Музей Десяти Источников Глава 4 Бычий и Сурло

     - Курсант Быковский, а ну, повтори, что я сейчас сказал? – Сержант Григорьев, проводивший со взводом занятия по технической подготовке, широко сидел за столом и многозначительно поигрывал огромных размеров указкой. За его спиной, почти во всю стену, закреплена была школьная доска, с развешанными на ней учебными плакатами, изображающими различные танковые узлы и агрегаты. В окна жизнерадостным потоком лилось солнечное тепло, не трескучий, но чувствительный к началу декабря морозец хозяйничал на плацу, напрасно пытаясь проникнуть через какие-нибудь щели внутрь большого, с высокими потолками, класса. Но класс, стараниями и мудрой предусмотрительностью сержанта Григорьева, встретил наступление первых морозов тщательно обработанными специальной замазкой двойными окнами и утеплёнными шинельным сукном входными дверьми.

- Гриня, делать тебе нечего, - скалился заглядывавший из седьмой роты пару недель назад сержант Ветер. Григорьев руководил работами по подготовке помещения к зиме, курсанты активно замазывали по периметру все окна, кто-то крепил сукно к дверному проёму. В классе царило деловое оживление, руки и гимнастёрки были перепачканы оконной замазкой, и сам Григорьев, не гнушаясь работой, запачкан и вымазан был больше всех.

- Ничего, Ветруха, - отвечал Григорьев, - Зима покажет, чем наша затея обернётся.

- Да окна двойные, - не унимался Ветер, - главное, что б батареи грели, а это – замазывай, не замазывай, толку не будет!

- А вот мы глянем, что ты через дней десять запоёшь! Смотри, Ветруха, будешь греться прибегать – не пущу!

      Класс, где проводил занятия со своим взводом сержант Ветер, находился прямо напротив по коридору от класса Григорьева.
      Теперь третий взвод пожинал плоды житейской умудрённости своего замкомвзвода. Самыми любимыми занятиями были занятия по политической и технической подготовке, потому что, во-первых, они проводились в помещении, то есть в их классе, а во-вторых, потому что это был самый тёплый, на весь учебный корпус, класс. Сержант Ветер, в перерывах между занятиями, с раскрасневшимся от холода носом, потирая озябшие руки, то и дело забегал греться к третьему взводу. Курсантов переполняла гордость за своего командира и, видя, как мёрзнут на занятиях остальные новобранцы, они испытывали к своему замкомвзводу благодарность, граничащую с обожанием.

- Что я сейчас сказал, Быковский?

      Курсант Быковский, по прозвищу Бычий, невысокий и щупленький паренёк, призванный из Целинограда, вид имел весьма странный. Маленькое, с совершенно узким лбом, лицо, было густо и глубоко испещрено бороздами морщин, что делало его похожим на карикатурно выглядевшего старичка, голос был низок и хрипел давней, запущенной прокуренностью. На руках почти не оставалось места от многочисленных, грубо и неумело исполненных татуировок. Такие же наколки шли по всему телу, спускаясь по ногам до самых пальцев, так что Быковский, в раздетом виде, отливал синевой с неделю пролежавшего в морге покойника. Образовательный багаж его составлял пять классов средней школы, богатство лексики ограничивалось виртуозным, блатным жаргоном, зато повествовательные фантазии о своей нелёгкой, но героической жизни, преподносились им с особой какой-то осанистостью и многозначительностью. То, что врёт Быковский про себя и свою жизнь напропалую, курсанты уже давно уяснили, но, почему-то, подтрунивать над ним особенно никому не хотелось, и сослуживцы вели себя по отношению к нему слегка отстранённо, а некоторые даже и не пытались скрыть обращённой в его сторону собственной неприязни.

      Быковский, поднявшись из-за стола, тупо глядел на сержанта отсутствующим взглядом и даже не пытался что-то отвечать.

- А ну, неси сюда свой конспект!

