Между сном и реальностью

случае – недовольство. Чем-то народ недоволен.
   Народ, в толковании знахарки, мог означать что угодно: и только экипаж корабля, и нечто другое, большее, вплоть до всего населения страны. Кулешов тщеславно подумал о большем.
- Но почему такие сны снятся именно мне?.. – спросил с недоумением он. – Я же не капитан! И тем более - не Президент! Не губернатор! Я даже не мэр!.. Я – обыкновенный простой горожанин, как многие. 
   Степан Афанасьевич вопрошающе смотрел на знахарку.
- Кто-то на тебя навел порчу, - отвечала она, делая разнообразные пассы перед лицом Кулешова.
   Никаких изменений в себе ни во время этих маханий руками, ни после он не почувствовал.
- Толку от этой знахарки! – ворчал Степан Афанасьевич, возвращаясь домой.
 
   А сон повторялся и повторялся, теперь уже  чаще - два раза в неделю: к четвергам присоседились вторники.  Своими пугающими картинами и намеками он выматывал Кулешова, и как  только возникала  бунтарская тема, он просыпался. Сердце его в такие минуты учащенно стучало, дыхание было тяжелым, прерывистым.  Степан Афанасьевич  принимал большие дозы снотворных и успокоительных средств, но сон повторялся, и переносить его становилось все тяжелее.
   Кулешов, опять по настоянию жены,  согласился обсудить ситуацию с психиатром, со специалистом, обращение к которому считается почему-то постыдным. Им оказался суетливый пожилой человек с козлиной бородкой, он слушал исповедь Кулешова с активным участием: то и дело понимающе потрясал бородой, чмокал губами, выставлял ладони вперед: дескать, все мне понятно, можно дальше не продолжать. НоСтепан Афанасьевичвысказывал все, и тем облегчал свою душу.
- Понимаете, доктор, - говорил он, невзирая на нетерпеливые жесты врача,- сейчас сон продолжается до момента, когда говорят о бунте. Как только произносится «бунт», я просыпаюсь...
- Синдром генетической памяти и навязчивых состояний, - комментировал душевед. - Ничего необычного. В нашей практике и не такое случалось. Это все поправимо… Я вам выпишу медикаменты, и еще давайте сделаем так: проснувшись, вы начинаете думать о том, какое развитие этих событий может быть дальше. Прокручиваете в голове все пришедшие к вам возможные варианты, выбираете самый благожелательный, и закрепляете его в своей памяти.
- А это зачем?
- Не будем забывать то, что сон есть отражение реальностей жизни. В искаженном, естественно, виде, - повторил врач пугающую теперь Кулешова зависимость. - После того, как вы остановитесь на выбранном варианте, мы с вами обсуждаем его, и стараемся найти причину этого сна, найти его корни в действительности. Затем будем делать обратный маневр: внося коррективы в действительность, изменим состав и ход сновидений.
   Кулешов, уходя от врача, размышлял: как же они будут вносить коррективы в действительность? Как на действительность может влиять он, простой обыватель или даже сам врач?..
 
   Сомневаясь в успехе программы, предложенной козлобородым врачом, он все же приступил к ее выполнению. Проснувшись ночью от приступа страха, он восстанавливал фрагменты увиденного и перебирал варианты его развития в положительном направлении.
   На корабле был уже полный развал и разгулы анархии. Нижняя команда  все наличное топливо направляла на самогон. «Какие возможны здесь варианты?.. - прикидывал Степан Афанасьевич. – Безусловный кирдык!.. Кораблекрушение, гибель всего экипажа вместе с пьянчугами…   А тут еще - курс корабля не известен… Неясна даже цель его плавания… А ведь именно эта неясность мешает сплотить экипаж... Желать можно только устранения этой неопределенности. Нужно, чтобы курс был выражен четко, нужна мобилизующая цель... Но я только лишь капитан. Я - исполнитель. Это для экипажа я командир, но я не могу сам направить корабль, это не мой личный корабль. Выходит…».
   И у него получалось, что ни в действительности, ни во сне он не может влиять на обстановку в целях ее улучшения.
   Степан Афанасьевич нервничал, временами впадал в меланхолию, и только выпив лекарства, назначенные психиатром, как-то брал себя в руки и опять начинал размышлять. «Сны, - думал он, - отражают действительность: об этом говорят и знахарка, и психический доктор, об этом написано в книжках. Выходит, что – истина. А раз это истина, значит, есть что-то общее между моим сном и действительностью... Пока ничего я не вижу, но будем искать!». И Кулешов с еще большей энергией продолжил искать эту общность. Он решил пристрастно  перелопатить действительность, которая существенно изменилась: страна стала другой.
 
