Символ власти

народами….
Демина перевела дух, пронзила аудиторию взглядом, сконцентрировалась на Очеретном, сидевшим особняком.
- Советский народ под руководством ленинской коммунистической партии каждодневно совершает героические подвиги в деле строительства коммунизма в нашей стране. Но высшая социальная формация – это не только победа производительности труда, но и победа коммунистической нравственности. Что легче – построить новый молочный комплекс с высокотехнологичным оборудованием или воспитать сознательное отношение к труду у его работников? Вот об этом мы сейчас послушаем председателя правления колхоза «Рассвет» Григория Васильевича Очеретного.
С восторгом отметил, что орденоносец и кандидат в члены обкома партии немного испуган. А сам же чувствовал себя Богом и героем фильма – удалась затея!
Григорий Васильевич встал и глухо откашлялся. В наступившем молчании он огляделся, ища сочувствия и поддержки в глазах присутствующих, но увидел лишь любопытство.
- Гадость, какая! – сказал Очеретный очень тихо, но с такой злобой, что все присутствующие напряглись и замерли. – Гадость какая, этот загнивающий капитализм. Вот был я, товарищи, за границей….
И далее председатель «Рассвета» понес очередную пургу… нет-нет, не о грейдировании асфальта на западе, а о роскоши тамошних магазинов.  
- Это ж какой соврат, товарищи, сердцу простого советского обывателя! Каким надо быть политически подкованным, чтоб устоять от морального падения?
Холодным и бдительным членам идеологической комиссии райкома партии эти слова пришлись по вкусу. Лица их преобразились. Оторопь прошла, и словно белый внутренний свет придал чертам ангельские выражения детей малых. Будто о замечательной сказке они просили – говори-говори, не останавливайся, говори дальше!
Очеретный рассказывал и смотрел на них снисходительно торжествующе.
А я почувствовал, что впервые его вижу настоящим. Он меня удивил. Но я люблю сюрпризы. Боюсь только, сюрприз этот был не из приятных – Очеретный переигрывал меня и всю аудиторию. Впрочем, мой удел – молча стенографировать. Что ж аудитория?
Все изменилось, когда в процесс обсуждения включилась Демина. К тому времени она сошла с трибуны и присела за столом президиума в гордом одиночестве.
- Но вы же не один там были. Товарищей как удерживали от соблазнов?
- Я говорил им: это плохое воспитание – восторгаться западными тряпками. И потом, мы все следили друг за другом, чтобы никто не наделал глупостей: поступать надо не как хочется, а как должно.
Журкин, директор совхоза «Южноуральский» и член комиссии спросил:
- Какой вывод для себя вы сделали, Григорий Васильевич – полезно или вредно советскому человеку бывать на Западе?
- Вы знаете, побывав «там», я не обрел новой личности, но старая, несомненно, дала трещину.
- В чем это выражается? – встрепенулась Демина.
- Во всем блеске и мишуре тамошней жизни присутствует что-то гнетущее.
- Что же? – Демина подалась вперед.
Не думаю, что она ожидала услышать от подотчетного что-нибудь существенное, и споров никаких не ждала. Но спросила.
Неожиданный ответ Очеретного мог показаться странным, даже неприличным:
- Они нас переигрывают.
Минуту казалось, что Григорий Васильевич перешел опасную черту, но он быстро поправил:
- И я понял – надо вкалывать еще самоотверженнее.
Тренин подал голос, не сводя с председателя «Рассвета» неприязненного взгляда:
- Ну, хорошо – вкалывать самоотверженно хорошо. Только скажите, уважаемый Григорий Васильевич, имел ли место в вашей трудовой биографии факт увольнения 26 колхозников в один день?
Очеретный обрадовался вопросу, как мать радуется первому движению своего будущего ребенка – он сказал:
- Так ведь за пьянство!
Тренин вцепился в него хваткою бульдога.
- А кто, по-вашему, должен воспитывать этих пьяниц?
Очеретный смерил его взглядом. Он чувствовал, что Тренин задает не те вопросы. Чувствовал, что Михаил Александрович пытается удержать его под контролем своей воли. Григорий Васильевич ощутил себя зверем на короткой привязи, чувствующим, как дергает веревка. Он начал совершать ошибки.
- Мне за надои бороться надо, а с теми, кто нарушает трудовую дисциплину… к черту их!
- Правильно! – голос из зала.
- А за людей бороться будет патриарх всея Руси? – Тренин усиливал хватку стальных челюстей. – Вы – коммунист, орденоносец, вы – гордость района…. А людей, простых людей, нуждающихся в вашей помощи – к черту! Как это вяжется с моральным кодексом строителя коммунизма?
Я взглянул на набрякшее нездоровым цветом лицо Очеретного и захлебнулся от жалости и чувства вины. Слишком непродуманно, сейчас подумал, отнесся к тому, как могут вскипеть страсти, и что из этого воспоследует.
- Но с меня требуют план по молоку, а не спасенные души, - в отчаянии воскликнул Григорий Васильевич.
А Демина в унисон спокойно сказала:
- И будем требовать. Но ваша совесть коммуниста не должна перечеркивать производственными планами нужды простых людей.
