Бояре Рюрика. Глава 8

и ласкова с императором, улыбайся ему и не перечь, угождай ему. Твоя цель - понравиться Людовику, заинтересовать его и, в конце концов, постарайся провести с ним хотя бы одну ночь. Вот такой пустячок.
- Ты хочешь сказать, чтобы я… - Сделала круглые глаза Юдифь.
- Вот именно. Повиноваться императору – обязанность всех его подданных. А потом у нас с тобой будет много таких ночей как эта. И не забудь, что благосклонность императора к твоему отцу зависит, в том числе, и от такого вот маленького пустячка. А это же пустяк – не правда ли?
Юдифь задумчиво откинулась на подушки:
- Этот, как ты говоришь, «пустячок» может здорово осложнить мне жизнь, если не погубить её. Но я согласна: я постараюсь заинтересовать императора, как только подвернётся случай.
«А она совсем не глупа» - промелькнуло в голове у Бернара, но произнёс он, торопливо одеваясь, совершенно другое:
- Мне пора – император рано просыпается, и мне нужно сопровождать его на молитву.
Юдифь молча смотрела на него, нервно кусая губы, пока Бернар не скрылся за дверью. А за дверью он нос к носу столкнулся с графом Нантским.
- Что Вы делали за этой дверью, маркиз? – Довольно высокомерно спросил Ламберт. – Ведь здесь же покои дочери графа Баварского, не правда ли? Что же Вы молчите? Вы оскорбили гостеприимство хозяина этого замка! – Граф Нантский с лязгом на треть вытащил свой меч из ножен.
Мощным движением Бернар опять задвинул меч:
- Не пори ерунды, граф. Всё, что я делаю, я делаю по велению императора. Мне нужно было сделать одно поручение. Если ты сомневаешься, то поинтересуйся об этом у самого Людовика Благочестивого. Извини, но меня ждёт император.
В бешенстве граф Нантский проводил его взглядом, а затем чуть слышно процедил сквозь зубы:
- Бесстыжая девка…
Император встретил своего камергера уже одетым и раздражённо спросил:
- Где ты пропадаешь? Почему я тебя должен ждать? Опять с кем-нибудь успокаивал свою неуёмную похоть?
- Прошу прощения, но неожиданная новость не позволила мне прийти вовремя. Сильные дожди размыли дороги, и бурная река разрушила единственный мост, по которому можно было дальше проехать. Я послал графа Руссильона с людьми на восстановление этого моста. Так что, нам придётся некоторое время погостить в этом замке.
- Всё в помыслах Божьих! Нам пора – подошло время молитвы. – Людовик, перебирая свои чётки, вышел из комнаты.
Император, пригнув голову, протиснулся в невысокую дверь и окинул взглядом капеллу. В сумраке небольшой комнаты, озаряемой горящими свечами, он разглядел кропильницу – сосуд с освященной водой и одну единственную скамейку, на которой сидела девушка. Бернар угадал в ней Юдифь и удивился: как смогла она так быстро попасть сюда? Она чуть повернула голову и шёпотом произнесла:
- Ad hoste maligno libera nos, Domine.[2]
Но каждое её слово эхом отдалось от каменных стен капеллы. Людовик удивлённо кинул взгляд на девушку, а затем опустил пальцы правой руки в кропильницу и, перекрестившись, направился к скамейке, присев рядом с ней. Он склонил голову, перебирая свои чётки и погрузившись в свои беззвучные молитвы. Мест для сидения в капелле больше не было, и Бернар остался у двери и смотрел на спины рядом сидящих императора и Юдифь, но мысли его были далеко не божественны и благочестивы.
Юдифь сидела рядом с императором, потупив голову, и только изредка поднимала взгляд вверх. Это продолжалось долго, пока она, наконец, не встала и, повернувшись к императору, поризнесла:
- Bona venia vestra[3], Ваше величество!
- Ты знаешь кто я, дитя моё?.. – Равнодушно спросил Людовик.
- Ex ungue leonem[4].
Император бросил на девушку уже заинтересованный взгляд:
- Ты неплохо знаешь латынь. И молишься ты тоже на латыни?
- К сожалению моя безвременно умершая матушка не знала латынь. Поэтому свои молитвы к Богу я произношу не на латыни и надеюсь, что она тоже услышит меня.
- Ты тоже молишься о близком человеке? – Людовик тоже встал и направился из капеллы рядом с Юдифью.
- Animus quod perdidit optat, Atque in praeterita se totus imagine versat[5].
- Eheu fugaces labuntur anni[6]! – Вздохнул император. – Но горе утраты не могут унести даже они.
- Contra vim mortis non est medicamen in hortis[7]. Ver hiemem sequitur, sequitur post triste serenum[8]. И жизнь продолжается во всём своём великолепии. Не правда ли, Ваше величество? – Юдифь остановилась и взглянула на императора.
- Продолжать веселиться, когда рядом уже нет близких, к которым прикипел душой?!
- Cujusvis hominis est errare, nullius nisi insipientis in errore perseverare[9].
- А ты очень дерзка. Разве ты не боишься говорить мне такие слова? – Людовик нахмурил брови.
- Dolendi modus, timendi non item[10]. Но чего бояться мне в этой глуши?
- An nescis longas regibus esse manus[11]?
Юдифь вызывающе вскинула подбородок:
- Boni pastoris est tondere pecus, non deglubere[12].
После этих слов у Бернара пробежал холодок по спине, но у императора хмурое выражение сменилось удивлением.
- Ваше величество!.. – Юдифь, присев, сделала реверанс и, подняв гордо голову, удалилась.
- Простите её, мой государь. – Бернар провожал её взглядом.
- За что? Она так непосредственна и довольно мила. – Император усмехнулся. - И даже не боится говорить неприятные слова, которые отчасти правдивы.
- Так, может – пригласить её к завтраку? – У Бернара отлегло на душе.
Людовик остановился, утупив взгляд в каменную стену, а затем повернулся к своему камердинеру:
- Да, пожалуй… Скажи Вельфу, чтобы и она присутствовала вместе с ним. Хоть будет с кем поговорить на латыни.
Император двинулся дальше, а Бернар еле удержал торжествующую улыбку.

   [1] Молельная комната во дворцах и других частных владениях, предназначенная для их хозяев.

 [2] Избави нас от лукавого, Боже (лат.)

 [3] С вашего позволения (лат.)

 [4] По когтям узнают льва (лат.)

 [5] Душа жаждет того, что утратила, и уносится воображением в прошлое (лат.)

 [6] Увы, быстро проходят годы (лат.)

 [7] Против силы смерти в садах нет лекарств (лат.)

 [8] После зимы идет весна, после печали – радость (лат.)

 [9] Каждому человеку свойственно заблуждаться, но оставаться при заблуждении никому не следует, кроме безрассудного (лат.)

 [10] Только для печали есть граница, а для страха — никакой (лат.)

 [11] Разве ты не знаешь, что у царей длинные руки? (лат.)

 [12] Хороший пастырь стрижёт овец, а не обдирает их (лат.)