Стая ждет исхода, или УАЗик дураков. Ч.2, окончание
Глава 4.
Встреча была – Эльбе и не снилось! До мордобоя, правда, не дошло, но, вот, по поводу обниманий, целований, слёз и выпитого за встречу – до этого, конечно, Эльбе было далеко!
Затворники несказанно обрадовались, что всё, унесенное ветром три (три, кажется?) дня назад, аккуратно собранно и уложено отдельными могильными турами у машины. Сортировали Жоха с Яковом и, за вычетом мелочей, с задачей справились. Перепутаны были только левые носки Борисыча и Жедяева.
Особенно рад был Маленький: продукты экспедиции были нормированы по дням. Посему горки гречи и риса вперемежку с мусором, хвоей и дурман-травой ласкали взгляд и сердце. И походный журнал в холщовой сумке был цел!
Вовка аккуратно пересыпал крупы в пустые чашки, достал из рюкзачка свой, приватный дневник и положил в сумку, рядом с походным.
- Ты поприличней - то ничего подыскать не мог? Хоть бы постирал сумку. Носить больше не в чем, что ли? В суп такую сумку! – попенял ему счастливый Жедяев.
- Я бы в белоснежном держал, - не оборачиваясь и продолжая паковать вещи, отозвался Маленький. – Да и где ж на всех наволочек набраться? Великие всё себе разобрали. Ещё в 20-м веке.
Сашка, конечно, ни черта не понял, но многозначительно кивнул, соглашаясь.
- Ребята! Ребята! – старался перекричать общий шум Олег. – Здесь Арнольдыч без вас интересную версию выдвинул! Да тише вы!.. Я говорю: Арнольдыч…
Но его пока не слышали. Обнимались, гулко хлопали ладошками по спинам, облизывали мордашки друг другу.
И лишь Иван Хамитович, по-восточному неспешно и хитромудро, накрывал обеденный достархан. Затем достал фотоаппарат, установил на треногу.
- Однако, фотографироваться пора. Ребятушки, обед, обед! Саначала фотографироваться! У пещерки! Быстрей, быстрей, а то остынет все!
Ребята с веселым гамом выстроились перед входом, приняли надлежащие позы. Иван Хамитович поставил фотоаппарат на автовзвод, поспешил к толпе, уселся по-восточному перед всеми. Вспышка озарила счастливые лица и морды.
. . .
- Ну, и вот: вдруг, безо всяких видимых и невидимых причин резко увеличивается популяция. – Лесник излагал это уже в глубоких сумерках, под звездами и ущербной луной, сидя с кружкой у костра. – Не знаю, конечно, как там в 18-м веке было, при раскольниках ваших… слишком молод был… Но в 20-х и в 85-м – ручаюсь! Не в разы – в десятки раз увеличивалась! И отчеты есть, и записки очевидцев. Всё есть. Как раз совпадает с вашими чехами и ворами.
- Ну и что? К чему это ты? Мало ли… Рост популяции – и наши «потеряшки»… Дядька с бузиной. Может, популяция и увеличилась из-за наших пропавших! Жратва появилась! В 20-х – аж целый эшелон! Жри – не хочу!
- Не-а, - Арнольдыч зевнул безразлично, будто устал детишкам что-то явное доказывать. – Ликантропией отдает. Вервольфами.
Гнетущее молчаливое непонимание зависло над станом. Даже кроны деревьев перестали шептаться с ветерком. Даже лягушки заткнулись в постураганных лужах! И вдруг!.. Недалеко, метрах в пятидесяти раздался тоскливый одинокий волчий вой!..
КОДА
Здесь Вовкины записи кончались. После шли: засохший прибитый комар, штриховка (видимо, расписывали стержень) и отпечаток безымянного грязного пальца, мне показалось – левого.
- О, какие дела творятся у нас на Урале! – скептически подумал я, зевая. Машинально потряс бутылку, вылил остатки в бокал. Остывшее горячее так и осталось нетронутым. – Ты смотри: барабашки всякие! Трепотня бабья… Но ведь… Пропали же люди! Пропали! Или нет?.. – задумался я. – Арнольдыч то что сказал?.. И где, кстати, Арнольдыч?
Я подошел к окну, осмотрел освещенный фонарями двор. Народ во дворе еще шевелился, перемещался и общался.
И вдруг вдали раздался еле слышный одинокий вой. А через секунды к нему присоединилась целая стая! Я испуганно замер. И так же испуганно чуть не заорал, когда сзади скрипнула дверь, и в неё просунулся лесник.
- Что б тебя!.. – чуть не плача подумал я.
А Арнольдыч, не замечая моего состояния, позвал:
- Идём. Ребята пришли, - сказал он буднично. – Пойдёшь? Познакомишься. Заодно и покормим.
И тут я заметил набитые баулы в его руках. Баулы с середины до низу были намокшими чем-то темно-красным, бордовым. И капающим на пол.
А у входной двери уже радостно повизгивали Яшка с Тяпой, хотя мясо предназначалось не им. Им, честно говоря, было наплевать на мясо. Их ждала встреча с любимыми друзьями.
- Ну? Идёшь?
