Трубочки.doc
Данное произведение посвящается в память о несчастной девочке Ире. Эта повесть, составленная в 1997 году со слов моего родного брата Степана, не предназначена для распространения. Рукопись будет храниться вдали от праздной любознательности, ожидая момента, когда поможет главному герою осознать случившуюся с ним трагедию.
В единственной комнате квартиры хозяйствует забвение траура. Горечь утраты смешана с паническим страхом перед будущим, утратившим обозримость и маломальскую предопределенность. Грядущий новый день покрыт мраком, и словно не существует.
Алчная тьма ночи стремится отобрать то немногое, что видимо в настоящем. Заглядывая на балкон второго этажа, лучистой желтой звездой горит фонарь, размазывая по грязному окну мутный ореол. На письменном столе светит усталая лампа. Вокруг поникшего торшера мельтешат комары, их увеличенные тени мечутся по стенам, словно бесовские отродья. Жужжание крошечных крылышек пропадает в неестественной тишине; будто вопреки законам природы, в комнате выключен звук.
Ветхая мебель кажется больше и выше чем есть на самом деле; шкаф, испещренный царапинами и сколами, криво тянется до потолка, диван, протертый до дыр, растянулся в беззубом оскале, будто пасть дряхлого чудища. Из-под перекошенного серванта, хранящего матовые от пыли бокалы и рюмки, выполз таракан, целеустремленно заспешил на кухню. Старые грязные обои размокли в швах, шелушатся, словно береста; отслаиваются, скручиваются в конусы. Все здесь отторгается, измучившись бренным существованием.
На диване сидит молодая девушка; греет ледяные пальцы, сжимая ногами. Вытаращенные глаза невидяще уставились на узор липкого линолеума. Лицо пепельного цвета будто слеплено из гипса, запечатлеет остывшее, заскорузлое горе. Вздыблены острые плечи, сутулится хрупкая спина. Девушка похожа на тщедушную массу, которую выдернули из панциря.
Ира знала, что это должно случиться – бабушка была стара и хвора. Ее смерть не стала неожиданностью. Но прежде, лишь вскользь задумываясь о неизбежном и не углубляясь в гнетущие мысли, Ира совершенно не знала, как подготовиться к такому.
Кроме бабушки родных не нет. А теперь и ее не стало… Осиротевшая Ира с горечью думала о том, что никто теперь не запретит гулять допоздна, не заставит есть, когда не хочется, одеваться в старомодную одежду. Обретенная свобода не радовала, даже так слабо, как когда была лишь фантазией о самостоятельной жизни; Ира ни за что не поменяла бы защиту и заботу бабушки на независимость. Но судьба распорядилась своевольно.
Ныне Ира чувствует себя как никогда зависимой, рабой воли рока, от которого не сбежать, не спрятаться. Впервые в жизни, девушка почувствовала себя так жестоко обманутой: разве это свобода, когда горе выбивает ощущение опоры под ногами? Когда трясина безостановочно затягивает на самое дно; и можно брыкаться в истерике, кричать и лить слезы, но выбраться – невозможно.
Хотя… Что-то подсказывало, что выбор есть всегда. И тогда девочка-подросток вспоминала о лезвии бритвы, притаенной в дневнике-исповедальне – между пестрой обложкой и последней страницей, исписанной вчера. Как странно, что именно вчера завершился дневник; как символично закончилась глава жизни. Ныне, что-то темное из увечной души, – а может, бесы-тени гниющей комнаты, – лукаво нашептывают, подсказывают, что острейший прямоугольник бритвы – ключик к настоящей свободе.
Этот шепот, подкрепленный живыми картинами, настолько покорил сознание девушки, что она не сразу услышала настойчивый стук в дверь. Удары уже стали невыносимо громкими; из щелей косяка посыпалась труха, а переполошенные тараканы бросились врассыпную от обувного шкафа.
Девушка на диване не шелохнулась, только моргнула, с досадой отпуская видение, в котором вольной птицей взмывала к небесам. Сознание Иры, каплями стекаясь воедино, стало медленно отделяться от тишины. Хозяйка-пленница квартиры услышала свое имя; ее кличут подруги, колотят старенькую дверь кулаками и ногами, будто провинившуюся. Ире стало ее жалко.
