Алина умирала. Вязкая темная жидкость, удерживала ее внутри себя, как застывающий янтарь держит насекомых. Девушка изо всех сил отталкивалась ногами, разгребала руками густую эктоплазму Живого Океана (то, что это она упрямо подсказывал мозг, вытащив слова откуда-то из глубин подсознания), стремясь всплыть туда, где сквозь мрачную толщу непроницаемой субстанции все же пробивались скудные лучи солнца, но плотная черная масса удерживала ее на месте, сжимала со всех сторон, не позволяя вырваться, и затягивала все глубже. В отчаянии Алина оглядывалась по сторонам, но вокруг был только мрак, только черная вязкая жидкость, широко распахнутые глаза не находили ничего, за что мог бы зацепиться взгляд, единственным светлым размытым пятном в сплошной черноте были ее руки.
— Папа! — позвала девушка, закрывая глаза, и не услышала своего голоса.
Нужно перестать паниковать, успокоиться, а еще убрать бы изнутри этот огромный ком, который заполнил собой все легкие, бронхи, пищевод, гортань, от него болело все внутри, и Алина боялась, что огромный комок запросто может убить ее, разорвав грудную клетку.
Скорей бы пришел папа! Он принесет ей горячего сладкого чая, от которого этот комок обычно пропадал и сразу становилось легче. Здесь очень холодно — это потому что она на самой глубине. Эктоплазма никогда не пропускает в свои воды солнечные лучи, они скользят по поверхности, слабо освещая, но никогда не согревая. Могильный холод темной жидкости сводит судорогой заледеневшие ноги и от резкой боли в мышцах с губ срывается то ли стон, то ли хриплый вой. Отсюда нужно выплывать, пока она еще в состоянии двигать конечностями, но вязкая, как глицерин, темная вода облепила тело, сковала, словно броней, не позволяя шевелиться. Скользящие лучи света бегут по волнам высоко-высоко, самостоятельно Алине не добраться туда ни за что.
— Папа! — онемевшие губы непослушны и с трудом выговаривают еще раз. — Папа!
Но единственный человек, который может спасти ее, остался высоко наверху, там, где тепло, где яркие краски и где не страшно. Алина поняла, что осталась совсем одна, никто к ней не придет, она погибнет в этом холоде, живая эктоплазма не отпускает жертву добровольно, вот уже застывает ее кровь, по венам больше не бежит горячая волна, а медленно двигаются снеговые острые кристаллы. Ей нужно вздохнуть, каждая клеточка организма бьется в агонии, но внутри темной субстанции нет воздуха, нет животворящего кислорода, с каждым судорожным движением в рот и нос заливается вязкая жидкость, заполняет собой трахеи, легкие, тяжело плещется в грудной клетке, затягивая тело все ниже…
Глаза умирающей медленно раскрываются, но что они могут увидеть здесь среди безжалостных и бесстрастных черных волн? Лишь какая-то смутная тень загораживает ей последний лучик света высоко наверху, какой-то навязчивый звук, похожий на отдаленные раскаты грома, разносится по темной глади. Алина смирилась со своей смертью и обреченно ждала, когда же кончится удушье, а тягучая черная жидкость колыхала ее, как в гамаке неожиданно теплыми струями.
— Аликрада! — резкий крик рассек толщу густой эктоплазмы, а колючий и острый воздух ободрал ей горло, залил огнем легкие, бурно вступил в процессы метаболизма в иссохших клетках и выходить из Алины не хотел.
Она чувствовала, что переполнена выделившимся углекислым газом и запросто может взорваться, если немедленно не выдохнет, но выдавить из себя ядовитый воздух не могла и разевала рот в бесполезных попытках. Расширенные от испуга глаза нашли тень, темный силуэт на светлом фоне верхних слоев жидкости, которая все еще переливалась над ней. Тень не дала взорваться от переизбытка углекислого газа, голова девушки замоталась от горячих вспышек на щеках и только тогда межреберные мышцы сократились, выпуская отработанный газ из легких. Скривившись от ужасной горечи, выплеснувшейся в рот, вслед за воздухом, Алина зажмурилась, закашлялась, затряслась в диком ознобе и вынырнула в реальность из своего страшного сна.
— Ну наконец-то, — знакомый голос родственника, приехавшего вчера из диких джунглей Африки, окончательно привел ее в чувство. — Я уже испугался. Что это было с тобой?
— Сон приснился страшный, — чудом оставшаяся в живых Алина с трудом смогла заставить язык повиноваться. — У тебя что, никогда так не бывает?
— Нет! У меня никогда! — заявил ей брат. — Слушай, ты ведь могла задохнуться!
— Выйди отсюда, — девушка натянула одеяло до самых глаз, ее трясло.
— Можешь не заморачиваться с благодарностью, — разрешил Денис. — Ты как сейчас?
— Выйди отсюда, — на повышенный тон совсем не осталось сил, и Алина выгоняла брата шепотом.
— Уже вышел! — бодро сказал родственник, даже и не подумав сдвинуться с места. — Я приготовил завтрак, дядя Саша велел с утра тебя кормить. Каша ждет, и она тебе рада! — родственник наклеил на лицо вчерашний голливудский оскал и дожидался ответа, склонив голову набок.
Алина промолчала, она усиленно грела свой промерзший до костей организм под шерстяным одеялом, мысль о том, что придется вставать и тащиться на улицу, в холод, приводила ее в ужас, но опаздывать на работу нельзя, она проходила практику и не могла рисковать оценкой, от которой зависела ее стипендия. Двоюродно-троюродный брат, наконец, вышел из комнаты, а Алина, выбивая зубами дробь, подняла себя с постели.
