Его звали Дубок. Почему, непонятно. К его фамилии это не имело никакого отношения. Уличное прозвище у всей семьи было такое — Дубки. Ну а поскольку он был единственный оставшийся в деревне из семьи, то звать его Дубком сам бог велел.
Единственным оставшимся означало, что его сестры давно перебрались, кто в райцентр, а кто и в Москву. И не только его сестры. Почти вся деревня разъехалась по городам, превратившись в оживающий летом дачный поселок, когда на историческую родину, на природу, привозили на все лето детей, а на выходные собирались и их родители. Благо и райцентр недалеко, и станция в получасе ходьбы, откуда до Москвы всего два часа электричкой.
Но, в отличие от земляков, Дубок в город не поехал. Он остался верен сельскому хозяйству, скотину разводил разную, корову держал, свиней, гусей и кур. Свинина была его страстью. Да и дом его, в отличие от других деревенских домов, напоминал украинскую мазанку, хотя Дубки были изначально и не местные, и приехали не с Украины, а с рязаншины.
Рязань понаехала в Южное Подмосковье после войны, и деревня к началу шестидесятых годов была уже смешаной, наполовину состоявшей из рязанских переселенцев. Но миграция на сем не закончилась. Близость индустриального райцентра с хорошо оплачиваемой работой вымыла на заводы почти всех мужиков, после чего совхоз в свои казенные дома завез мордву, которые не дали умереть загибающемуся без рабочей силы агропредприятию. Дети завезенной мордвы, выросли, и вслед за коренными и рязанцами тоже подались в город. Завозить на их место было уже некого и с развалом СССР агропредприятие ожидаемо рухнуло.
А вот хозяйство Дубка нет. Он, что называется, пахал. Скашивал, оставшись без конкуренции, всю пойму, был и при молоке, и при мясе. И еще молодая хозяйка у него появилась. Очень он гордился он этим обстоятельством. Всякий раз, когда я проходил мимо его дома, он вскакивал с лавочки, где любил наблюдать, кто и как шествует на станцию и обратно, чуть ли не силком затаскивал меня к себе и норовил чем-нибудь угостить и даже дать с собой кусок мяса с очередного зарезанного кабанчика.
- Возьми, возьми – приговаривал Дубок, — отцу передай, пусть Володя полакомится. Что он там в городе суррогатной колбасой питается.
С отцом он еще на рязанщине перед войной в одном классе учился, а школьная дружба, кто знает, навсегда.
В этот момент обычно появлялась грудастая молодая хозяйка, так и старавшаяся потереться грудью о мое плечо…
- Вот видишь, какая у меня – многозначительно восклицал Дубок, — Володя бы мне позавидовал.
Насчет позавидовал, Дубок явно загнул. Хотя каждому свое. Была она раза в два моложе Дубка, с упругим телом и грудью размера эдак пятого.
До того, как Дубок возвел ее в ранг хозяйки, жила она в бараке на станции, постоянной работы не имела, и, так как была слаба на передок, нагуляла неизвестно от кого двоих детей. Ходили слухи, что одного от местной знаменитости, рецидивиста, преждевременно ушедшего в мир иной на стезе пороков и излишеств. Но Дубка это не остановило. Как говорится, молодое тело, это дело. Став хозяйкой, молодуха осчастливила Дубка отцовством на старости лет, родив ему сына. Новоявленный папаша был счастлив. Целых несколько лет счастлив. Иногда на закате дня можно было наблюдать монументальную картину, как Дубок с семьей возвращается из поймы с покоса. Впереди в семейных трусах с обнаженным торсом шел силуэт Дубка с покачивающейся косой за плечами, за ним силуэт молодухи с малым в руках, а за молодухой поочередно силуэты двух ее старших пацанов. Зрелище достойное кисти Перова.
Счастье длилось недолго. Дубок приревновал свою хозяйку к соседу, который был лет на десять моложе, и носил уличную кличку Телок. Было что у него с молодухой или нет, сказать не могу, но Дубок решил, что было, и в один прекрасный вечер облил угол дома Телка керосином и поджег. Еле Телок успел из окна выпрыгнуть. Дом сгорел, Телок переселился жить в баню, а Дубка посадили.
Сидел Дубок недолго. Через полгода его не стало. Как сказали знающие люди, не покорился, не учел тюремные законы, за что и поплатился жизнью.
Судьба его молодой хозяйки сложилась не менее трагически. Приехавшие сестры Дубка выгнали ее с тремя детьми из дома, даже не выгнали, а вышвырнули. Пришлось ей вернуться в барак и зарабатывать на жизнь воровством и попрошайничеством. В округе был неподалеку огромный дачный массив, и зимой она ходила на дело с детьми, которых она научила залезать в незаколоченные дачи через форточку. Поймать ее не поймали, но кому надо знали, чьих рук это было дело. Роковая ее ошибка была в том, что дач ей оказалось мало, и судьба-злодейка привела ее на промысел в нашу деревню, которая на зиму тоже фактически превращалась в дачный поселок и где жизнь теплилась в лучшем случае в десятке домов.
Вычислили деревенские ее быстро. И наказали жестоко. Этой же зимой молодуха в одном из домов нашла бутылку со спиртом…. До барака она не дошла. Окоченевший труп нашли не сразу. Вскрытие показало, что причиной смерти было употребление ядовитого метилового спирта.
А никому теперь уже не нужных детей забрали в детский дом.
