[i]Е Р М А К О В У Николаю Кирилловичу
П О С В Я Щ А Е Т С Я – отцу моему
и всему ермаковскому роду, мигрировавшему
в 20-е годы прошлого века в Сибирь ….
Г Л А В А П Е Р В А Я
Р О Г О Ж К А
… Широко раскинуло свои бревенчатые пятистенки по холмистому предгорью Саянского алатау деревенька с чисто русским именем - Рогожка. Даже не посвященному в тонкости крестьянского обустройства становится ясно, что ставили ее люди мастеровые, знающие сельскую жизнь не понаслышке.
С северной стороны – глухая тайга, защищающая поселение от свирепых сибирских ветров, с южной – живописная долина с извивающейся по каменистому руслу речушкой Тутайкой, берущей начало прямо из высокогорных родников да снежных шапок, скупо тающих даже в июльскую знойную пору.
Оттого-то, вода в неугомонной Тутайке светлая, да стылая, а вкусу – неповторимого! Будто впитала она в себя все таежные ароматы да густые пьянящие запахи предгорного разнотравья.
Случайный путник, не знакомый с крутым норовом Тутайки, хватанет, бывало, с дальней дороги глоток той ледяной прелести, да так и застынет на мгновение, будто только что шкворень проглотил. Скулы так сведет, что мочи нет! А у иного – даже голос садится, да под ложечкой колики.
Вообще-то, сибиряки в жизни - народ необыкновенно шкодистый! Тут и годы-то не причем. Ха-рак-тер, понимаешь! Всю жизнь озорничают от мала до велика! Случается, что в самую-то июльскую жару устраивают смельчаки здесь, в заводях Тутайки, купальни. Сиганет, бывало, такой «солдатиком» с крутого бережка в заводь и орет благим матом! Выскочит на бережок как ошпаренный и носится жеребцом по пышному прибрежному лужку, пока по жилам сызнова не потечет жар.
А ежели уж какой хворый смельчак решил таким способом свой характер показать, пиши пропало! Грудные напасти будут преследовать бедолагу ещё долгое время.
Под стать суровому характеру Тутайки и местное озеро с чудным названием Рюмаха. Строгая таежная красавица, обставленная, будто на музейный показ, луговым разнотравьем, обрамленная березово-ивовым ожерельем, на первый взгляд не приветна, нелюдима. В незамутненное рюмашье зеркало смотрится вся южная сторона Лисьей горы, густо покрытая густым кружевом стланника.
Так и стоит гордая красавица Рюмаха молчком в этой сибирской глухомани. То ли обидевшись на кого, а то ли задумавшись о прожитом.
Вообще-то, истинная красота Рюмахи скрыта от глаз случайного прохожего. Красота эта еще не каждому-то и откроется. А вот поживешь здесь несколько десятков годков, пропитаешься здешним духом, примешь душой и сердцем эту суровую прелесть, став частью природного заповедника, вот тогда только может быть и удастся заглянуть за её тайные дверки.
Покруче, пожалуй, какой-то там Швейцарии будет!. Глазами-то такого не увидишь. Тут душевная сноровка нужна.
ХХХ
… В далекие теперь от нас двадцатые годы прошлого столетия на центральные губернии матушки-России разом свалилось столько напастей, что простому человеку жить там стало просто невмоготу. И подались многострадальные крестьянские семьи из голодных южных волостей в неизведанные Сибирские дали.
По рассказам лихих ходоков наблюдалось в том диком краю полное изобилие жизни. Там и трава повыше, и пашеничка покрупней, и водица послаще.
… Первыми ушли на разведку новой жизни самые смелые да мастеровые «середняки». За ними увязались те, кому терять было нечего: голь перекатная. Через год от первопроходцев пришла весточка:
«Приезжайте, мужики. Всем хлебушка да водицы хватит…»
И потянулись в неизведанную страну Сибирь в поисках сытной жизни длинные конные обозы с голодными страдальцами…
ХХХ
... Щедрое на тепло июльское солнце клонится к закату. По пыльному сибирскому тракту которые уж сутки кряду устало плетется вереница крестьянских повозок, груженных скудным домашним скарбом. Поверх добра в разных позах сидят ребятишки, бабы да старики. Тягостное ожидание будущего привала с ночлегом дополняют тяжелый тележный скрип, да натужное лошадиное дыхание.
