Глава последняя. Предсказанная судьба

думала о чем-то другом, может, что-то изменилось бы в моей жизни, и она пошла бы по-другому? А нужна ли бы она мне тогда была?
В таком, близком к безумию и отчаянию состоянии подходила я ко дню, когда надо было везти Костю на вокзал.
И вот, когда Иван мне яблоко протянул, и я коснулась его пальцев, страх мгновенно улетучился, и почувствовала я что-то такое особенное, тревожно-незбыточно-сладостное, еще мысль мелькнула: «Наконец-то!!!». И страх этот проклятый исчез так внезапно, что я вздрогнула и уронила яблоко, рассмеялась, бросилась поднимать и влетела головой в лоб Ивану, подняла взгляд, приняла его глаза и сразу все встало на свои места, все прояснилось, а уж когда его ладонь заскользила по моей щеке, откликаясь в каждой моей клеточке, то, не сдерживаясь, безоговорочно припала к моему единственному.
Это произошло три месяца назад.
А теперь, ярким солнечным июньским днем, в день своего восемнадцатилетия, стою я посреди комнаты в одних трусиках и кручусь перед большим зеркалом в дверце комода.
Я беременна!
Я, вдруг, вспомнила свою соседку по парте, Ленку, как она тогда, перед моим ужасом в туалете женском, месяца за два спросила:
- Ты месячные носишь?
Я тогда, как в столбняке на не поглядела, ничего не поняла, а она так со снисхождением захихикала. Интересно, что бы она сказала, узнай сейчас все обо мне?
Подхожу ближе к зеркалу, всматриваюсь в мелкие веснушки и вздернутый носик, Господи, неужели в этом смешном и несерьезном создании зарождается другая жизнь!?
Отхожу в сторону, поворачиваюсь боком. Конечно, ничего не видно, но как-то стебово мне думать, что внутри меня что-то такое происходит, что-то меняется, и теперь будем не только я и Иван, но и кто-то еще, кто-то вроде смеси из нас двоих.
Еще раз бросила взгляд в зеркало, и пришла мысль, вот груди у меня маленькие, но Иван говорит, что ему нравятся. Посмотрим, вот рожу, буду кормить, станут большими, что он тогда скажет. А вдруг потом, они же опять должны маленькими стать, ему не понравятся? Маленькие, зато какие чувствительные, я даже глаза прикрыла, вспомнив наслаждение, заполняющее меня, когда его пальцы нежно касаются моих сосков, у меня при этом даже в больших пальцах ног покалывает.
За эти три месяца, наверное, и дня не было, чтобы мы не виделись, или он заезжал за мной в школу, на машине или мотоцикле, или я, вернувшись, бежала тайком к нему домой, или мы встречались внизу улицы у магазина и шли на залив, это обычно в выходные, когда у меня отец с братом дома, а у него соседи.
Мне очень смешно, а с другой стороны до дури приятно было наблюдать, как он на людях сдерживается, чтобы не прикасаться ко мне. Он мне говорил, что желание касаться меня у него есть постоянно, и я это чувствовала и видела.
Несколько раз было, только от школы отъехали, он свое такси поворачивает и на стояночку заброшенную за рестораном «Олень».
- Ты что? – спрашиваю.
- Не дотерплю до дома, - тихо так отвечает и поворачивается ко мне, наклоняется и приближает свои губы.
Я никогда не закрывала глаза, когда он собирался меня поцеловать. Он никогда этого не делал поспешно. А я ждала: вот ближе, ближе, сейчас мои губы почувствуют его, и эти мгновения ожидания были такими сладостными и томительными, как будто фильм в замедленном темпе смотришь, нетерпение нарастает, а фильм все медленнее и медленнее, и ты уже готова закричать от нетерпения, а он еще медленнее, как пытка, как, ну не знаю, что...! И вот соприкосновение, и как будто сердце замирает на секунду, а потом бешено трепыхается, а ты уже вся льнешь к свому единственному!