- Иду, Арнольдыч, иду! – поспешил я за ним. – Выпить бы только, а?
- А чего… Давай. – Он тормознулся у мангала, налил в первые попавшие кружки зелье. – За удачу!
- Арнольдыч, а там дневник обрывается! Чем закончилось всё?
Я заранее знал ответ. Но страшился услышать его подтверждение.
- А тем и закончилось, - лесник хрустнул огурцом. – Полнолуние же было. И как только полночь наступила («Маяк» по радио в УАЗике пропикал) – началось! Вой раздался – не приведи Господи! Мы еле-еле успели с Москалевым в машину сигануть. Видимо, более трезвые были. Другие были менее. Всполохи какие-то начались, шары огненные, вой. Через окна смотрим – ребята шерстью покрываться стали. Ну, мы как дали по газам – пять километров отмахали и не заметили! Тут и Тяпа с Яшкой из-под сидений выбрались. Слава Богу, кузов металлический у машины, сэкранировал всю эту харахерию, а то бы и мы в стаю влились… - Он вновь наполнил стаканы. – Через час назад подъехали, посмотреть что к чему. А они, болезные, сидят кружком на поляне, хвосты поджимают. Э-эх…
Он смахнул слезу, осушил стакан.
- Идем, а то заждались ребята. – И – жене у беседки: - Аглуша, мы скОренько.
- Я там собрала тебе…
- Я взял, взял…
Мы вышли за ворота.
… - Отощали то как, ребятушки вы мои! Эх, Саня, Саня!.. – потрепал Арнольдыч худого, с рыжими подпалинами волка. Тот радостно оскалил редкие оставшиеся клыки. – Трудно тебе, родной? Ничего, ничего, директором, поди, тоже не сахар было? Потерпите, ребятушки. Москалев там, в больнице у себя экспериментирует что-то с физиками из Сколково. Результаты, говорит, обнадёживают. Хотя… Он и перед летальным исходом это всем говорит. Но здесь, кажется, не врёт. Год-два потерпите. Хотя… по весне Сатурн опять в созвездии Девы будет в полнолуние. Я думаю – это понадежней всех этих нанотехнологий будет. Народное то – это верняк, проверено, а то этому Чубайсу чего то не верится… Терпите, ребятушки, терпите. Побудьте пока в этих шкурах. Всё ж таки не овцы. И не скунсы. Радоваться надо.
Стая согласно завыла.
СОВСЕМ, ОДНАКО, КОДА
Душная распаренная суббота стояла в городе.
Потный Москалёв устало брёл по мясным рядам рынка, выбирая говяжью мякоть. Увидел: через два продавца подвезли на раздел свежую тушку и поспешил туда. И успел первым!
Мясник – дородный мужичок в прорезиненном светло-желтом плаще, заляпанном понизу подсохшими бурыми пятнами – внимательно примерялся к подвезённой тушке. Женщина-продавец лениво зевала и переговаривалась с соседкой напротив.
- Будьте добры, - обратился Вовка к задумчивому рубщику, утёр лоб замызганным за утро платком. – Отделите мне, пожалуйста, во-он тот филей. – И, посмотрев на ухоженные пальцы того, добавил, замявшись, через секунду: - …коллега.
Рубщик очнулся. Посмотрел подозрительно на Большого: к нему, аж, с конца девяностых так заискивающе не обращались. Понятия у людей поменялись вместе с наличием-отсутствием товара. Но, увидев несчастное от субботней маяты лицо покупателя, подобрел.
- Этот подойдёт, коллега? – Рубанул тесаком. – 87-й? Ординатура? – спросил не оборачиваясь.
Вовка кивнул.
- …помириться захотел, представляешь, Ритка? Билеты в Оперный купил на какого-то «Фауста»! Во, дурак! Я и не пойду, наверное!– громко продолжала общаться продавщица с подругой. Не глядя приняла от рубщика мясо, плюхнула его на весы. Перещёлкнула, будто наперсточица, туда-сюда косточки на абаке. – С вас…
Но в это время рубщик что-то прошептал ей на ухо. Она недоверчиво покосилась на него, поджала губки, но часть костей сдвинула влево.
- …шестьсот шестьдесят шесть рубликов.
P.S.
Маленький, трясясь от апрельского холода, жался к Борисычу и пытался заснуть. Но ему постоянно мешал Жедяевский хвост: тому во сне, видимо, снилось ужасное: почти год шарага без директора! Разбазарят всё не за понюшку самосада! И он нервно елозил хвостом по Вовкиной морде.
- Ничего, - стоически думалось Маленькому. – Месячишко остался до полнолуния. Должно получится, должно! Иначе, к чему всё это?! Эти мытарства… этот холод… эти желтые обломанные жедяевские когти у меня под мордой… тем более – на задних лапах… Вот влипли так влипли!
Начал засыпать, прядя ушами. И в засыпающем разуме всё вертелась и вертелась невесть к чему вспомненная фраза:
«… ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье…»…………..
. . .
Я не Бунин, что бы править «Анну Каренину». Хотя хотелось и поправить, и продолжить, так как на этом рукопись в ежедневнике обрыва………….
