дожил…
Но дети Самиева были белокожими, черноволосыми, и только младший внук его родился с буйными темно-рыжими кудряшками. Мать уже не застала правнука, а Феликс до сих пор не мог простить себе чувства облегчения, которое он испытал после ее смерти. Будто исчезло что-то тяжелое, железное,большое и он был рад и болезненно стыдился этого освобождения.
На одной из остановок рядом с Самиевым села моложавая женщина с утомленным лицом. В чертах ее промелькнуло нечто знакомое, но лишь на мгновение - может, почудилось. Женщина была нездешней, он никогда не встречал ее в этой маршрутке. На руках она держала младенца, тот вопил и извивался. Женщина шикала на него, дула в малиновое сморщенное личико, покрытое сыпью, тянула что-то монотонное, пытаясь успокоить. Но у ребенка видно что-то болело, он заходился в плаче.
Тетки в автобусе наперебой сыпали советами: то держать ребенка стоймя, чтобы животику было легче, то побрызгать ему в лицо водой, то покормить, то еще что-то, спрашивали участливо, что с ним. Женщина говорила, что везет внука в город к хорошему педиатру, несколько дней уже так мается, и ничего не помогает. Тетки ахали, спрашивали, где же мать, почему не она, а бабка едет с грудным младенцем? И женщина отвечала односложно, что дочка приболела и не может пока выходить из дома.
Самиев встал еще более раздраженный и прошел вперед к кабине шофера. До города оставалось еще семь остановок, и он сильно жалел, что не взял машину. В маленьких детях он не находил ничего умилительного и предпочитал общаться с ними, когда они достигали 8-10-летнего возраста и имели уже свое мнение. В таких детях он чувствовал свободу и мысль, и ценил это качество превыше всего.
- Это уже хотя бы человек, а то просто орущее недоразумение, – заявлял он и удивленно смотрел, как жена часами могла сюсюкать над внуками. Послушные дети настораживали его, и он с жаром спорил с теми, кто восхищался детской покладистостью.
- Как вы не можете понять, – возмущался он, – что если ребенок во всем слушается родителей, то такой ребенок или неискренен и предпочитает для виду во всем соглашаться со взрослыми, а на самом деле думает по-другому. Или настолько глуп и ленив, что не имеет своего мнения. Или так забит и задавлен, что боится признаться в собственных размышлениях даже себе!
Переспорить его было невозможно, окружающие лишь снисходительно пожимали плечами, улыбались и переводили разговор на другое. Среди знакомых Самиев давно снискал себе славу брюзги и демагога, но друзья добродушно отзывались о нем:
- Писатель… Они все такие…
Вставая, он случайно задел пакет с вещами женщины, она потянулась за ним, обнажив чуть выше ключицы крупную красную родинку. Феликс невольно остановил взгляд на этом алом пятне, и пока женщина не разогнулась и не поправила рюшки, вспомнил… С необычайной яркостью встал, заслоняя собой другие, один день из его жизни…
…Сухая дорога. Жара. Четырехлетний Феликс едва поспевает за отцом. Тот шагает впереди большими быстрыми шагами. Выйдя из дома, он, невысокий, худощавый, становится совсем другим человеком – уверенным в себе, серьезным, веским. Феликс бежит вприпрыжку за ним, отец усмехается и поднимает его на плечо. Серые глаза мальчика загораются от восхищения – какой папа сильный, красивый, ловкий! Как ему идет форма железнодорожника! Сейчас они сядут в автобус и поедут на ярмарку – мать поручила купить мед.
- Только смотри, чтобы настоящий был, проверяй на каплю, смотри, чтобы лучше гречишный или акациевый. Ой, ты опять все перепутаешь, внимательно выбирай, смотри, чтобы тебя не обманули! Ты все запомнил?!