Туалет… ванная… накрутиться… накраситься… капнуть капельку «Коко Мадемуазель»… От запаха духов сразу затошнило, пришлось на секундочку задержаться и рвануть в туалет — желудок освобождался от остатков горькой эктоплазмы, а может, это просто желчь снова выплеснулась из голодного желудка.
Завязать шнурки на кроссовках и вовсе превратилось в целую проблему — внезапно закружилась голова.
— Ты куда? А завтрак? — голос родственника показался обеспокоенным, но скорее всего, это все ее богатое воображение: с чего он станет беспокоиться? С такой улыбкой никто никогда не грустит!
— Спасибо, я есть не хочу, — вежливо послала брата куда подальше Алина.
— Послушай, подожди… — родственник попытался что-то ей втереть, но девушка быстро схватила сумку и хлопнула входной дверью.
Навязчивость двоюродно-троюродного брата начинала ее раздражать. У него же, вроде, какие-то дела в их городе? Очень важные и непростые, вспомнила девушка. Так чего же он не спешит никуда из дома, не вскакивает, ни свет ни заря, чтобы помчаться по своим делам? Ах да! Сегодня же он встречается с друзьями, вот и хорошо! Хоть отдохнуть в тишине, обдумать, как ей быть дальше: можно сколько угодно отгонять мысли об этих чертовых снах, об удушье, о возможности не проснуться утром и, как следствие, о боязни засыпать — просто так, сами, они не пройдут. Ей нужна помощь специалиста, а это значит, снова больница. Из глубины памяти выплыли воспоминания, которые Алина ненавидела.
Она в палате, лежит на высоко взбитой подушке, рядом с кроватью неизменная капельница, Лидочка что-то озабоченно говорит папе и уходит, а девочка Аля уплывает в туманную даль на мягких волнах.
* * *
Над ней склонились три озабоченных лица: два врача и папа. Алина не может сдерживать яростный порыв злости от того, что ее уложили в постель прямо на Новый Год, когда все нормальные люди веселятся и гуляют, она бьется всем телом, как пойманная птица, плачет в полный голос, как плачут дома близнецы, Гришка со Степкой. Папа гладит ее по голове, толстый санитар держит ей руку, потому что сама она отказывается ее держать, а медсестра в хрустящей розовой медицинской пижаме втыкает иглу в вену, рядом стоит высокая стойка с растворами для капельницы.
* * *
В капельнице еще целых сто миллилитров, а Алина ужасно хочет в туалет, но приходится терпеть, и от жалости к себе она подвывает. Розовая медсестра молча поправляет ей иглу под пластырем, а сердитая санитарка ругается и замывает пол, рядом с кроватью, куда вырвало девочку. Папа сегодня не придет, и Алина чувствует себя несчастной и брошенной.
В свою аптеку она могла попасть разными путями: доехать на автобусе, для этого нужно было постоять на остановке, постараться не остаться на ней, когда вперед ринется куча пенсионеров (что у них за дела в восемь утра? Спали бы себе, отдыхали заслуженно!), трястись в тесноте минут двадцать, рискуя застрять в пробке и потерять лишних полчаса, а можно было значительно сократить путь, пробежавшись по парку, соединявшему сразу три улицы, заодно размять мышцы быстрой ходьбой и вдоволь надышаться свежего хвойного воздуха. Сегодня Алина решила, что пешая прогулка ей просто необходима, как и хвойный воздух.
Под ногами мягко шуршали первые опавшие листья, мокрые от утреннего тумана, а сквозь дымку низких облаков лениво пробивалось хмурое сентябрьское солнце, поднимаясь над высокими старыми соснами. Алина невольно передернула плечами от холода и прибавила шагу, на этой тропинке ее охватывало непонятное беспокойство, но сегодня оно было особенно ощутимым, словно кто-то смотрел за ней из-за деревьев, неслышно крался сзади, сторожил впереди. Несколько раз Алина оглянулась по сторонам, но ничего не заметила, вдалеке, между кустов гуляло несколько собачников со своими питомцами, вынужденных тащиться сюда в любую погоду: дождь, снег, холод — все им было нипочем. Девушка проводила взглядом крупного лабрадора, неспешно и важно несущего в зубах пустую пластиковую бутылку.
«Наверняка эти бутылки здорово гремят в пять часов утра», — хихикнул в голове какой-то таракан и резко умолк.
— Спокойно, не ори и сворачивай к аттракционам, — тихо приказали сзади, рот Алины неожиданно зажала рука, остро пахнущая машинным маслом, другая рука потянула сумку с плеча, чужая нога подпихнула к краю тропинки.
— Уммм! — тут же заорала девушка в ладонь, пахнущую бензином, просто от неожиданности.
Она вцепилась в сумку и рванула ее на себя — там лежал набор итальянской косметики «Pupa», на которую была истрачена почти вся зарплата, отдать ее маньяку Алина была не согласна, ни под каким видом.
— Тише! Чего разоралась? — девушку больно ткнули в бок чем-то острым и подтолкнули в спину, принуждая сойти с тропинки. — Двигай! Не бойся, больно не будет! — тихо заржали сзади.
По спине Алины заметались толпы напуганных ледяных мурашек, сквозь ладонь маньяка рвался жалобный вой:
— Уммм! — остановить себя девушка не могла и задыхалась от запаха машинного масла.
с верхнего этажа - на её отсутствии совести моя расшатанная нервная система. Такие девки гуляли и в общаге на блоке... Сколько мы с соседкой ночей из-за них недоспали (соседка была тоже из села - нормальная толковая девочка)... Ух, очень живо описали, очень остро, до искренней ненависти к описанным лицам.
Судя по всему, не такие уж они и родственники. Похоже, этих двоих связывают особенные узы. Заинтриговали!