Он захлопнул раскрытую тетрадку и, собрав все свои немыслимые морщины к центру маленького лица, подошёл к сержанту. Григорьев, со своего места, за некоторое время до этого видевший, что нерадивый курсант, пропуская мимо ушей его объяснения, касающиеся устройства танкового двигателя, что-то увлечённо рисует на внутренней стороне обложки своей тетради, открыл её сразу же в нужном месте. В следующее мгновение брови сержанта поползли вверх, он обернулся к Быковскому и насмешливо-изучающим взглядом заскользил по его сморщенному лицу.

- Ну, то, что ты - Бычий, это мы уже слышали, знаем. А причём здесь чилийские революционеры? – У Григорьева явно было хорошее настроение, так что он не прочь был позабавить весь взвод чем-то смешным и неординарным. Курсанты притихли в радостном предвкушении.

- Поздравляю, третий взвод! У нас объявился законспирированный соратник Че Гевары и Сальвадора Альенде! Прошу любить и жаловать: Бычий – Луис Корвалан!

      Григорьев поднял над головой раскрытый конспект Быковского. На внутренней стороне обложки, удививший всех мастерством, исполнен был рисунок, изображавший частую тюремную решётку, а за ней сжимающую горящий факел, закованную в тяжёлую цепь, руку. Рисунок сопровождала крупная, истекающая каплями крови, надпись: «Бычий – Луис Корвалан». Курсанты недоумённо переглядывались и, чувствуя доброжелательное настроение сержанта, громко смеялись.

- Вот ты, Быковский, про устройство танка слушать не желаешь, а как же ты революцию защищать собираешься? Да ещё в Чили? А, Быковский? Так и будешь факелом размахивать? – сержант опустил тетрадь на стол и вновь принялся рассматривать, в самом деле, профессионально выполненный рисунок.

- Ну, а танк нарисовать сможешь?

- Там, в конце тетрадки, рисунки есть.

      Действительно, несколько последних листов конспекта были изрисованы различной боевой техникой, разворачивающимися в боевом строю танками, с абсолютной точностью был скопирован танкодром и командный пункт. На отдельной странице шагал через пронизываемую холодным (и это ясно чувствовалось) ветром, лесопосадку, их третий взвод, ведомый что-то яростно кричащим сержантом. Григорьев, от неожиданности, немного растеряно почесал затылок, провёл рукой по шее и с неподдельным интересом вновь обернулся к изборождённому морщинами художнику-самородку.

- Да ты, Быковский, просто находка для шпиона! Тебя же изолировать надо! А? Ты представляешь, что будет, если твои художества врагу случайно достанутся?

- Да я чё? Я ни чё. Ну вы, товарищ сержант, скажете! Рисунки же просто…

- Да я чё, да я ни чё, - передразнил Григорьев,

- Если так рисовать умеешь, что ж ты самого себя размалевал, как попало? Смотреть же противно, Бычий!

- Да это не я сам. А где сам, так по неумению. – Поведя скулами и веером раскинув по лицу глубокие морщины, Быковский вздохнул и многозначительно и назидательно изрёк:

- Тут мастерство нужно. Хорошая наколка, это, товарищ сержант, искусство! Вот сейчас я, кому хош, такую наколку смастырю, будет, как картина Рембрандта!

- Вона как! Ну погоди, мы скоро всей ротой к тебе в очередь выстроимся. Так, чудо гороховое, слушай сюда,- выражение лица Григорьева резко изменилось.

- Значит так, товарищ курсант. Сегодня, от нашего взвода, пятеро самых отличившихся бойцов, будут направлены на кухню, на чистку картофеля. Всего то, двести килограмм, до подъёма управитесь. Ты, Луис Корвалан хренов, лично поведёшь доблестных однополчан своих на кухню, и факелом своим дорогу будешь освещать! Ясно?

- Да ясно мне всё, - на блатной манер прохрипел Быковский.

- Отставить! Товарищ курсант, вы поняли поставленную перед вами задачу?
Быковский, словно проснувшись, вытянулся по стойке смирно, и уже другим голосом отчеканил:

- Так точно, понял!