Мать с ними никогда не ездила, длинная дорога ее утомляла, а загар вообще повергал в ужас. У нее была белая, гладкая, как говорили, алебастровая кожа, мать гордилась и тщательно ухаживала за ней. И часто отсылала Феликса с отцом, чтобы отдохнуть от «этих мужиков». С годами, когда темный венчик над ее высоким лбом стал серебристо-седым, лицо утратило очарование свежести, но приобрело благородный лоск и величавость. Матери говорили, что она похожа на Индиру Ганди, только с белой кожей и это ей льстило.
Отец был смуглым, и от природы, и от постоянных разъездов. В кожу его так прочно въелся загар, что морщины и складки лица казались фиолетовыми. Только на лбу пролегала светлая тонкая полоска от козырька фуражки. Он любил сына и из каждой поездки привозил ему игры, в которые потом они самозабвенно играли вместе, а мать ворчала, что опять в доме нет свободного места и даже негде ходить.
…Вот и сейчас маленький Феликс в нарядной матроске и белых носочках предвкушает, что папа купит ему новую игрушку. И предвкушение это едва ли не слаще самого подарка! Он осторожно гладит отца по небольшому темно-красному родимому пятну на шее, отчего тот морщится и говорит, что ему щекотно.
И правда! Выбрав, наконец, мед, они заходят в большой магазин игрушек, где внимание мальчика сразу привлекает большая плюшевая пантера с зелеными глазами. Он тянет к ней руки, но отец, смеясь, говорит ему, что мать погонит их из дома, увидев эту черную громадину, и уводит его в отдел конструкторов и электронных игр, где Феликс выбирает огромную коробку с электрическим атласом звездного неба и очередную железную дорогу с голубым поездом. Счастливый, он уже волочит свое богатство к выходу, но отец, вдруг говорит быстро: «Подожди, я сейчас» и направляется в отдел парфюмерии, где покупает баночку крема для матери и еще что-то маленькое в розовой упаковке, что Феликс не может разглядеть, и что отец быстро прячет в карман.
Феликс, поглощенный своими подарками, даже не спрашивает, что отец купил, и они быстро идут куда-то. Папа шагает, молча, он почти не улыбается, но счастье мальчика огромно – ему не до отца сейчас!
Они сворачивают на улицу, обсаженную пыльными тополями, и отец стучится в потертую коричневую дверь. Почти мгновенно открывает невысокая женщина с огромным животом и мягким, словно светящимся лицом, коротко ахает и тянется к отцу, но тот чуть отстраняется и она смотрит на него во все глаза. Феликс удивляется, как это можно так долго смотреть и не моргать, потом решает, что наверно отец и женщина играют в гляделки. Глаза женщины увлажняются, уголки пухлых розовых губ дрожат, но тут отец почему-то очень громко говорит:
- Здравствуйте, Тамара! А мы вот с сыном были на ярмарке и к вам решили зайти с дороги! Феликс, поздоровайся с тетей!
- Здр-рассуйте! – басит Феликс, упирая на «р».
Но женщина удивительно проворно опускается перед ним на корточки, покрывает его лицо короткими поцелуями, и Феликсу кажется, что от нее пахнет мятой и ванилью.
- Здравствуй, здравствуй, мой хороший! Какой же ты большой стал! Проходи… те, Рафаил Тимурович, - добавляет она тихо, глядя в лицо отцу, и Феликсу кажется, что глаза ее похожи на две большие лампочки, которые горят у него в ночнике над кроваткой.
Отец, смущаясь, проходит в чисто прибранную комнату, а женщина несет из кухни целое блюдо пирожков, таких румяных и душистых, что у мальчика захватывает дух!
- Кушай, кушай, мой хороший, - протягивает она ему самый красивый пирожок. – Ешь…те, пожалуйста, – говорит она и отцу, – тут и с мясом, и с картошкой, и с капустой, и с сыром.
Отец ест, Феликс уписывает за обе щеки, а женщина смотрит на них во все глаза, подперев голову руками.
Потом они пьют чай, Феликс степенно отдувается, отец и женщина улыбаются, и Феликс замечает, что от уголков ее глаз расходятся смешные лучики-морщинки и он решает, что женщина, пожалуй, добрая и похожа на ласковую большую медведицу.
