Российская женщина на службе капитализму
Аниса считалась одной из лучших портних в Уфе. Кроме тихой восточной красоты, она обладала талантом кутюрье и покладистым характером. Клиентки, которые выстраивались к ней в очередь за два месяца, могли быть уверены — платье, сшитое Анисой, в городе единственное по фасону и цене: в том смысле, что фасон уникальный, а цена очень даже божеская. Еще несколько модных уфимских портних были не менее мастеровиты, но драли за свой эксклюзив втридорога и обшивали в месяц не более одной клиентки, остальное время посвящая личной жизни.
У Анисы личной жизни не было вовсе, потому что ей приходилось содержать дочь и мужа. Дочь ходила в ясельки, а муж рисовал двуногих лошадей, целующихся с фиолетовыми русалками. Стиль этот назывался субъективный конъюнктивизм, и муж Анисы был единственным субъективным конъюнктивистом в Европе. Но несмотря на отсутствие конкуренции, картины никто не покупал, поэтому в перерывах между рисованием шедевров гений либо лежал пьяным на кушетке, либо подглядывал за переодевающимися клиентками Анисы. Провал последней выставки в отделении гнойной хирургии республиканской больницы подкосил его окончательно. У больных, лежащих в коридоре, где были развешены картины, резко поднялась температура, и шедевры грубо выставили за дверь. Оскорбленный художник шесть дней находился в запое, а в воскресенье утром, как был в пижаме и тапочках, ушел за пивом. С тех пор Аниса его не видела.
Годы мелькали, как сантиметры на портновской ленте. Малышка, опекаемая бабушкой, незаметно подросла, окончила школу и стала студенткой инфака. Потом нэнэйка умерла и оставила их, дочь и внучку, вдвоем. И тут Аниса словно впервые подняла глаза от швейной машинки. На следующий день после поминок по маме она подошла к зеркалу, сдернула с него черное покрывало и посмотрела на свое отражение. На нее глядела стройная симпатичная брюнетка, которой можно было дать максимум тридцать, но никак не сорок два. За спиной брюнетки угадывались очертания двухкомнатной «хрущевки», заваленной обрезками разноцветного сукна, бумажными выкройками и модными журналами. У окна стоял измазанный мелом манекен, словно нарочно подчеркивая нелепое одиночество красивой женщины.
Да, так и не случилось в жизни Анисы нормального мужчины, если не считать мимолетных, ни к чему не обязывающих встреч, оставляющих на губах вкус горького шоколада. Попытки подруг выдать ее замуж ничем не заканчивались, а то и вовсе оборачивались какими-то дурацкими историями. Последний кандидат в мужья, например, поначалу оставил впечатление очень серьезного состоятельного человека и даже подарил швейную машинку «Хукскварна» с программным управлением. Но однажды, вернувшись от заказчицы, Аниса застала его вертящимся перед зеркалом в бальном платье, сшитом для жены местного олигарха. Состояние, в котором находился претендент на руку и сердце, не оставляло никакого сомнения в его сексуальной ориентации. Но больше всего обидело Анису не то, что ее почти что избранник совершал непотребные манипуляции в отношении самого себя, а что ее авторская работа подверглась такому осквернению. «Мне не смешно, когда маляр негодный мне пачкает Мадонну Рафаэля», вспомнилось ей из школьной программы, и она ударила извращенца сумкой с продуктами по голове. Тот унесся из квартиры, путаясь в кружевах и рюшах и роняя с ушей вьетнамскую лапшу. Наряд пришлось шить заново и уже за свой счет.
После этой истории Аниса совершенно забросила личную жизнь и полностью отдалась запоздалому воспитанию дочери. Но девочка была уже не той пухлощекой лапой, не успевающей проснуться, когда ее в полвосьмого утра несли на руках в детский сад, и уже успевающей заснуть, пока мать наносила последний стежок на срочном заказе. Дочь уже свободно говорила по-английски и французски и прекрасно знала цену себе и своей матери. Аниса и пикнуть не успела, как оказалась в рейтинговых списках ведущих брачных агентств.
Через две недели она совершенно запуталась в названиях континентов, стран, имен-фамилий, цветах волос и телесных размерах. Дочь, напротив, прекрасно во всем ориентировалась, и спустя месяц выбор пал на канадца Патрика, роскошного толстяка пятидесяти лет с идеально круглой лысиной и собственной автотранспортной фирмой. Про трехэтажный дом с бассейном и говорить не приходилось.