Его ладонь скользит по моей шее, вниз, задевает грудь, во мне все сжимается, хочется распрямиться, выгнуться, только чтобы всем телом припасть к нему, чувствовать его, а тут это дурацкое сиденье! Домой надо скорее!
Вообще целоваться мы начинали, как только никого рядом нет, где бы мы не были.
Вот так и шествовал наш роман, я семнадцатилетняя школьница и он – двадцать семь, старше нашей математички. А такой родной!
Я решила сегодня в свой день рождения сказать ему о ребенке. Боялась ли я? Нет, конечно, нет! Но волновалась. Все эти дурацкие фильмы и книги, когда мужчина сбегает, узнав о беременности своей подруги. Но это не про нас. Его глаза, когда он смотрит на меня, говорят очень многое, гораздо больше, чем он может словами выразить, они начинают затуманиваться, влажнеть. Какая же я счастливая!
Подумав, я решила уговорить его отвезти меня на залив, в наше любимое место, а по дороге, сидя сзади и обхватив его за грудь, шепнуть ему про ребенка на ухо. Пока едем, ему не надо будет отвечать, пусть подумает, пусть у него будет время, привыкнуть к этому, пока едем.
Все это еще и на фоне выпускных экзаменов, которые я сдавала, но почти не готовилась, где там, когда просыпаешься и первая мысль о нем, и сразу улыбка, которую ничем не согнать с лица, как, где, когда увижу, и, засыпая, тоже только о нем и думаю.
Отец и Костя, конечно, видели, что со мной творится, но вида не подавали, только иногда между собой переглядывались молча. Отец иногда взглянет на мою нисходящую с лица блаженную улыбку, вздохнет и отвернется, покачав головой. А однажды подошел, обнял за плечи, наклонился, поцеловал в макушку и шепнул тихо:
- Тебе решать, дочь. Твоя судьба, ты и решай.
Я оделась и пошла к Ивану. Его еще не было, но у меня был свой ключ. Зашла на веранду, на столе букет цветов.
Он появился через минуту после меня с огромной охапкой роз в руках, подошел, поднял охапку и начал их ронять мне на голову, плечи, а потом обнял, прижал к себе и на ухо:
- Поздравляю, маленькая моя!
Чувствую, он меня подталкивает к дивану:
- Нет, Ванечка, давай на залив поедем, пока светло. Потом вернемся.
Он чуть ослабил объятия, откинул голову, заглянул мне в глаза и сразу же расцвел своей замечательной улыбкой, не умел он со мной спорить.
Было у нас любимое, еще с ранней весны, место на заливе -  на границе с Ушково, около пансионата. Там на берегу росли раскидистые деревья со вздыбленными из песка корнями. Мы на эти корни садились в обнимку и целовались, да так долго, что у меня иногда даже голова начинала кружиться.
Он мне рассказывал, что лет десять назад они тут любили по ночам костры жечь, песни под гитару петь. Выпивали, конечно, но я об этом не спрашивала.
Выбежали во двор, уселись на мотоцикл и помчались вниз по улице к магазину, там направо и вдоль кустов, посаженных вдоль территории «Ленинградца» в сторону Ушково. Скорость бешенная, сердце бьется, я прижимаюсь к его спине и уже хочу сказать, а он, вдруг, оборачивается, чувствую, тоже что-то важное хочет мне сказать. Вижу по его лицу.