Здоровенные как на подбор хмурые бородатые мужики угрюмо бредут рядом с повозками, время от времени перебрасываясь короткими и мало значащими фразами:
- Кирилла Версионыч, не видать ишшо? Чё там спереду? – кричит во все горло замыкающий. – Аль есь чё?
- Не-е, Афоня. Окромя околков, буераков, да тамбовских раков пока нича…
И снова нудная бесконечная лента пыльной кандальной дороги, да заунывный тележный скрип.
- Смазал ба ты, Никифор, свой тарантас. Чё ли? – пробует голос молодой возница. - Ухряпала всех твоя скрипка.
- Эх. – тяжело вздыхает пожилой возница. – Где дёгтю-то напасёсси. Аканамлю. Скоро уж прибьемси…
Неожиданно, сразу же за поворотом дорога резко берет в гору. Измученные лошаденки из последних сил тянут ненавистные телеги.
- Ну-кося, Степанушка, подмогнем мому гнедому. А то, ненароком, надорвется. Жалко животину. Да и по хозяйству сгодится ишшо. Трехлеток…
Молчавшие до сих пор переселенцы оживились, пришли в движение. Бабы и дети повскакивали с телег и тоже в силу своих возможностей помогают притомившимся лошадям.
- Ну, миряне, последний подъем. – кричит откуда-то сверху Кирилла Версионыч.– Ужо до Рогожки рукой подать. Вона. Как на ладошке.
Сопроводив до перевала собственные повозки, все спускаются вниз и дружно наваливаются на повозки своих земляков. Наконец, последняя телега достигает вершины холма. Вздохнув с облегчением, люди осматриваются. Там в долине, в ласковых объятьях зеленой тайги, в лучах заходящего за большую гору солнца мирно стоит конечный пункт их путешествия - сибирское село Рогожка, основанное их земляками почти десяток лет назад.
По холмистому предгорью как горох разбросанны добротно срубленные пятистенки, до боли в сердце напоминающие родные воронежские да тамбовские избы.
«А красотища-то тут, действительно, необнаковенная! - дивится красоте сказочной долины СТАРШОЙ. – Прямо душа поёть!…»
Правда, там, на родной сторонушке все больше мелколесье, да ровнина. А тут, куда ни кинь взор – горы да тайга, тайга да горы.
Странники тоже диву даются, глядя на невиданной красы пейзажи и, не скрывая своего волнения, цокают языками, безмолвно качают головами, со знанием дела немногословно комментируют:
- Ну, и дяла!
- Дяла-а-а!…
- Во-на-а!
- Да-а-а!
Но красотой сыт не будешь. Плотские страдания дают о себе знать.
- Поись ба, Версионыч? – жалобливо вопрошает тетка Матрена. – Изголодалися, поди. - вторит ей дед Мишка.
- Прива-а-л! – шабашит Ермаков.
Все валятся наземь, как подкошенная трава.
- Костерок ба сгондобить?
- Неча рассупониваться! Перекусим и - в дорогу. – как можно строже говорит старшой. – Засветло добраться надобно. Вечерять будем в Рогожке…
Спускались с перевала молча. Каждый думал свою думку о житье на новом месте. После перекура движение оживилось. Казалось, даже уставшие кони предвкушают конец многотрудного пути.
«Что там впереди?»
Измученные дорогой люди по-разному представляют свой завтрашний день. А впереди-то - целая жизнь! Но в каждой истосковавшейся по нормальному житью-бытью душе теплится надежда:
«Хужей, поди, не будить!