Потом веки его слипаются, он кладет голову на стол, его переносят на небольшую тахту, покрытую зеленым покрывалом, он дремлет и сквозь сон ему кажется, что отец гладит полную мягкую руку женщины, а та украдкой прикасается к его родимому пятну на шее и осторожно обводит его пальцем. Потом отец опускает руку в карман и достает что-то в конверте и маленькое в розовой обертке, что он купил в магазине. Он кладет это перед женщиной, та шепчет на конверт «спасибо», а потом: «мои любимые духи» и снова смотрит на отца, а он на нее (как только им не надоест так переглядываться!).
Проснувшись, он видит, что отец и женщина со спокойными счастливыми лицами сидят около него на тахте. Отец весело улыбается, тормошит его по затылку и говорит:
- Вставай, соня! Разоспался ты в гостях! Тебе перед тетей не стыдно?! Пошли, мама нас ждет!
- Она ни здёт, - деловито сообщает сонный Феликс. – Она одыхаит!
Потом они идут к автобусной стоянке, и Феликс спрашивает, кто это такая, и отец что-то отвечает. Но Феликс уже забывает, что он спрашивал, потому что замечает небольшую яркую птичку с хохолком, которая так смешно ходит. Он указывает на нее пальцем, отец говорит, что это удод, но тут подъезжает автобус и смешная птица улетает. А потом они приходят домой и … их встречают гром и молния! Мать кричит, что отец уморил ребенка, таская его по жаре, что ей не нужен никакой мед, и вообще она больше не доверит сына этому «придурку» с фантазиями в голове, завиральными идеями и игрушками на уме! Потом она с силой стукает подаренной баночкой крема и в раздражении хлопает дверью комнаты. Отец осторожно проходит на кухню, наливает себе и сыну чай, садится рядом, и двое мужчин, большой и маленький, чувствуют, как между ними протягивается невидимая нить солидарности. И может быть она даже сильнее родства, сильнее дружбы. Быть может…
…Автобус подъезжал к городу, пассажиры толпились на выходе. Женщина с ребенком замешкалась, ей было неловко держать сумку, пакет и младенца. Тот, впрочем, уснул, но вздрагивал и куксился во сне. Сумка оттянула руку женщины, и Феликс вновь на мгновение увидел большое алое пятно на ключице.
- Давайте, я вам помогу, – сказал он и немного испугался охрипшего своего голоса. – Тяжело ведь с ребенком и вещами.
- Нет, ничего, спасибо вам, – пробормотала устало женщина. – Я сама.
- Давайте, – решительно произнес Самиев. – Смотрите, вы даже кожу себе натерли.
- Нет, – коротко засмеялась женщина. - Это родимое пятно. Такое же и у папы было, только поменьше.
- Дай Бог вашему отцу здоровья, – выдавил из себя Феликс.
- Куда там! – добродушно улыбнулась женщина. – Давно умерли и папа, и мама. Но спасибо вам. Дай Бог здоровья и вашим родителям, если живы. Я сама бабушка, вот внука к врачу несу. Заболел что-то.
- Я тоже дед, – машинально сказал Самиев. – Уже три внука.
- Дай Бог здоровья всем, - просто сказала женщина. – Спасибо вам, вы мне очень помогли. Мы уже пришли.
Они остановились перед зданием больницы.
- Ну, маленький, – ласково проговорила женщина. – Давай-ка, бабушка тебя удобнее на ручки возьмет. Ты, мой хороший!
- Как его зовут? – сам не зная почему, спросил Самиев.
- Рафаил, в честь папы моего. Зять не очень хотел, но я настояла. А что, красивое имя!
Самиев смотрел на нее пристально, женщина смутилась и замешкалась, потом подхватила пакет и сумку и, бросив ему:
- Спасибо огромное, что помогли, - зашагала к больнице.
Феликс осторожно выдохнул колючий воздух и направился к метро.
Домой он приехал быстро. Квартира встретила его родным и пыльным нежилым духом. Самиев достал из шкафа початую бутылку рижского бальзама и прошел в кабинет,