4. Иван

И что вы думаете, я могу вам объяснить, что со мной происходило? Черта вам лысого! Я себе-то не мог объяснить! Находился в каком-то безумии немереном. Что смешно? Взрослый вроде мужик, а посмотришь со стороны придурок какой-то.
Ни секунды не мог без нее! Если рядом, то потребность соприкасаться с ней была непреодолима, и не важно, то ли я обнимаю ее в постели, проникая в нее, соприкасаясь всем телом, то ли в толпе незаметно мизинцем касаюсь ее ладони. Но только так я был спокоен, если это слово подходит для описания моего состояния.
А какой ужас, когда нет ее рядом. Весь изводился, а есть ли она на самом деле, или приснилась мне? И так себя накрутишь, что уж и свет не мил и только первый взгляд на нее, и все нормализуется, и сердце уже неистово так бьется, а не просто стонет от тоски и мыслей дурацких.
Уж не знаю, как это все называется, но состояние было просто немыслимое, как только выдерживал. А уж когда надо было расставаться, это вообще не описать, такое отчаяние, будто не увидимся никогда, а при встрече такая волна нежности все внутри ожигает и впадаешь в ужас, что ничем и никак тебе ее не выразить, а до безумия хочется, чтобы поняла она, как, в какой неизмеримой степени ты хочешь ей эту нежность передать, чтобы парила она и купалась в ней.
Вот вам портрет мужчины, впавшего в состояние безумной влюбленности.
Много бывал с женщинами, но только с ней испытал безумный восторг доставлять ей наслаждение. Я даже не вспоминал о себе и своих ощущениях, я растворялся в ее восторге и в эти моменты как будто бы переставал чувствовать окружающий мир, не было меня, не было ничего вокруг, только единственное, сжигающее, желание продлить этот миг, миг безграничного единения.
И это я? Хрен вам – это не я, я уже не я!
И в этой безумной горячке своего состояния пришел я к единственному решению – я хочу, чтобы она стала моей женой. Как вам это нравится? Надо же было дойти до такой точки! Но я до нее дошел, я больше не хотел расставаться с ней ни на миг, потому что ей надо домой, или у меня пришли домой соседи…
И недолго моя свободолюбивая натура сопротивлялась этой идеи, на ее день рождения решил я сделать ей предложение, Господи, звучит-то как-то высокопарно, не по-человечески.
А, приняв это решение, впал я в жуткую робость. Я, и это я, боялся сказать ей простые слова, что хочу, чтобы стала она моей женой, и чтобы жили мы вместе. Так, кажется, все просто. И начались придумки, которые, в конце концов, привели меня в полное смятение и расстройство, но вот я пришел домой, она на веранде, и теплая волна колыхнулась от сердца по всему телу. Только где-то в глубине маленький колокольчик звенел: скажи, скажи, скажи! Но не послушался я его.
Настояла она на поездке к пансионату на залив, и решился я, скажу ей по пути, так вот поверну голову и скажу, будто ветер напоет, и не надо дурацких поз принимать, да и лицу какое-то выражение придавать. Удивительно, но для меня оказалось так сложно сделать предложение, может и правда жениться, не просто на танец пригласить? Никогда об этом не задумывался.
Гудит ветер в ушах, несемся вдоль высоких кустов у «Ленинградца», набираюсь решительности и поворачиваю голову, но вижу она припала ко мне, тянется к уху, будто тоже что-то важное сказать хочет.
Грузовик, выезжающий по пешеходному выходу из дома отдыха, я увидел, даже не увидел, а почувствовал в последний момент, успела только мысль мелькнуть: «Не видит он нас из-за кустов!», удар, крик, режущий слух, и полная темнота.

*****

Разлепив веки, вижу белый потолок, аккуратно так покрашенный. Тела не чувствую, будто и нет его совсем. Кошу глаза вниз: одеяло, под ним тело, видать мое. Даю команду руке, подняться к глазам, а она и не думает подниматься, будто и нет ее вовсе. Руки-то ладно, вернулась к ним способность двигаться через несколько недель, а вот ноги так и не вернулись в мое повиновение.
Скашиваю глаза влево: кровать, на ней она. Рука подвешена в гипсе, а голова, голова вся в бинтах, только щели для глаз, носа и рта. Глаза закрыты.
Разлепляю рот, такая сухость, что, кажется, язык царапает нёбо:
- Лиза!
Тишина.
- Лиза, слышишь?
Входит медсестра и отрицательно так печально головой качает.
Опять впадаю в забытье.
Проходит время.
Открываю глаза:
- Лиза. Слышишь?
Опять сестра, опять отрицательное покачивание головы.
Когда третий раз я прихожу в себя:
- Лиза!
Мне кажется, что дрогнули у нее веки.
- Лиза!
С отчаянной верой смотрю я на нее, но через некоторое время опять забываюсь.
В четвертый раз перед моими глазами предстает пустая кровать, а рядом та же медсестра. На мой полный отчаянного вопроса взгляд она утвердительно кивает головой,