Кильманда

      Матрос-балтиец Рустам, находясь в заслуженном отпуске, в хрустально белом фланке с синим гюйсом на плечах, едет летом в Казани на желто-красном трамвае номер девять. С железнодорожного вокзала к себе домой в район Соцгородка, будто с побережья Красного моря в Мекку.
      Переполненный вагон скрепя всеми фибрами поношенного тела, устало дребезжит оконными стеклами на поворотах. Грохоча на стрелках, он медленно пролагает путь по городу с упорством будто пробирается через запруженный конскими телегами старинный татарский рынок. Задумываясь на остановках под звук усиленного микрофоном тягучего зова муэдзина на кремлевском белокаменном минарете, собирающего правоверных для поклонов в сторону Каабы, долгий трамвай лениво тащится по прекрасному городу.
     По проходу с трудом пробирается обаятельная кондукторша в облике будущей Алсу.
     Звеня мелочью в кондукторской сумке, будто малиновым колокольчиком, девчушка всем повторяет одно и то же:
     - Товарищи! Приготовьте деньги за проезд! - проскользнув змейкой полвагона, она подходит к морячку и вежливо обращается к нему. - Прошу деньги за проезд!
     Шустрый Рустам с раскосыми глазами продувной бестии с отсветом Орды через плечо с выражением усталой доброты спрашивает кондукторшу:
     - А Герои Советского Союза платят за проезд?
      В салоне все сразу веселеют, настраиваясь на бесплатный цирк. Хранительница трамвайных билетов от этого вопроса окаменевает, будто видит потомка Чингисхана. Вначале удивленно смотрит на статного сияющего матроса, словно свежеокрашенного суриком, потом на его молодецкую грудь в тельняшке, которая выгибается штурвальным колесом - нет ли на ней случайно Золотой Звезды, и застывает стоп-краном еще не сорванным жизнью. После некоторой паузы слегка заикаясь, говорит:
     - Не-ет! Г-герои не п-платят, - и заворожено проходит мимо новоявленного «Героя», не взяв с моряка плату за проезд.
     - Вы что? Герой Советского Союза? - жуя сухие губы, с неподдельным удивлением на пожилом лице спрашивает моряка сердобольная старушка.
     - А что? - с плутовским лицом рулевого на штурвале, без смешинки в отпускных глазах отвечает флотский обалдуй. - И спросить уже нельзя?
     На остановке в переднюю дверь вагона забирается собака с виляющим хвостом. Хромая на заднюю ногу, она спокойно пробирается между ног пассажиров на «Место для инвалидов и детей», случайно оказавшееся пустым. Ни на кого не обращая внимания, молча влазит на пластмассовое сиденье. Принюхиваясь к оконному стеклу, замирает и начинает с интересом смотреть в окно на наш удивительный мир. Все-таки странное животное собака - потеет языком, а улыбается хвостом.
      Напротив, «собаки-инвалида» в трамвайном салоне гордо, будто кормящая мать, сидит молодой мужик. Выражение лица, будто он попал в трамвай по приговору суда. На коленях егозится белобрысый очаровательный пацан в мотыльковых шортиках, с двумя лямками через плечики. Одним словом, не ребенок, а сплошное происшествие. Отец раздраженно говорит сыну:
     - Вадик! Не вертись!
     Ребенок ноль внимания, продолжает ерзать, будто у него грабли в штанах.
     - Ну, что я тебе говорю! Прекрати! Смотри! Доиграешься, уши надеру!
     Пацан, по малолетству, еще не зная старинную мужскую мудрость - «Только покойник не писает в рукомойник!» выдает тоненьким, но громким картавым дискантом краткий перл на весь трамвайный вагон:
      - Папа! Если ты не будес лазлесать мне в носу ковыляться, то я маме скасу, что ты по утлам в ванной писаес в умывальник.
      Что было потом? Ничего. Очередная остановка трамвая, где сразу постаревший «Писающий папа» пулей вылетает с сыном под мышкой из вагона, шипя на него, будто огнетушитель. Правильно писала  Надежда Теффи - «Ничто так не старит родителей, как слишком умные дети!»
      На остановке начинается обычная посадочная колготня у входных дверей, где каждый старается проникнуть в вагон как плесень. После того, как все сели в вагон, к передней двери неторопливо семенит пожилая татарская пара. Впереди идет старый как казанский железнодорожный вокзал дед, по-татарски - бабай, с красивой тюбетейкой на голове и посохом в руках. Несгибаемый полосатый халат, подбитый рыбьим пухом, стоит на нем колом. Полы мусульманского темно зеленого одеяния развиваются по сторонам, добросовестно подметая чистую городскую улицу.
     За дедом плетется, шаркая старомодными туфлями на татарском ходу, его дэу эни - бабушка, худая как утренний минарет. С котомкой на локте и сучковатой палкой в пергаментной руке, в белом платочке под подбородком она как бы привязана к бабаю невидимой веревочкой. Лицо исчерчено кракелюрами морщин. Губы немо шепчут суры из Корана, вспоминая добрым словом имя Аллаха и его пророка Магомета.
      В вагоне трамвая все пассажиры начинают участливо, с неподдельной заботой подбадривать пожилых людей словом «Айдайте!», что на местном сленге считается «быстрее». Надо признать в Татарии, как нигде в России к пожилым людям относятся с пиететом и уважением. Восток и в России Восток!
      - Айда! Якши! Хорошо! - сухонький старичок, с козлиной бородкой на изжеванном временем лице, не поворачивая головы, тоже торопит спутницу. - Киль монда! Киль монда! - что в переводе с татарского означает «иди сюда».
      - А? Нерсе? Что? - бабушка судорожно дергается и начинает вертеться по сторонам, не поспевая за бабаем.
      Дело кончается тем, что дед первым, влезает в трамвай, а старушка - карчык, святое создание, продолжая жевать губы беззубым ртом, остается стоять одна на остановке. Входные двери неожиданно сходятся как занавес и трамвай, даже не мяукнув, молча, трогается с места.
      - Тукта! Стой! - бабушка, на остановке чуть ли, не цепляясь за трамвай, начинает во всю казанскую причитать слабым старческим голосом и махать руками, будто белый лебедь на городском озере Кабан. - Туктап тор! Подожди!
     За городской сценкой молча, с мусульманским уважительным отношением к старшим, терпеливо наблюдают пассажиры. Собака поворачивает голову. В глазах её  читается простой вопрос: «Чем все это дело кончится?» Трамвай, не спеша, как ни в чем не бывало, продолжает движение.
     Старик начинает метаться по проходу железного вагона с прежними возгласами:
      - Киль монда! Иди сюда! Киль монда! - не путать с катманду.
     Рустам, с ангелом Джебраилом на правом плече,  уже отравленный флотским юмором, не выдерживает. Пробирается к кабине трамвая и кричит вагоновожатому:
     - Иптеш! Товарищ! Тукта! Стой! Открой двери! Аллах тебя задави! Не видишь разве! Киль сел - манда осталась! - и приводит лицо в соответствии с "кильмандой".
     После сгоряча брошенной татаро-флотской фразы матроса, в трамвайном вагоне наступает тишина как в музее ночью.
     У кондукторши чуть не отваливается грудь. От неожиданности вагоновожатого пробивает кирдык. Собака говорит свое одобрительное «Гав!», а пассажиры трамвая, когда соображают, что было сказано, от доброго дружного хохота выпадают в осадок.