клонился к вечеру, брат со снохой ждали ее к себе на ужин по случаю ее приезда. Накинув материнский пуховый платок, она вышла на улицу. Еще полчаса назад в природе стояла умиротворенная тишина, а сейчас разыгралась настоящая снежная буря. Ветер, как будто злился на нее за что-то и сердито залезал то под воротник, то за пазуху ее старенькой куртки, которую она нашла в старом чулане.

Глаза ее отыскали деревенский луг, покрытый снегом, на котором все также росла одинокая, теперь уже старая вишня. Словно сгорбленная старуха, стояла она под тяжелой шапкой снега и, казалось, призывно манила ее к себе скрюченными ветками-пальцами, укоризненно качая головой.

- А я думаю, кто это приехал к Одиноковым зимой?  - услышала она голос незнакомой женщины.
Батюшки, да это ты, Томочка! Не узнаешь, что ли? Сколько же мы с тобой не виделись? Лет двадцать?».
Тамара узнала  ее по голосу. Перед ней стояла младшая сестра Анатолия – Галя.
- Я теперь живу здесь, в родительском доме. Городскую квартиру отдала дочке с мужем. А ты надолго?
- Да, как получится.  После выхода на пенсию потянуло на малую Родину. А, как живет Анатолий? Слышала, что он стал известным художником.
Галя потупилась. Из глаз брызнули слезы.
- Анатолий там. Она глазами показала в сторону деревенского погоста. Полгода уже лежит. Инфаркт. Приехал тоже, как ты пожить в тиши  родных мест, да так и остался здесь навеки.
Про тебя все спрашивал. Подарок тебе оставил.
Пойдем, отдам его тебе, исполню волю брата.
Она ненадолго зашла в дом и вышла с небольшим свертком в руке.

Вернувшись после ужина, домой, Тамара медленно развернула, сложенный трубочкой, сверток, бережно упакованный пергаментной бумагой.
Это была картина. На зеленом майском лугу одиноко стояла цветущая вишня. Та самая, память о которой она бережно хранила в самом сокровенном уголочке своего сердца, завязанную крепко-накрепко узелком…  
Теперь этот  узелок развязался, и развязал его, как ни странно, Анатолий: в самом уголочке картины он написал: каждому – свое, свое – не каждому!

Смысл,написанного им, был понятен, только ей одной.