    Кулешов был убежденный  приверженец старой, Советской системы. При ней, считал он, хотя и имелись свои недостатки, но было и главное в глазах  большинства населения: работа, стабильность, порядок и, как следствие этого, уверенность в завтрашнем дне. Кое-кого такой расклад не устраивал, им захотелось «неба в алмазах», причем не для всех, для себя, они заботились лишь о себе. Они-то, эти рвачи, и  затеяли ломку всего устоявшегося. 
    Кулешов часто задавался вопросом: почему ломка Советского строя, строя, выдержавшего невероятно тяжелые испытания, оказалось  удивительно легкой задачей для пресловутых «кое-кого»? «Такого быть не должно: за восемьдесят лет целевого и методичного внедрения идей социализма многие люди уже осознали его преимущества перед миром стяжательства и наживы,  признали его справедливость и уже начали ощущать его блага: бесплатная медицина, бесплатное образование, бесплатное обеспечение жильем, бесплатные спортивные комплексы… Было достигнуто многое!..  Почему все это рухнуло в одночасье?..»
   Из ответов, приходивших в его голову, приемлемым был лишь один: вожди успокоились, решили, что главное сделано, что теперь все пойдет самотеком, и почили на лаврах. «И просчитались. Оказалось, что почивать пока рано, что по щелям еще прятались социальные  паразиты и прощелыги. И они своего часа дождались. Они сбросили полусонных тетерь с пьедесталов и установили…  Впрочем,  им и  самим непонятно, что установили они взамен свергнутому…  А народ только сейчас стал понимать, чем обладал он и чего потерял. Все, что было создано коллективным трудом, оказалось в руках наглецов, оказалось недоступным для самих созидателей».
  То, что наступило сейчас, Степан Афанасьевич называл емким и полюбившимся словом – бардак. Бардак: в оплате труда, в назначении пособий и пенсий, бардак с ценами, бардак в создании и соблюдении законов… И вообще  -  парадокс парадоксов: народ в мытарствах и бедности, а слуги народа – в богатствах и праздности!
    Благополучие свое, что на работе, что дома, Кулешов считал  ненадежным. «В том-то и дело,- думал он, - благополучно – пока! Назавтра может быть всякое. И если верить в наличие связи между сном и реальностью, окружающий нас поголовный бардак  и есть причина тревожащих снов».
   Степан Афанасьевич склонен был согласиться с таким объяснением событий, но перед ним появился вопрос: а что с этим делать? Практически, это было лишь  то, о чем говорили знатоки сновидений: ученые своими трактатами, знахарка, доктор с козлиной бородкой. То есть: между сном и реальностью существует тесная связь. Какая?!.. Он опять оказался на старте своих изысканий, был в положении путника, который, вернувшись домой после долгих скитаний, стоит перед запертой дверью, не имея ключа от замка.
 
   И он нашел-таки ключ!..   
   Как-то вечером Кулешов сидел вместе с домашними  у телевизора и краем глаза  смотрел одну из низкопробных, по его мнению, и не понятных ему передач. Не понятных не по сложности содержания – там был сплошной примитив,  было все для людей с задержкой в умственном становлении,  для тех, кто умирает от смеха, увидев, как упал человек, поскользнувшись на банановой корке, - не понятных – зачем такой примитив демонстрируют здравомыслящим людям?
  Команды, составленные из известных артистов, там в чем-то соревновались. Преодолевали препятствия, пачкали грязью друг друга, поедали живых гусениц и червей. Такие передачи, стали часто появляться на телевидении, и   Кулешов  не мог понять – зачем они, для кого?..  Когда человек ест живого червя, можно предположить, что он или безумно голоден или просто безумен.  Но когда достоверно известно, что он не голоден и не безумен, а ест червя ради чьей-то забавы, это Кулешов считал извращенностью. Зачем распространять извращенность?.. «Телевидение предназначено, - полагал Степан Афанасьевич, - для распространения полезного, нужного, для воспитания людей, для их совершенствования. Искусство зажигательно тем, что ему подражают. Чему подражать призывают постановщики таких передач?..»
   Кулешов сердито смотрел на экран. Сейчас там участники одной из команд намеревались пройти по  бревну с двумя ведрами воды. Бревно было узким и скользким, при этом соперники их, участники другой команды, всячески старались им помешать. Сложные положения, в которые попадали участники этой непонятной игры, по замыслу ее постановщиков должны были вызывать у зрителей смех.
   «Рассчитано на детей!» - поморщился Кулешов и посмотрел на детей, они хохотали. Но не только они: его теща тоже давилась от смеха. «Этой-то до смехоты ли сейчас?! – удивился Степан Афанасьевич. – У нее целый ворох серьезных проблем, а она…». Он перевел взгляд на супругу, та была тоже не дома, а где-то с артистами, тоже как бы пыталась перебраться на другой конец по бревну, не расплескав воду из ведер. «И эта туда же!.. Высшее образование, а тоже повелась на дешевку!..»
 
   Человек, хорошо знающий Кулешова, мог бы заметить, что Степан Афанасьевич в своих оценках и мыслях односторонен и чрезмерно пристрастен. Он сам, бывало, смотрел с удовольствием программы, тоже не имевшие особой идейной нагрузки – «Шансон», например, или его метастаз – «Три аккорда», который проклюнулся на центральном канале. Они также могли быть подвергнуты критике другими людьми: на вкус и на цвет, как известно, товарищей нет. Весьма вероятно, причиной его пессимизма были гнетущие сновидения. Под их влиянием он и продолжал находиться.
 «Какая же все-таки чепуха! – думал Степан Афанасьевич, наблюдая за дурачившимися молодыми людьми, среди которых были титулованные  работники сферы искусства. – И такую чепуху транслируют по главному каналу страны, для всего населения! Зачем?!..»
   Зачем эти люди дурачатся, было понятно - артисты, они на работе, им поставили такую задачу, и они ее исполняют. Вопрос был в другом: «Зачем такую задачу им ставить? Зачем привлекать к ее исполнению такие таланты, зачем несусветную чушь транслировать на всю страну по главным телевизионным каналам? Неужели больше  нет ничего интересного для показа? Что в этом дурачестве полезного, познавательного?..».
   Степан Афанасьевич знал, что раньше, то есть в Советское время, программу перед подачей на публику досконально изучали строгие судьи-искусствоведы. Искали в ней смысл, идею, взвешивали ее актуальность, полезность. Сейчас, Кулешов был уверен, таких критериев нет. Сейчас критерий единственный – деньги, а на остальное чихать, «пипл схавает!». И действительно «хавает»!.. Степан Афанасьевич вспомнил, как на работе