«Там, на родимой сторонушке теперя лютуют голод да болезни. – рассуждает про себя Кирилла Версионыч. - А здеся еды да землицы на всех хватить. Вон сколь ее вокруг! Токо душу да руки прикладывай. Отблагодарит …»
В долину спустились почти затемно. Притомившиеся от долгой дороги, полуголодные переселенцы с интересом всматривались в серые берега Тутайки, покрытые крупным галечником. Не смотря на то, что на дворе июль, от воды тянет стылым духом погреба. Там, на родимой сторонушке в это-то время вовсю полощутся земляки в полноводной кормилице Вороне, а здеся…»
Шустрый Ванька Семёнов, живо скинув онучи, бросается, было, к воде, ловко сунув свою босу ногу в Тутайку, да как заорёт благим матом:
- Ох! Ядрёна вошь! Гольный лед! Ажник холку ломить!
- Чё трубишь-то, блаженный? Медведей разбудишь! – по- отцовски журит Старшой своего земляка …
А звонкое эхо ловко вклинивает в наступившую паузу своё словечко: «Ло-о-о-ми-и-ть! Ло-о-ми-и-ть! Ло---ми-и-ть!»
- Сиби-и-и-рь, братуха, Сиби-и-и-рь! – глухо отзывается на эхо кто-то из мужиков…
ХХХ
… Кирилла Версионыч вспоминает, как в администрации Тарского района, выдававшей переселенцам официальную грамоту на право вести хозяйство на рогожских угодьях, ему однозначно намекали, что его бывшие земляки, осевшие здесь ранее, нраву неприветливого, да и зимой кусок снега не выпросишь. Так что, пусть сам смекает: нужно ли такое соседство?
Но Рожнов настоял на своем:
- Пиши-ка, барышня, к нашим земелям. Сладится, поди. Не такие уж они волки. Не могёт быть, чтобы наш мужик до того очерствел, чтобы подходу к ему не было. Это ты, красавица, по-молодости лет напраслину на нашего брата возводишь.
- Ну-ну - спокойно молвила землемерша, нещадно чадя самосадом и постоянно вставляя в свою речь непотребные словечки, от которых даже у видавших виды мужиков горели уши.
Облаченная в скрипящую кожаную куртку, повязанная красной косынкой поверх черных как смоль коротких волос, с таким же красным бантом на груди землемерша была почти копией девушки с плаката, висевшего на входе в администрацию.
- Ты, Кирилла Версионович, - заглядывая в бумаги молвила хриплым голосом плакатная деваха - Не смотря на молодость, человек, видно, тертый, повидавший кое-чего на своем веку, раз земляки доверили тебе свои судьбы. Тебе видней где долю свою мыкать. Смотри. Переигрывать, коли припечет, не стану! На то она и власть, чтобы один раз слово свое молвить. Смотри!
- Нича-а-а! - бьет о стол скомканной фуражкой Кирилла. - Стерпится, слюбится! Поди и мы не с тараканьих бегов явилися. Цену жизни мы знаем. Натерпелися. Пора к бережку прибиваться.
- Ну, что ж. Желаю тебе, Ермаков и твоим землякам только хорошего. - прокуренно хрипит деваха. - Дай бог, чтобы все вы корни пустили в эту благодатную сибирскую землю.
ХХХ
… Попервоначалу переселенцев смущала угрюмость и необщительность их бывших земляков, осевших раньше на этих сибирских землях. Сами-то не охочие до пустых разговоров, новоселы искренне дивились молчаливости «осибирившихся» мужиков. Какое уж там сочувствие? В сытых глазах местного люда светилась явная неприязнь и, даже, злоба:
- Понае-е-хали тута вся-я-каи!
Но не такой слабак Кирилла Версионыч, чтобы враз скиснуть:
«Пободаемся, комар тебя забодает! Посмотрим кто кого. - кряхтит Ермаков, оглядывая из-под лохматых бровей земли выделенные для переселенцев. - Не в первой, поди, лаптем щи хлебать. Главное - за вожжи крепчей ухватиться! Не рассупонивать эту игривую, забодай её комар, девку-жизнь, а править, да посноровистей! Чтобы впредь ей неповадно было взбрыкивать!»
- Перво-наперво – рассудительно и спокойно говорит он своим единомышленникам. – Надобно землицу по-честному поделить, да местечко для заимки подобрать подходящее….
Спокойствие вожака передается всем переселенцам. Уверенные в справедливом дележе, они успокаиваются, начинают смекать как половчей устраивать свою жизнь. ..
