Сейчас начнет кусать без разбору, потом отлеживайся.
- Ага, меня в детстве собака бешеная покусала, так сорок уколов ставили. До сих пор помню.
- Не помогли тебе те уколы. До сих пор не вылечился.
- А ну, повтори, что ты сказал. Повтори, да в комнате не запирайся, чтобы двери не вышибать.
Ну, тут произошли небольшие стычки местного значения, которые собственно не повлияли на решение жильцов. Единогласно было принято: Никакой собаки.
Все сошлись во мнении, что дай лишь повод, то квартира за считанные дни превратиться в скотный двор или, судя по характеру жильцов, во что-нибудь еще похуже.
Одним словом, своему соседу они даже в комнату пройти не дали. Стояли насмерть, проявляли единство. Только маленький мальчик на руках у мамы сказал:
- Собачку хочу.
Все дружно повернулись в его сторону. Мамаша поспешила унести ребенка от греха подальше.
Глубоко вздохнув, Герасим поглядел на собаку и произнес:
- Ладно, пошли, придумаем что-нибудь. Не рады нам с тобой здесь (да уж, да уж,- закивали соседи).
И они вышли в темный подъезд (откуда свет в таких домах, даже, провода повыдергивали).
Купив в ближайшем киоске бутылку водки и плитку шоколада, Герасим Поткин пришел на берег городского пруда. Сел на бетонные плиты, отхлебнул из горлышка и дал шоколад собаке. Собака с благодарностью облизывала руки и предано смотрела в глаза.
- Видишь, жизнь-то как закручивает? Не нужен ты никому. Как будто никакой от тебя пользы. А если вдуматься разве пользой лишь определяется твое пребывание на этом свете. Кому дано решать меру твоей значимости и потребности? Кто вправе определить степень целесообразности каждого в отдельности? И если справедливое отношение друг к другу - не есть истина, в чем же тогда смысл существования?
Герасим говорил, отхлебывая из бутылки и кидая собаке кусочки шоколада. Говорил и сам не понимал, про что он говорит: то ли о собачей жизни, то ли о своей…
