На основе реальных событий
Сначала пропала открывашка. Только-только была и вдруг исчезла. В другой обстановке я бы махнул рукой — ну пропала-пропала и черт с ней, но в купе поезда эта пустяковина вдруг обретает огромное значение. Да еще когда впереди — недельная командировка и в номере гостиницы тоже придется открывать бутылки и консервы. «Жаль, что мы с тобой не умеем воровать, как Березовский, — сказал сослуживец, деливший со мной дорожные тяготы, — а то бы нам сейчас тушенку лакей открывал».
Через час дороги исчезла ручка. Вот ее уже было не по-детски жалко — «Паркер», да еще дареный коллегами, выжившими меня с предыдущей работы. Мало того что память, ручка — мой главный инструмент. Я почувствовал себя килером, потерявшим родную пристреляную «беретту» перед исполнением заказа. Нет, можно, конечно, и из обреза шмальнуть, но я же профессионал, а не какой-нибудь дешевый гопник.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стало исчезновение ножа. Стильный коллекционный клинок фирмы «Лагвиоль» был куплен за границей под стоны жены о том, что я трачу валюту на всякую ерунду. Он был остер, как женский язык, и резал все подряд, а однажды даже спас мне здоровье, когда я блеснул его породистой сталью в свете тусклой подъездной лампочки и два сизых наркомана отказались от намерения отобрать у меня бумажник.
Мы с товарищем сидели и смотрели на скромного интеллигентного дядьку, делившего с нами купе от самой Уфы. Он с аппетитом поглощал мою курицу, заедая ее приятелевыми грибочками, и хищно косился на уже початую бутылку.
— Вы тут ешьте, пейте, — сказал мой сослуживец, — а мы с коллегой пойдем покурим.
— Да-да, — закивал сосед, — спасибо. Какие у вас жены молодцы, так вкусно готовят!
— Ты думаешь — он? — спросил я приятеля, когда мы вышли в коридор и закрыли за собой дверь.
— Ну а кто? — ответил тот, играя желваками.
— Может, милицию вызовем? — робко поинтересовался я.
— Из-за открывашки с ножиком? — съязвил мой коллега, давно писавший в газету на криминальную тему. — Его на кармане надо брать, с поличным. Не то мы с тобой голыми в столицу приедем.
— Но как? — ужаснулся я.
— Ты вымани его под каким-нибудь предлогом в тамбур, а я в его вещах пошарю.
К счастью, прибегать к сложным манипуляциям не пришлось. Когда я открыл дверь купе, мы увидели нашего интеллигентного соседа засунувшим руку в карман моей куртки.
— Вот это ахтунг! — сказал коллега и сжал кулаки в мозолях, натертых о боксерскую грушу.
— Мы ему сто грамм налили, как человеку, — воскликнул я, задыхаясь от гнева, — а по нему параша плачет.
— Ты понимаешь, козел, что параша — это не женское имя, — ласково спросил воришку мой приятель, — а бубен — не музыкальный инструмент? Но я на нем сейчас сыграю!
— Ребята, не бейте меня, пожалуйста, — пискнул дядька, сел и заплакал. — Это болезнь, чес слово, болезнь. Еще с детства... Я вам все сейчас отдам...
И он вытряс из серой поездной наволочки мои дорогие сердцу пропажи.
— Это еще в детстве началось, — продолжал этот гад, бегая по купе глазами. — Как увижу, что не так лежит, сразу в карман. Поверите ли, сам не хочу, а руки тянутся. Только потом, уже годы спустя, узнал, как эта болезнь называется, — клептомания...
— А лечить тебя не пробовали? — ехидно спросил мой товарищ.
— Я понимаю вашу иронию, — вздохнул наш карманник, догадываясь, что бить уже не будут. — Вы вправе думать обо мне все что угодно, но поверьте — это ничуть не легче, чем болеть раком или чумой. Мучаешься, сопротивляешься, а поделать ничего не можешь...
Жили мы бедно. Мать в столовке подавальщицей работала и в банках приносила домой надкусанные котлеты. Свежее до нее не доходило. Его еще повара растаскивали. Приходилось ли вам когда-нибудь жрать школьное пирожное, на котором четко отпечатаны следы чьих-то зубов? Нет? А я так пропитался все мое детство. О, как я ненавидел эти огрызки и объедки!