(Продолжение следует)…
[/i]
П О С В Я Щ А Е Т С Я – отцу моему
и всему ермаковскому роду, мигрировавшему
в 20-е годы прошлого века в Сибирь ….
Г Л А В А П Е Р В А Я
Р О Г О Ж К А
… Широко раскинуло свои бревенчатые пятистенки по холмистому предгорью Саянского алатау деревенька с чисто русским именем - Рогожка. Даже не посвященному в тонкости крестьянского обустройства становится ясно, что ставили ее люди мастеровые, знающие сельскую жизнь не понаслышке.
С северной стороны – глухая тайга, защищающая поселение от свирепых сибирских ветров, с южной – живописная долина с извивающейся по каменистому руслу речушкой Тутайкой, берущей начало прямо из высокогорных родников да снежных шапок, скупо тающих даже в июльскую знойную пору.
Оттого-то, вода в неугомонной Тутайке светлая, да стылая, а вкусу – неповторимого! Будто впитала она в себя все таежные ароматы да густые пьянящие запахи предгорного разнотравья.
Случайный путник, не знакомый с крутым норовом Тутайки, хватанет, бывало, с дальней дороги глоток той ледяной прелести, да так и застынет на мгновение, будто только что шкворень проглотил. Скулы так сведет, что мочи нет! А у иного – даже голос садится, да под ложечкой колики.
Вообще-то, сибиряки в жизни - народ необыкновенно шкодистый! Тут и годы-то не причем. Ха-рак-тер, понимаешь! Всю жизнь озорничают от мала до велика! Случается, что в самую-то июльскую жару устраивают смельчаки здесь, в заводях Тутайки, купальни. Сиганет, бывало, такой «солдатиком» с крутого бережка в заводь и орет благим матом! Выскочит на бережок как ошпаренный и носится жеребцом по пышному прибрежному лужку, пока по жилам сызнова не потечет жар.
А ежели уж какой хворый смельчак решил таким способом свой характер показать, пиши пропало! Грудные напасти будут преследовать бедолагу ещё долгое время.
Под стать суровому характеру Тутайки и местное озеро с чудным названием Рюмаха. Строгая таежная красавица, обставленная, будто на музейный показ, луговым разнотравьем, обрамленная березово-ивовым ожерельем, на первый взгляд не приветна, нелюдима. В незамутненное рюмашье зеркало смотрится вся южная сторона Лисьей горы, густо покрытая густым кружевом стланника.
Так и стоит гордая красавица Рюмаха молчком в этой сибирской глухомани. То ли обидевшись на кого, а то ли задумавшись о прожитом.
Вообще-то, истинная красота Рюмахи скрыта от глаз случайного прохожего. Красота эта еще не каждому-то и откроется. А вот поживешь здесь несколько десятков годков, пропитаешься здешним духом, примешь душой и сердцем эту суровую прелесть, став частью природного заповедника, вот тогда только может быть и удастся заглянуть за её тайные дверки.
Покруче, пожалуй, какой-то там Швейцарии будет!. Глазами-то такого не увидишь. Тут душевная сноровка нужна.
ХХХ
… В далекие теперь от нас двадцатые годы прошлого столетия на центральные губернии матушки-России разом свалилось столько напастей, что простому человеку жить там стало просто невмоготу. И подались многострадальные крестьянские семьи из голодных южных волостей в неизведанные Сибирские дали.
По рассказам лихих ходоков наблюдалось в том диком краю полное изобилие жизни. Там и трава повыше, и пашеничка покрупней, и водица послаще.
… Первыми ушли на разведку новой жизни самые смелые да мастеровые «середняки». За ними увязались те, кому терять было нечего: голь перекатная. Через год от первопроходцев пришла весточка:
«Приезжайте, мужики. Всем хлебушка да водицы хватит…»
И потянулись в неизведанную страну Сибирь в поисках сытной жизни длинные конные обозы с голодными страдальцами…
ХХХ
... Щедрое на тепло июльское солнце клонится к закату. По пыльному сибирскому тракту которые уж сутки кряду устало плетется вереница крестьянских повозок, груженных скудным домашним скарбом. Поверх добра в разных позах сидят ребятишки, бабы да старики. Тягостное ожидание будущего привала с ночлегом дополняют тяжелый тележный скрип, да натужное лошадиное дыхание.