– Открыто, – прошептала Ира, понимая, что не может быть услышанной.
Гости сами догадались дернуть ручку, и дверь отворилась. Гром ударов сменился топотом и взволнованными репликами в прихожей.
– Господи, хоть бы ничего не случилось!
– Не каркай!
– Шевелите булками! Застряли, что ль?
– Включите свет. Мамочки!!! Тараканы!!!
– Заткнись и терпи…
Девочки даже не подумали разуваться; мол, торопились, волнуясь за Ирочку. Надя ворвалась в комнату первой, следом за ней вошли Рита; Галя и Кристина, встали позади. Каждая принесла свою жалость, выраженную в разных формах. Ритина жалость апатична. «Что теперь поделаешь», – читается в ее глазах. Галя роняет слезы и шмыгает носом. Надя присела на корточки и требовательным взглядом уставилась на Иру. Кристина опустились рядом с несчастной, принялась обнимать, гладить по голове. Все же, было заметно, как она старается меньше елозить на пыльном диване.
– Все нормально, – не задумываясь, повторила Ира.
– Да что нормально-то?! Ты бы видела себя! Как утопленница!
– Надя! – возмутилась Кристина.
– Что?
– Совсем дура, что ли?!
– Отвянь. Сама дура. Только внимание акцентируешь.
– Ирочка. Не держи в себе. Поплачь, – ласково предложила Кристина.
– Все в порядке. Я знала, что это произойдет.
Надя решительно вскочила с корточек.
– Надо помянуть Лидию Васильевну. Рит, Свет, мы с Кристиной побудем с Ирой, а вы – дуйте в магаз.
– Не надо. Я не хочу пить, – отрешенно сказала Ира.
– Надо-надо. Тебе же легче станет. Давайте девчонки.
– Что брать?
– Как «что»? Как обычно: водочку и сок. Еще чипсов возьмите.
– Не ходите, не надо. Я не буду.
– Немножечко – надо! Помянуть бабку за упокой души…
– Я СКАЗАЛА НЕТ!!!
Крик Иры буквально оттолкнул Надю, заставил дернуться назад, словно хозяйка замахнулась кулаком. Острый взгляд пронзил Надю и рассеяно опустился. Оторопев, девочки уставились на подругу.
– Давно ее увезли? – первой смягчилась Рита.
Ира едва заметно кивнула.
– Что сказали врачи?
– Старость.
– Понятно… Сильная была женщина Лидия Васильевна, восемьдесят три года прожила. Хотела бы я так.
Тщетное подбадривание потонуло в тишине. Никто из подруг не поддержал разговора; они не хотели растягивать время пребывания в этой мрачной квартире. На душе каждой растет нервозность, словно злосчастное место опасно, а воздух исполнен молчаливым рвением хозяйки выдворить нежеланных гостей. Кажется, будто призраки шепчут из теней: «Уходите… Прочь…», – будоража мурашки на коже и первобытный ужас, вытесняющий человечность.
Тяжелая обстановка и всплеск гнева хозяйки сделали Риту более суровой; она скрестила руки и холодно, не без раздражения, спросила:
– Что теперь будешь делать?
Надя осуждающе зыркнула на подругу, Галя тихонько всхлипнула, Кристина закатила глаза и, едва слышно, цокнула языком. Но, вопреки ожиданиям, Ира посветлела лицом, мягким голоском произнесла:
– Все нормально. С похоронами поможет крестная. Она предлагала переехать жить к ней, но я отказалась…
– Зачем?! – воскликнули подруги в один голос.
– У нас отношения не очень. К тому же, мне осталось подождать совсем чуть-чуть до совершеннолетия, а там устроюсь на работу куда-нибудь. До тех пор протяну на пенсии, мне хватит. К тому же, квартира оформлена на меня. Если будет совсем сложно – крестная чем-нибудь поможет.