А еще через два месяца Аниса растерянно сидела в центре гигантской кухни, где от плиты до битком набитого холодильника размером с Бранденбургские ворота можно было добежать только с одышкой. Патрик с удовольствием знакомил избранницу с коллекционным набором вин и погребом, наполненным копченостями, соленостями, немыслимым запасом консервов, фруктов, овощей и продуктов, о которых Аниса никогда не слышала. Но больше всего ее потрясло то, что при этом изобилии Патрик шел обедать в придорожное кафе, где жевал мерзкие бутерброды, а вечером тащил ее в ресторан, чтобы заплатить шестьдесят долларов за кусок полусырого мяса, горку овощей и фаршированную лягушку.
На следующий день Аниса вооружилась разговорником и позвонила мужу в контору. Мешая татарский с английским, она потребовала у секретарши, чтобы Патрик не травился в ихней поганой столовой, а шел обедать домой. Примчавшийся супруг застал дымящуюся куламу, истекающие жиром чебуреки, «тутырылган таук» и баклажаны с орехами и медом. Еще несколько порций этого кулинарного изыска были уложены в судки, дабы муж мог угостить сослуживцев.
Канада — страна практичная. Утром на туалетном столике Анисы лежал список заказов от сотрудников патриковской конторы с указанием ассортимента и цен. Приготовить для тридцати человек ей было так же легко, как накормить отца, вернувшегося с сенокоса. По подсчетам Патрика получалось, что ежедневная выручка жены равнялась еженедельному заработку менеджера средней руки. И все равно у Анисы оставалась еще уйма свободного времени.
Первой ее клиенткой стала соседка по участку, сбросившая после очередной диеты больше тридцати кило. Платьям, превратившимся в яркие парашюты, грозило полное забвение. Аниса так ушила наряд, что на ближайшей вечеринке в городском клубе Патрик разнимал женщин, дерущихся за право первыми сделать заказ известной российской кутюрье. Местные газеты написали о «русском чуде», заменившем собой целое кафе и небольшой швейный бутик. Анису узнавали на улице и просили автографы. А когда десант городских холостяков с пафосом укатил в Россию в поисках русских невест, Патрик не на шутку встревожился. Он подсчитал доходы от кулинарного и пошивочного бизнеса, а когда на всякий случай включил туда стоимость сексуальных услуг по среднемировым ценам, понял, каким сокровищем обладает. Между тем поклонники значительно моложе его по возрасту оказывали Анисе усиленные знаки внимания. С этих пор Патрик ни на шаг не отпускал жену от себя. А тут как раз Анисе пришла пора ехать в Уфу распорядиться скромной недвижимостью и забрать дочь на постоянное место жительства в Канаду.
— Я поеду с тобой, иначе ты оттуда не вернешься, — заявил Патрик. И никакие уговоры, что это дорого, что придется на месяц оставить работу, что Аниса его очень любит и не собирается бросать, не помогали.
В Уфе, пока решались формальности, молодые ходили по гостям. Последний визит перед отъездом был в Нижегородку к тамошним родственникам. На протяжении всего шумного застолья Патрик сидел, крепко вцепившись в Анису и зорко оглядывая подвыпивших мужиков. Вдруг жена поднялась, накинула чью-то телогрейку и направилась к двери. Патрик поспешил за ней.
— Патрик, — прошептала Аниса, — останься за столом, я только на минутку...
— Куда ты? — заволновался наивный канадец.
— Уф, алла, — воскликнула Аниса, — в туалет я иду, в туалет. Это приват проперити, понимаешь, частный дом. Здесь нет канализации, и женская комната находится на улице. Вернись на место, не смеши людей...
Но Патрик был неумолим, выскочил во двор и застыл в позе королевского гвардейца возле дощатого домика, в котором скрылась Аниса.
— Странный народ эти русские, — думал он, поеживаясь на пронизывающем февральском ветру, — тратить столько денег на спиртное и не оборудовать дом элементарным биотуалетом...
В это время дверь кабинки заскрипела, и навстречу Патрику шагнула заиндевелая старуха в телогрейке с торчащими кусками ваты.
— А-а-а! — заорал канадец, хватаясь обеими руками за лысину. Откуда же ему было знать, что «удобства» в России обычно бывают рассчитаны сразу на несколько пользователей.
— Астагафирулла! — заверещала бабуля и сиганула через двухметровый сугроб.
— Дарлинг! — заорал Патрик на всю Нижегородку, — что они с тобой сделали?! — и упал в обморок. Через минуту пятеро мужиков, руководимые Анисой, с трудом заволокли зятя обратно в избу.
После нескольких оплеух и стакана самогона заморский гость открыл глаза. Над ним склонялась плачущая сквозь смех Аниса и гладила мужа по запорошенной снегом лысине.
— Любимая, — сказал Патрик, беря жену за руку, — с этих пор я буду рядом, куда бы ты ни пошла, и никакой дьявол не сможет тебя у меня отобрать... Когда наш самолет?
— Завтра, мой хороший, завтра.
— Faynely to home, — вздохнул Патрик и еще крепче вцепился в любимую женщину.