Здоровенные как на подбор хмурые бородатые мужики угрюмо бредут рядом с повозками, время от времени перебрасываясь короткими и мало значащими фразами:
- Кирилла Версионыч, не видать ишшо? Чё там спереду? – кричит во все горло замыкающий. – Аль есь чё?
- Не-е, Афоня. Окромя околков, буераков, да тамбовских раков пока нича…
И снова нудная бесконечная лента пыльной кандальной дороги, да заунывный тележный скрип.
- Смазал ба ты, Никифор, свой тарантас. Чё ли? – пробует голос молодой возница. - Ухряпала всех твоя скрипка.
- Эх. – тяжело вздыхает пожилой возница. – Где дёгтю-то напасёсси. Аканамлю. Скоро уж прибьемси…
Неожиданно, сразу же за поворотом дорога резко берет в гору. Измученные лошаденки из последних сил тянут ненавистные телеги.
- Ну-кося, Степанушка, подмогнем мому гнедому. А то, ненароком, надорвется. Жалко животину. Да и по хозяйству сгодится ишшо. Трехлеток…
Молчавшие до сих пор переселенцы оживились, пришли в движение. Бабы и дети повскакивали с телег и тоже в силу своих возможностей помогают притомившимся лошадям.
- Ну, миряне, последний подъем. – кричит откуда-то сверху Кирилла Версионыч.– Ужо до Рогожки рукой подать. Вона. Как на ладошке.
Сопроводив до перевала собственные повозки, все спускаются вниз и дружно наваливаются на повозки своих земляков. Наконец, последняя телега достигает вершины холма. Вздохнув с облегчением, люди осматриваются. Там в долине, в ласковых объятьях зеленой тайги, в лучах заходящего за большую гору солнца мирно стоит конечный пункт их путешествия - сибирское село Рогожка, основанное их земляками почти десяток лет назад.
По холмистому предгорью как горох разбросанны добротно срубленные пятистенки, до боли в сердце напоминающие родные воронежские да тамбовские избы.
«А красотища-то тут, действительно, необнаковенная! - дивится красоте сказочной долины СТАРШОЙ. – Прямо душа поёть!…»
Правда, там, на родной сторонушке все больше мелколесье, да ровнина. А тут, куда ни кинь взор – горы да тайга, тайга да горы.
Странники тоже диву даются, глядя на невиданной красы пейзажи и, не скрывая своего волнения, цокают языками, безмолвно качают головами, со знанием дела немногословно комментируют:
- Ну, и дяла!
- Дяла-а-а!…
- Во-на-а!
- Да-а-а!
Но красотой сыт не будешь. Плотские страдания дают о себе знать.
- Поись ба, Версионыч? – жалобливо вопрошает тетка Матрена. – Изголодалися, поди. - вторит ей дед Мишка.
- Прива-а-л! – шабашит Ермаков.
Все валятся наземь, как подкошенная трава.
- Костерок ба сгондобить?
- Неча рассупониваться! Перекусим и - в дорогу. – как можно строже говорит старшой. – Засветло добраться надобно. Вечерять будем в Рогожке…
Спускались с перевала молча. Каждый думал свою думку о житье на новом месте. После перекура движение оживилось. Казалось, даже уставшие кони предвкушают конец многотрудного пути.
«Что там впереди?»
Измученные дорогой люди по-разному представляют свой завтрашний день. А впереди-то - целая жизнь! Но в каждой истосковавшейся по нормальному житью-бытью душе теплится надежда:
«Хужей, поди, не будить!
«Там, на родимой сторонушке теперя лютуют голод да болезни. – рассуждает про себя Кирилла Версионыч. - А здеся еды да землицы на всех хватить. Вон сколь ее вокруг! Токо душу да руки прикладывай. Отблагодарит …»
В долину спустились почти затемно. Притомившиеся от долгой дороги, полуголодные переселенцы с интересом всматривались в серые берега Тутайки, покрытые крупным галечником. Не смотря на то, что на дворе июль, от воды тянет стылым духом погреба. Там, на родимой сторонушке в это-то время вовсю полощутся земляки в полноводной кормилице Вороне, а здеся…»
Шустрый Ванька Семёнов, живо скинув онучи, бросается, было, к воде, ловко сунув свою босу ногу в Тутайку, да как заорёт благим матом:
- Ох! Ядрёна вошь! Гольный лед! Ажник холку ломить!