— Прямо Шекспир какой-то, — прикололся мой коллега, — бедный Йорик!
— Выйдешь после такого ужина во двор, — словно ничего не слыша, продолжал дядька, — а там соседский пацан, сынок директорский, на новом велике катается. Ну как не украсть! Спрячешь его где-нибудь в роще и крутишь педали, чтобы никто не видел. А потом подбросишь в соседский сарай и смотришь, как другого пацана за твою кражу лупят.
Потом — школа. Ну там болезнь овладела мною накрепко. Однокашники, кто значками хвастает, кто игрушкой импортной, а мне чем гордиться, если батя с завода какие-то железки таскал? Высыпет детвора на перемену, а на меня очередной приступ накатывает. Пройдусь по портфелям, набью карманы всякой фигней, вроде легче становится. Потом заберусь на чердак и думаю — ну вот зачем у девчонки зеркальце и бусики пластмассовые спер? Ну зачем?
— Вы думаете, мне ваш нож нужен или открывашка эта дурацкая? — воскликнул узник собственной совести, обращаясь ко мне. — Я недавно подсчитал: у меня этих ножей, за жизнь свистнутых, штук двести. А я все равно тащу, потому что — болезнь...
— Бороться с собой не пробовали? — спросил я, проникаясь странным сочувствием к нашему спутнику.
— Еще как пробовал! — вскинулся тот, счастливый тем, что его готовы слушать. — И зарок давал, и на иконе божился — все бесполезно. Однажды, правда, ненадолго отпустило, после того как в старшем классе пацаны за блок сигарет меня в раздевалке так отзвиздели, что я месяц жевать не мог... С моей репутацией в родном городе и думать нечего было оставаться. Поехал поступать в Москву, в «плехановский», на факультет экономики народного хозяйства. И там снова началось. Сначала по мелочи — ручки там, брелоки, перчатки импортные. Но однажды так прижало, что у старосты всю курсовую стипендию увел. Скандал был страшный, милиция разбиралась. Подозревали меня, конечно, но доказать ничего не смогли... Я после того случая сразу женился на однокурснице-москвичке. Решил, от греха подальше, семья излечит от гадости этой. И что вы думаете: прямо перед регистрацией стащил у будущей тещи бриллиантовые сережки, которые она хотела своей дочери на свадьбу подарить. Та, бедная, весь загс вверх дном перевернула, и все по нулям. Она же не знала, что брюлики у ее зятя в правом кармане пиджака лежат... Я их потом в скупку снес, и мы на них «Жигуль» купили. Я жене сказал, что деньги в лотерею выиграл...
По ходу рассказа дядька постоянно прикладывался к нашей бутылке и закусывал маринованными грибочками. К финалу он стал все чаще клевать носом, бормоча: «Сестра родная... погостить... а я у нее жетоны на метро... из кошелька...», пока не приник к подушке и не захрапел.
Ночь мы с другом провели тревожно, не раздеваясь и крепко прижимая к груди бумажники с деньгами и документами. Больной метался на соседней полке и выкрикивал междометия и фразы типа: «Не мои они, не мои!», «Хрен я вам это подпишу!» и что-то уже совсем невразумительное...
Москва встречала нас галдящей толпой и наглыми таксистами. Мы, скрупулезно пересчитав все свои вещи, вышли на перрон, стараясь не глядеть в сторону своего спутника, словно нам было за что-то стыдно. А тот как ни в чем не бывало вдруг предложил: «Ребята, за мной служебная машина придет, давайте я вас подброшу куда надо». В трехсотом «мерсе», усевшись на переднее сиденье, он строго спросил водителя: «Бюджетную комиссию проводили?» «Нет, — ответил тот, — решили вас дождаться». — «Правильно, за ними глаз да глаз нужен. Того и гляди пары миллионов не досчитаешься».
— А вы где работаете? — спросил я нашего попутчика.
— В префектуре, — ответил он и протянул роскошную визитку. На кусочке золоченого картона было написано: «Такой-то, кандидат экономических наук, зам. префекта по финансированию социальных вопросов». — Распределяю зарплату бюджетникам, курирую национальные проекты.
Да, подумал я, у Москвы большое будущее!
|