- Вы, товарищ участковый инспектор, таки не отворачивайтесь от меня. А примите, как положено по закону, моё заявление. Я такая же, как и вы, гражданка России и таки имею право на защиту от нашей полиции, тьфу, Боже ж ты мой, каким вас нынче словом поганым обозвали! Мне моя мама, Царствие ей небесное, рассказывала, что раньше полицаи были самыми - таки нехорошими людьми. Их все боялись и ненавидели, а партизаны их вешали на деревьях.
Тётя Соня при этих словах как бы застеснялась, но из кабинета не уходила. Она, видимо, прочла в моём взгляде глубоко спрятанную грусть и тоску по прошедшему времени, сделала из этого какие-то, только ей понятные, выводы.
То, что меня вместо отправки на пенсию по инвалидности направили сюда: в самый дальний и забытый район нашей области участковым инспектором, или как тут говорят «околоточным надзирателем», сильно насторожило население, привыкшее больше жить по понятиям, нежели по законам.
Я сам родом из этих, забытых Богом и руководством, умирающих мест. В ближней деревне чудом сохранился дом моего деда. После того, как мама перебралась на ПМЖ в город к младшей сестре, дом стоял заколоченным и почти никем не навещался. Я о нем вспомнил только тогда, когда меня после ранения и долгого лечения в госпитале, направили сюда работать.
- Ты, Яков, не переживай: жильё у тебя там есть, природа, речка, озёра, болота - всего там в избытке. Машину мы тебе выделим. Будешь кататься по закреплённым за участком деревням, порядок наводить, самогоночку пробовать, грибками солёными закусывать или копченым салом дикого вепря заедать. Там народ хозяйственный, живут по старинке и закон не нарушают. А если и нарушат чего, так это – самую малость. Они там все на виду…
Полковник мечтательно закатил глаза: видимо, красочно и образно представил тамошнюю жизнь: грибы, сало и самогонку. Представил так ярко, что сглотнул слюну.
Я в шутку предложил ему поменяться местами, после чего мечтательное выражение сползло с его лица. Завидовать жителям деревни хорошо издалека, сидя в уютном кресле тёплого кабинета.
Вот уже скоро год как я живу здесь. Дедов дом мне местные женщины помогли привести в жилой вид: выскребли из всех углов мусор, обмели паутину, вымыли стены от пыли и копоти.
- Ну, вот, Яша, дом мы тебе приготовили. Можешь невесту приводить.
Я привычно отшутился, что невеста моя ещё не выросла. Раньше, когда был молодым, с моей службой было не до семьи. А сейчас, вроде как можно жениться, но я привык жить один. Да и кому нужен неоднократно битый и покалеченный в горячих точках майор спецназа не первой свежести?
Участок у меня большой, спокойный. Бывает, что хозяйки меж собой скандалят из-за поклёванной рассады, или из-за какой другой житейской неурядицы. Бывает, случаются пьяные разборки меж мужиками.
Эти конфликты я решаю быстро и мирным путём, получая при этом нагоняи от районного руководства за отсутствие уголовных дел. А где их брать, эти уголовные дела, если в деревнях мужиков почти не осталось, многие на заработках, остальные по лагерям и тюрьмам, а у женщин все дела бытовые.
Но однажды ко мне в кабинет пришла тётя Соня - местная знаменитость.
Она знала всю округу по именам, кличкам и фамилиям и помнила о всех хороших и плохих событиях, которые когда-либо происходили в этом районе.
Вот уже битый час сидит напротив эта знаменитая жительница еврейского местечка, расположенного на территории участка, и пытается официально подать заявление, чтобы я нашел и достойно наказал её обидчиков.
Тётя Соня кладёт передо мной желтый тетрадный листок в косую линеечку. Таких тетрадей сейчас давно уже не выпускают.
Видно, что листок был много раз сложен в квадратики треугольнички, и не по местам прошлых сгибов. Вид у листка мятый и потрёпанный. Кажется, он чем-то похож на тётю Соню - колоритную представительницу древнего кочующего народа, который ещё в прошлом веке обосновался на территории района.
Местные жители, острые на язык, за глаза называют её «Соня Руль». Это из-за больших, широко расставленных глаз и огромного, острого носа, вольготно расположившегося на птичьем лице, обрамленном пегими кудрями.
Текст на листочке написан мелким убористым подчерком, но чернила давно выцвели от времени, и смысл написанного плохо укладывается в моей контуженной голове.
Начальнику районной милиции от Софии Цукерман
Заявление
Прошу защитить мои честь и достоинство от посягательств на честное имя и тело от приезжающих на пикники городских хулиганов.
По сути вышесказанного поясняю, что на опушке леса, который выходит к задам нашего местечка, на берегу старого озера, расположились на отдых хулиганы из города.
Их из окошка моего жилья видно плохо. Я взяла дедушкину подзорную трубу, в которую он любил смотреть на звёзды и пошла взад нашей усадьбы.
Но из-за густых кустов и деревьев ничего не смогла рассмотреть. И тогда я решила лично расследовать, чем у костра занимается приехавшая на лисапедах компания.
То, что они пьянствуют пьянку и жарят что-то непотребное было понятно по не кошерному запаху. Мне захотелось-таки узнать, кто они, и не собираются ли сделать чего-либо плохого или непотребного?
Я потихоньку поползла, а так как мой живот мешал мне ползти, патамушта его царапала трава, я встала на четвереньки и тихо, стараясь не дышать громко, пошла в сторону костра.