- Чё трубишь-то, блаженный? Медведей разбудишь! – по- отцовски журит Старшой своего земляка …
А звонкое эхо ловко вклинивает в наступившую паузу своё словечко: «Ло-о-о-ми-и-ть! Ло-о-ми-и-ть! Ло---ми-и-ть!»
- Сиби-и-и-рь, братуха, Сиби-и-и-рь! – глухо отзывается на эхо кто-то из мужиков…
ХХХ
… Кирилла Версионыч вспоминает, как в администрации Тарского района, выдававшей переселенцам официальную грамоту на право вести хозяйство на рогожских угодьях, ему однозначно намекали, что его бывшие земляки, осевшие здесь ранее, нраву неприветливого, да и зимой кусок снега не выпросишь. Так что, пусть сам смекает: нужно ли такое соседство?
Но Рожнов настоял на своем:
- Пиши-ка, барышня, к нашим земелям. Сладится, поди. Не такие уж они волки. Не могёт быть, чтобы наш мужик до того очерствел, чтобы подходу к ему не было. Это ты, красавица, по-молодости лет напраслину на нашего брата возводишь.
- Ну-ну - спокойно молвила землемерша, нещадно чадя самосадом и постоянно вставляя в свою речь непотребные словечки, от которых даже у видавших виды мужиков горели уши.
Облаченная в скрипящую кожаную куртку, повязанная красной косынкой поверх черных как смоль коротких волос, с таким же красным бантом на груди землемерша была почти копией девушки с плаката, висевшего на входе в администрацию.
- Ты, Кирилла Версионович, - заглядывая в бумаги молвила хриплым голосом плакатная деваха - Не смотря на молодость, человек, видно, тертый, повидавший кое-чего на своем веку, раз земляки доверили тебе свои судьбы. Тебе видней где долю свою мыкать. Смотри. Переигрывать, коли припечет, не стану! На то она и власть, чтобы один раз слово свое молвить. Смотри!
- Нича-а-а! - бьет о стол скомканной фуражкой Кирилла. - Стерпится, слюбится! Поди и мы не с тараканьих бегов явилися. Цену жизни мы знаем. Натерпелися. Пора к бережку прибиваться.
- Ну, что ж. Желаю тебе, Ермаков и твоим землякам только хорошего. - прокуренно хрипит деваха. - Дай бог, чтобы все вы корни пустили в эту благодатную сибирскую землю.
ХХХ
… Попервоначалу переселенцев смущала угрюмость и необщительность их бывших земляков, осевших раньше на этих сибирских землях. Сами-то не охочие до пустых разговоров, новоселы искренне дивились молчаливости «осибирившихся» мужиков. Какое уж там сочувствие? В сытых глазах местного люда светилась явная неприязнь и, даже, злоба:
- Понае-е-хали тута вся-я-каи!
Но не такой слабак Кирилла Версионыч, чтобы враз скиснуть:
«Пободаемся, комар тебя забодает! Посмотрим кто кого. - кряхтит Ермаков, оглядывая из-под лохматых бровей земли выделенные для переселенцев. - Не в первой, поди, лаптем щи хлебать. Главное - за вожжи крепчей ухватиться! Не рассупонивать эту игривую, забодай её комар, девку-жизнь, а править, да посноровистей! Чтобы впредь ей неповадно было взбрыкивать!»
- Перво-наперво – рассудительно и спокойно говорит он своим единомышленникам. – Надобно землицу по-честному поделить, да местечко для заимки подобрать подходящее….
Спокойствие вожака передается всем переселенцам. Уверенные в справедливом дележе, они успокаиваются, начинают смекать как половчей устраивать свою жизнь. ..
(Продолжение следует)…
[/i]