- Прекрасные двухквартирные дома, асфальтированные улицы, тротуары, Дом культуры, магазин, столовая – разве это не забота о людях, –  зачастил председатель «Рассвета», бездарно проигрывая аудиторию. – У кого такое есть? С большими скидками отпускаем колхозникам молоко, мясо, муку и другие продукты, чтобы люди не загружали себя помимо основной работы подсобными хозяйствами. Отработал смену на ферму – надевай туфли иди в клуб, развлекаться культурно. У кого такое есть?
- Синий Бор – это да! А Шлыковка ваша – захудалая деревня, - сказал парторг с элеватора Иванов и добавил совсем уже грубо. – Оправдания, как и задница, есть у каждого.
Очеретный примолк, поджав губы.
Демина неожиданно встала на его защиту:
- Конечно, колхоз «Рассвет» - передовое хозяйство района, первым достигшее намеченного рубежа в три тысячи килограммов молока от каждой коровы. И это полностью заслуга его председателя.
Но прозвучало это холодно и неубедительно.
- Григорий Васильевич, чего же вы молчите?
- А что говорить? – Очеретный махнул рукой и сел, вытянув поврежденную ногу.
Мне показалось, что он задохнется в следующую минуту, если не выйдет из конференц-зала. По крайней мере, цвет лица председателя колхоза таил угрозу для его жизни.
Демина встала и прошла за трибуну:
- Ну, ладно, давайте, товарищи, подводить итоги. Больше говорить не будем. Может показаться, что и так наговорили лишнего. Но большевистской критики и самокритики никогда не бывает много, писал Ленин. Вы на нас не обижайтесь, Григорий Васильевич: мы – ваши товарищи и желаем добра. К тому же идеологическая комиссия не делает организационных выводов. Сегодня вы услышали советы и замечания членов райкома партии и не последних людей района. Учтите их, примите на вооружение и вперед – к новым трудовым свершениям!
Демина перевела дух.
- Кто-нибудь желает высказаться? Тогда всем спасибо. До следующей встречи.
Все поднялись и потопали к выходу. Я продолжал сидеть за столиком, дописывая протокол. Подошла Демина подписать его.
- По-моему, неплохо получилось.
- Да, но наверно недостаточно позитива или не так, как нужно.
- Насчет Григория Васильевича мы, по-моему, ошибаемся. Но надо думать, сегодняшняя взбучка ему пойдет на пользу.
- Это расплата за честь быть передовиком и орденоносцем.
- Думаете?
Демина ушла. Все ушли.
Я устало собрал бумаги, чувствуя себя волшебником Гудвином – Ужасным и Всемогущим. Дело сделано – какой-то кусок жизни закончился.
Состояние эйфории не отпускало еще недели две. А потом пошел к Деминой утверждать дату заседания идеологической комиссии на следующий месяц и кандидатуру для отчета, и душевного подъема, как ни бывало.
- Не так часто, Анатолий Егорович. Скажем, раз в полгода – вполне достаточно.
- Но как же…
- Достаточно.
Твою мать! Грандиозную идею покорения района зарубить легким движением губ. О, как я ее ненавидел в тот миг… и все последующие. Тупость бабья! – как же она понять не может, что идеологическая комиссия это реальная власть над людьми? Это второе бюро. А в умелых руках и…. Вон Саталкин как свой комитет народного контроля раскрутил – ему все руководители предприятий через дорогу кланяются. А эта….
Нет слов.  
Раз нет слов, ее убедить, она должна уйти со сцены раз и навсегда.
О том, как справиться с секретарем райкома партии раньше не задумывался. Но не о ее ли кресле мечтает Пал Иваныч? Может, напроситься к нему в союзники? Возможно, это не так уж и сложно – в четыре-то руки. После реанимации идеологической комиссии у меня возникло ощущение собственной силы. А Демина мне теперь казалась существом без формы и цели – работающим в райкоме для «галочки». Нечего ей тут юбки просиживать….
Но день-другой прошли, и я успокоился.
Оглядывался на пройденный за полгода путь, но его уже затянуло туманом, и виделись только отдельные куски – успехов и неудач. Вглядываться не было сил – слишком устал, да теперь это уже было не важно. Лениво перебирал свои догадки насчет борьбы Деминой и Кожевникова. Узнать все тонкости никогда не узнаю, но узнавать и не хочется – пусть себе бьются лбами. Я найду себе занятие по душе.
И попробовал наметить пункты своей программы.
Приготовил ручку, бумагу – задумался.
Где-то под крышей ворковал голубь – в божественной тишине светлого летнего утра звал свою подругу на гнездо. Белоснежные облака добавляли в солнечное золото и свое особое свечение – и тянулись, чуть покачиваемые легким ветром, в голубую дымчатую даль. Розы на клумбе под окном уже раскрылись, обнажив свои пленительные сердца прохожим.
Мир прекрасен не смотря на то, что в нем существуют убогие райкомы и бездарные секретари.

А. Агарков
                                                                                                                       июль 2016 г
http://anagarkov.ru