Шла до тех пор, пока не уткнулась носом в ботинки хулигана, который отошел от костра справить малую нужду.
Он, этот невоспитанный хам, обрызгал мне голову тем, что из него выливалось. Увидев меня, он дико закричал и поскользнулся на том, что у него выпало из портков. Повалился этот поц почти что на меня, от чего я вскрикнула не по-человечески.
Воняя старым нужником, хулиган продолжал вопить благим матом, а я - визжать как соседкина супоросная свинья. На его крик прибежали остальные хулиганы.
В сумерках они не могли понять, что происходит и остановились, в страхе глядя на своего товарища, который натворил такую кучу детской неожиданности, какой не было со времён сотворения мира.
Я замерла в позе лягушки. Они не могли разглядеть и сразу понять, что за существо находится перед ними.
Намокшие кудри повисли вдоль моего симпатичного лица, пряча под собою красивый, римский нос.
Вооружившись топором и палками, подбадривая друг друга, они осветили меня фонариком и таки, на конец-то поняли, что я - человек, а не какое клыкастое чудовище из леса.
Кто-то из них взял меня за ухо и повёл к костру. А тот хулиган, который наделал весь этот шум, громко ругаясь нехорошими словами, пошел мыться в озеро. Оно расположено совсем рядом. Эти туристы, видимо, приехали к нам на природу ловить наших карасей.
Остальные, которые остались у костра, уже были сильно пьяные и решили поиздеваться надо мной, бедной еврейской девушкой. Не позволяя мне подняться, они задрали подол платья и стянули с меня трусики. Хохоча как ненормальные, вставили мне в попку, веточку берёзы, вроде как изобразили хвостик, а в рот заставили взять большую морковку. Она у них была приготовлена для ухи. Потом эти ироды принялись водить меня вокруг костра, не позволяя встать в полный рост. И при этом пели песню:
- Ах, здравствуй Аист, мы, наконец, тебя дождались.
Но тут от палатки раздался рёв обиженного бугая…
И на этом месте закончился листок. Текст заявления прервался. Сняв очки, я обратился к понуро сидящей тёте Соне:
- Что случилось дальше? Они вас изнасиловали?
- Та вы шо, господин полицейский! Разве бы я посмела рассказать о таком позоре бедной Сони?
Нет, до этого дело не дошло. Тот, который выкупался в озере, залез в палатку, взял ружьё и пришел меня убивать, как виновницу своего позора.
А так, как он был пьяный и орал как потерпевший, дробь в меня не попала. Мне сам Бог велел упасть на живот. Весь заряд он всадил в того, который стоял сзади меня, поправляя мой берёзовый хвостик. Прежде чем рухнуть замертво, бесстыжий спец по хвосту, таки успел кинуть в засранца топор, которым он срубал с берёзы веточку. Минутное дело, и у костра свалилось два трупа.
Боже, наш всемогущий Яхве! Откуда только во мне взялись силы, я, не разгибаясь и не выпуская из зубов морковки, сиганула в кусты, побежала, как лошадь, на четырех. Пришла в себя только в собственном доме, с морковкой в зубах и веточкой сами знаете где.
Освободившись от ненужных моему телу украшений, скоро и надёжно спряталась в погребе и всю ночь из него не выходила. Всё ждала, что ко мне приедет милиция и арестует, как виновницу двойного убийства.
Но время шло, а ко мне никто не приходил. Я в погребе замерзла, как пароход Челюскин.
Утром, как только выбралась из погреба, влезла на крышу и в дедушкину трубу посмотрела на опушку. Там не было ни каких следов пребывания туристов. Даже места от костра не было видно.
Можно сказать, что это мне привиделось. Но тогда почему у меня болел поцарапанный веточкой зад, и разило мочой от головы?
Нет, господин полицейский, всё, что произошло, произошло на самом деле!
Я сидел и слушал заявительницу, не перебивая, но с трудом сдерживая смех. Всё ж таки, основное я уяснил: случилось то самое уголовное преступление, наличие и раскрытие которого так жаждало моё начальство. Двойное убийство – это вам не украденная курица. Только вот меня смущал возраст заявительницы.
Тётя Соня - дама на возрасте. И с ней это случилось не вчера или чуть позже. И песня Майи Кристалинской об аисте была модной в семидесятых годах.
- А почему вы раньше не подали заявление, сразу, как только это случилось, гражданка Цукерман?
Я постарался придать голосу строгость.
Тётя Соня, поёрзав по стулу обширным задом, тяжело вздохнула и продолжила своё повествование:
- Первые дни я тряслась, как осиновый листик, и при каждом скрипе калитки пряталась в погреб. Дедушка не мог понять, почему я так боюсь людей, а потом привык. Он вообще считал меня дурой с детства. А родителям было не до меня: они жили в городе и зарабатывали деньги на чёрный день. Мне же от страха каждый день казался чёрным.
Но ни через месяц, ни через год никто этими туристами не заинтересовался. В конце концов, я устала
Мораль проста - все надо делать вовремя. И заявление в полицию нести тоже
Или уже не нести вовсе
О, сколько тайн хранит еще на дне то озеро, что жизнью называют!
Конечно, пусть озеро хранит свою тайну. Зачем живым зря нервы мотать. А вот заявление надо скопировать , увеличить до разумных размеров и в рамку, как картину над рабочим столом. Нет, напротив. Чтоб в минуту депрессии или ипохондрии взглянуть на секунду в сторону рамки и залиться детским смехом. Виктор.
Заходи, есть еще идеи, обсудим.