Подруги разом почувствовали облегчение, невидимые горы посыпались с плеч. Кристина поспешила подняться с дивана, обрадовано заглянула в Ритины глаза, Галя стала утирать нос и красные щеки.
– Ну хорошо тогда, – сказала Кристина, не стесняясь отряхивать джинсы после дивана.
– А может, все-таки выпьем? – взялась за старое Надя.
– Такое впечатление, что ТЕБЕ хочется бухнуть.
– Причем здесь я?! Традиция такая!
– Ага, традиция…
Обстановка явно разрядилась; с чувством выполненного долго, подруги потянулись к прихожей.
– Девочки…
Голос Иры был необычайно жалобный, молящий. Подруги замерли.
– … Вы не видели сегодня Степочку?..
Враз вернулась тревога, запирая дыхание в груди. Рита настороженным взглядом уставилась в глаза Кристины, покачала головой; тем самым отвечая Ире и, параллельно, предостерегая Кристину.
– Он не приехал из Москвы, – Наде лучше всех удавалась непринужденная ложь. – Что-то случилось с его мамой.
– Понятно… – Ира понурила голову.
– Он, скорее всего, завтра приедет, – обнадежила Галя, прикусывая губу, когда Рита больно ущипнула за бедро.
– Да… – проронила Ира с болезненной улыбкой. – Я уверена, что со мной все будет в порядке. Ведь мы со Степочкой любим друг друга.
Слова Иры повисли в безмолвии. Не поднимая понурой головы, она напугано воздела глаза, страшась взглянуть на подруг прямо. Их силуэты стали зловещими, холодными, жестокими, будто вытянулись над крохотной Ирой, как тени с приближением ночи. И словно никогда ничего не связывало ее с этими людьми. Она почувствовала исходящее безразличие: исчезли маски показной заботы, надетые ради приличия, и под ними не оказалось лиц подруг; только посторонние, незнакомые люди, которые цинично смотрят на утопающего в болоте. Такой же взгляд был у врачей, щупающих хладную руку бабушки.
От паники закружилась голова, до спазмов тошноты; в который раз за сегодня. Ира почувствовала, что снова проваливается в бездну. Многословное безмолвие подруг покрыло тенью ее со Степочкой любовь, гася последнюю искорку в душе сироты. Предобморочная слабость едва не опрокинула на пол, но Ира удержалась, лишь для того, чтобы услышать хоть полслова от подруг о том, что Степочка не оставит ее совсем брошенной.
Они ушли, храня скорбное молчание; не проронили ни слова, бесшумно прикрыв дверь.
Горе навалилось тяжелыми объятьями и вонзило кинжал в сердце девочки, жестоко и неумолимо, как закалывают поросенка. Ослабший огонек любви больше не дает сил сопротивляться голосам в голове, которые взвешено подговаривают к смерти, сулят освобождение. Истерзанная психика порождает галлюцинации ощущений, словно костлявая рука, утешая и жалея, поглаживает волосы сироты.
Ира подобрала колени и завыла.
* * *
Степан встрепенулся как ужаленный. Одеяло слетело на пол, накрыв подушку, скинутую во время тревожного сна. Разбудившим жалом было имя девушки, которое сорвалось с напряженных губ:
– Ира!
Подросток стал озираться, но искал не девушку, а себя в неизвестном месте. Довольно быстро признал обстановку комнаты, которая считалась его личной в квартире бабушки и дедушки. Несносный полуденный свет ослепил, выбелил и без того белоснежное постельное белье; Степан прилепил ладони к векам.
Голова не болит от похмелья, но гадкий смрад и сухость во рту свидетельствуют о вчерашнем пьянстве. Маше удалось споить его и не позволить пойти к Ире. Но Степа на стал ее винить – вчера он крепко уцепился за предлог, чтобы не ходить к девушке, за которую на него легла ответственность, как на мужчину. В тот момент Степа абсолютно ясно понял, что он не мужчина, а всего лишь мальчик. Стало страшно. По-настоящему страшно. Охватила паника большая, чем в прошлом, когда чуть не угодил в милицию из-за вандализма. Если бы он отправился утешать Иру, то согласился бы