- Садись на место!

- Есть!

- И слушай, Бычий, слушай, что я про технику толкую, на вождениях поздно будет разбираться, что к чему, сейчас вникай! Иначе и машину угробишь и сам угробишься! Слышишь, ты, Луис Корвалан?

- Так точно, слышу.

- Ну-ну. Смотри, Бычий, если на танкодроме что не так сделаешь, сам сяду за рычаги и погоню тебя впереди танка! А я своё слово держу, ты знаешь.

      В это время в класс вошёл командир взвода, лейтенант Веретенников. Сержант громко скомандовал:

- Товарищи курсанты!

Весь класс вытянулся перед вошедшим лейтенантом.
Григорьев, нахлобучив на голову лежащую на столе шапку, взял под козырёк и обратился к лейтенанту с докладом:

- Товарищ лейтенант, в третьем учебно-танковом взводе проводятся занятия по технической подготовке!

- Вольно!

- Вольно, - повторил сержант.

- Прошу всех садиться, - в своей обычной, вежливой манере, обратился к курсантам лейтенант.

- У меня есть небольшое объявление, вернее, одна поучительная история, касающаяся вашего сослуживца.

Аудитория притихла в напряжённом ожидании.

- В нашем взводе проходит службу курсант Быковский…

Все невольно переглянулись. Совпадение?

- Вы знаете, товарищи курсанты, и мы секрета из этого не делаем, что изредка, на уровне соответствующих инстанций, осуществляется выборочная проверка отправляемой служащими корреспонденции. – Курсантам это было известно, все были в своё время предупреждены, и каждый остерегался писать в своих письмах, что попало. Хотя мера осознания данного факта у каждого была своя, и зависела она от образованности и полученного, с детства, воспитания.

- Так вот. Позвольте вам зачитать некоторые выдержки из весьма любопытного сочинения нашего с вами товарища, курсанта Быковского. Письмо адресовано некоей Марии, которую наш сочинитель именует Машкой и отправлено им неделю назад. – Лейтенант достал из планшета потёртый конверт и вынул из него несколько, расчёрканных красными чернилами, листов.

- Читаю выборочно. Произносить слова буду так, как они написаны. «Машка, сижу щас в танке, на дне реки. Уже часа два, как сижу. Застрял. Погнали нас, Машка, на подводные вождения. Я первым полез. Ничё не вижу, вся муть со дна поднялась. Литёха наш, дятел, в трубу на башне орёт, держись, мол, Бычий, мы тебя ща вытащим. А мне по рации сержант наш, Гриня, докладывает, что генерал приехал и нашего литёху вдоль берега строевым шагом гоняет. Я, говорит, трос к тебе, дятлу, привяжу, будешь солдатика нашего вместе с танком вытаскивать. Ну, я по рации попросил Гриню генерала подозвать. Подошёл генерал, знает уже, что Бычий – лучший солдат в полку. Держись, говорит, сынок, я, говорит, всех на уши ща поставлю, а тебя вытащу. А у меня, Машка, чую, уже весь клиренс ракушками оброс. И жрать чего-то охота. Ага! Вот, дёрнулся мой танк. Значит, тянут. Потом допишу, за рычаги браться пора…»

      Лёгкий, вначале, смех курсантов, обернулся теперь безудержным, дружным хохотом. Лейтенант против такой реакции не возражал и спокойно дожидался, пока смех утихнет. Быковский, с красным, сморщенным своим лицом, сидел, понурив голову к самой поверхности стола.
      Клиренсом танка назывался дорожный просвет от грунта до днища боевой машины. Старослужащие однополчане традиционно, во время вождений, из года в год, частенько разыгрывали молодых солдат, когда, с озабоченными лицами, отправляли ничего не подозревающих курсантов к соседнему, ревущему двигателями, танку, с просьбой одолжить у сержанта-инструктора с полведра клиренса. А потом дружно и беззлобно гоготали над околпаченным солдатиком. Розыгрышей такого рода в армии было – пруд пруди, почти все проходили